Наследники

Голос священника дрогнул и погас. Лицо наследника Никиты Акинфиевича засияло, он подался к иерею, намереваясь взять завещание.

— Не трожь! — решительно сказал дядя. — Пусть хранится у меня. Вы хотя и великовозрастные, но опекуном при вас буду я, ибо старший из всех Демидовых.

Племянник Григорий стоял тихий и молчаливый. Он пожал плечами и застыл в скорбной позе обойденного.

Прокофий, как только отзвучали слова завещания, выскочил вперед. Красный, возбужденный — на его узком лбу заблестели капельки пота, — он выкрикнул в лицо дяде:

— Не быть сему! Не уступлю! Я старший сын, пошто обойден? Тут мачеха наворожила. Погоди, добуду правду!

Задыхаясь, он выбежал из горницы.

Мосолов посмотрел ему вслед, покрутил головой.

«Эк, заело!» — подумал он. Однако Мосолова порадовало, что его ожидания сбылись. Жалковато было только Григория. «Да ништо, эта сиротинка не пропадет!» — облегченно вздохнул он и согнулся в три погибели перед счастливым наследником.

— Дозвольте поздравить вас, Никита Акинфиевич, со столь благополучным исходом дела…

Священник притих, потупил глаза в землю, стараясь избежать взгляда Григория.

Дядя, взглянув вслед растревоженному обидой Прокофию, вдруг тихо захихикал. Все его тощее, изношенное тело содрогалось в беззвучном дробном смехе: старому кощею понравилась горячность племянника. В темных глазах паралитика вспыхнуло и заиграло злое озорство…

Прокофий собрался в дальнюю дорогу, в Санкт-Петербург. Он неожиданно явился к Мосолову, который благодушествовал за ужином: сидел за накрытым столом, жадно пожирая жирные пельмени. Стряпуха возилась на кухне над таганком. Демидов прикрыл дверь за собой на крючок и шагнул к столу. Приказчик испуганно вздрогнул, вскочил.

— Ты что? Для чего закрылся? — подозрительно оглядел он гостя.

Прокофий без приглашения подсел к столу, вытянул ноги. Его злые глаза буравили Мосолова. Тот неспокойно заерзал на скамье.

— Ну, борода, раскошеливайся! — сказал властно Демидов.

— Да что ты, батюшка, господь с тобой! Откель у меня деньги? — залебезил приказчик и, взглянув на образ, перекрестился. — Вот истин бог, ни алтына за душой!

— Ты не юли! — пригрозил Прокофий. — Гляди, от меня ни крестом, ни молитвой не оградишься. Слушай, живодер, покойный тятя совершил беззаконие…

Лицо Мосолова стало багровым:

— Побойся бога, Прокофий Акинфиевич: таким словом меня обзываешь и почившего батюшку не по-христиански помянул…

— Ты не перебивай, когда хозяин говорит, — сдвинул брови Демидов. — Я свое возьму! Закон на моей стороне, но к закону надо скакать до Санкт-Петербурга, к царице-матушке! А как туда в столичный град явиться без денег, сам знаешь. Давай в долг! — рассвирепел вдруг гость. — Перед кем плутуешь? Ссуду подавай!

Мосолов стал крестить тучное чрево мелкими крестиками.

— Свят, свят, какие слова говоришь!

— Молчи, лысый черт! Не призывай бога, ворюга! — резким голосом выкрикнул Прокофий и цапнул Мосолова за бороду. — Кому сказки сказываешь? Кого обманываешь? Кто у деда хапал? Кто у батюшки крал?

Он сердито дернул приказчика за густую бороду. Мосолов поморщился, вскрикнул.

— Молчи! — пригрозил Демидов. — Голову оторву! Плох тот приказчик, который не хапает. Давай, дьявол, на дорогу, не то пожалеешь!

— Батюшка! — взвыл приказчик и, выбравшись из-за стола, брякнулся на колени. — Пощади, батюшка, ни алтына у меня…

— Убью, скаред! — рванулся вперед Демидов, и глаза его недобро сверкнули. Мосолов взглянул на злобное лицо молодого хозяина и ужаснулся, понял: не шутит тот.

— Сколько, батюшка? — прохрипел он.

— Тыщу червонцев.

— О-ох! — простонал Мосолов. — А расписочка? Процентов сколь? — заглянул в глаза хозяина Мосолов.

— С этого и надо было начинать, — сразу отошел Прокофий и посулил твердо: — Как и ранее давал, так и теперь получишь!

Озираясь на Демидова, приказчик с опаской подошел к божнице. В ту же минуту стряпуха забарабанила в, дверь:

— Пельмени еще подоспели, Перфильич!

— Погодь чуток, — отозвался хозяин и, оборотясь к Прокофию, залебезил: — Ты уж, батюшка, обо всем никому ни словечка. Чего только люди могут подумать, а ведь это я из любви к тебе последнее… Истин бог, последнее. Пошли тебе, господи, удачи…

Он полез в угол, отодвинул икону и добыл из тайника золото…

Спустя три дня Никита Никитич хватился племянника — его и след простыл.

— Проворен, чертушка! — похвалил он Прокофия. — Непременно помчал с жалобой в Санкт-Петербург. Теперь пойдет потеха! — нескрываемо радовался он предстоящим неприятностям главного наследника.

Мосолов мрачно глянул на хозяина и выдавил:

— Потеха потехой, а чернильной душе, ясной пуговице от сего прибыль. Пососут они демидовские денежки.

Никита сразу поугрюмел, радость его угасла, и он отозвался злым голосом:

— То верно, опять разор! И где только этот варнак раздобыл на дорогу?

— Ну, этот деньгу из-под земли выроет, а на своем поставит! — сказал Мосолов. — Вот узнает о братце Никита Акинфиевич, беда будет…

Однако в этом Мосолов ошибся. Узнав об отъезде брата, наследник улыбнулся и сказал:

— Видно, надо и мне в Санкт-Петербург отбыть. Обновы нужны, да высмотреть, что там братец надумал.

Молодому хозяину заложили карету. Он барственно уселся в ней и, кивнув провожавшей дворне, крикнул, чтобы услышал Никита Никитич:

— Смотри у меня, слушать дядюшку! Пошел!

Кучер щелкнул бичом, серые кони рванули, и молодой владетель выехал из Невьянска.

2

Поздней ночью Прокофий Акинфиевич приехал в Москву. Колеса грузного рыдвана гулко загрохотали по бревенчатой мостовой. Ямщик с заляпанным грязью лицом обернулся к заводчику:

— Вот и прибыли, сударь, в Белокаменную. Никак и рогатка!

Демидов высунулся в окно и присмотрелся. Кругом царствовали мрак и тишина.

«Хошь бы один фонарь на всю улицу, — с укоризной подумал Прокофий и усмехнулся: — Спит Москва-матушка праведным сном!»

Откуда-то из темноты неожиданно вынырнула длинная тень. В протянутой костлявой руке закачался тусклый слюдяной фонарь. Бледный, трепетный свет озарил сухое старческое лицо и реденькую седую бороду. В правой руке старец держал ржавую алебарду.

— Кто ты? — властно окрикнул его Демидов.

— Будошник я, батюшка! Отколь изволишь ехать, ваша милость, куда путь держишь и как величаетесь, сударь?..

Алебардщик суетился, топтался. Белесые глаза его часто моргали. Демидов вгляделся в пергаментное, сморщенное лицо старика и засмеялся.

— Какой же ты страж? Поди, семьдесят годов отбрякал на земле?

— Ой, что ты, батюшка! Все девяносто.

Улыбка исчезла с лица Прокофия Акинфиевича. Он пристально разглядывал старика, напоминавшего собой выходца с того света. Сухой, костистый, одетый в кафтан, он еле держался на ногах, и фонарь в его руках заметно дрожал.

— Пора тебе, кикимора, на покой! — насмешливо сказал Демидов. — Что ты среди ночи проезжих пугаешь?

— И то верно, батюшка! — незлобиво отозвался алебардщик. — Давно мне пора в домовину, все косточки гудят. Покою просят…

— Отворяй рогатку! — закричал Демидов. — Давай путь-дорогу!

— Изволь, батюшка! — Желтый глазок огонька качнулся и уплыл в тьму.

— Но-о! — заорал ямщик, и колымага вновь загрохотала по осклизлым бревнам, своим неприятным сотрясением переворачивая все внутренности путника…

Минули Маросейку и достигли Ильинских ворот. На Китайгородских стенах перекликались сторожа. Унылый переклик их навевал тоску.

Демидову захотелось тепла, послушать шумный людской говор.

— Куда прикажешь, барин? — оборотясь, спросил ямщик.

— Вези вправо, к Тверской! — приказал Демидов.

— Неужто не в отцовский дом изволите? — удивленно спросил ямщик.

Прокофию Акинфиевичу представились заспанные лица московской дворни, давно необитаемые горницы, затхлость и, главное, мертвящая тишина, которая их наполняла, а душе после утомительной дороги хотелось поразвлечься. Он крикнул ямщику: