Наследники

— Добры, добры, бачка, кафтаны! — хвалили их старики и прищелкивали языками.

— Отменные халаты! — Никита, взяв из рук кочевника одежду, тряхнул ею перед глазами. Как пламень, вспыхнул, заиграл красный цвет. Башкиры от восхищения прижмурили глаза. А Демидов продолжал нахваливать: — Как жар горят! И в цене сходны: по шесть рублей халат.

Старик-башкирин протянул руку за подарком.

— Э, нет! — не согласился Демидов и повесил халат на стенку. — Эта одежда только за наличные.

Ахнуть башкиры не успели, как кафтаны уплыли из рук: демидовские приказчики быстро поотнимали их и попрятали в сундуки.

— Ну как, по душе, что ли, товар? По рукам, хозяин? — ухмыльнулся Никита.

Башкиры подняли крик:

— Посулено нам отпустить по красному кафтану, так надо слово держать!

— Верно, от своих слов не отрекаюсь, — подтвердил Демидов. — Но того я не сулил, что кафтаны задарма. Где это видано, чтоб свое добро зря кидать? Хочешь, бери, мил-дружок, но рублишки на прилавок клади. Небось за свою землицу отхватили с меня двести пятьдесят ассигнациями. Шутка!

Башкирский старец, приблизясь к заводчику, поднял к небу глаза:

— Там — аллах! Побойся, бачка, бога, покакает за обиду!

Никита положил руку на плечо старика:

— Дряхл ты, батюшка, а то я сказал бы словечко… Что аллах? Господь бог не построит завода. В таком деле нужны людишки да рублишки. Берешь, что ли, кафтаны?

Приказчик Селезень лукаво усмехнулся в бороду: своей купецкой хваткой Никита Акинфиевич отменно потешал холопов. Башкиры выли от обиды, плевались, а приказчики скалили зубы.

Понурив головы, кочевники выбрались из кладовой и побрели по берегу озера. Все родное здесь стало теперь чужим, неприветливым. На башкирской земле прочно вырастал завод. В горах взрывали скалы и камень, везли к озеру, где работные мужики возводили прочные стены. В окрестных кыштымских лесах звенели пилы, гремели топоры. В скалах ломали породу, громко о камень била кирка: грохот и шум стояли над землей и лесами.

Перелетная птица — косяки гусей и уток — пролетала мимо, не садясь на озеро.

— Шайтан пришел сюда! — сплюнул старик и махнул своим рукой: — Айда в горы!

Никита засмеялся вслед башкирам.

— Не уйдут и в горах не укроются, разыщу да в шахту спущу работать! Дай срок окрепнуть, доберусь и до вас…

Кругом кипела работа: ставились первые домны. Клали из дикого камня, скрепляя белой огнеупорной глиной, облицовывали внутри горным камнем, который привозился издалека, от Точильной горы. Тяжелый труд достался демидовским работникам, согнанным на стройку со всей Руси. Демидовские нарядчики заманили многих из тульских оружейных заводов, где имелись умелые мастерки железного литья. Сманивали они умельцев из Москвы богатыми посулами. Из разоренных раскольничьих скитов с реки Керженца, из ветлужских лесов бежали сюда старообрядцы в поисках матери-пустыни. Оседали они в Уральских горах по древним скитам, а отсюда попадали к Демидову и работали горщиками.

Оглядывая просторы, Никита восхищался:

— Эх ты, край мой, край привольный! Одна беда: мало человеку отпущено топать по земле, коротка жизнь. Торопиться надо, людишек сюда побольше…

В этот час раздумья поднялся хозяин на курган и, всматриваясь вдаль, заметил на окоеме густые клубы пыли.

— Никак наши приписные из Маслянского острожка идут! — обрадованно вскричал Селезень.

— Слава тебе господи! — перекрестился Никита. — Дождались наконец прибытка в силе. Ну, теперь тряхнем леса и горы!..

Длинный обоз, сопровождаемый потными, грязными мужиками, втягивался на заводскую площадку и становился табором. Сибирским крестьянам все тут было в диковинку. Завод был полон дыма и огня. Над домной то и дело вздымались длинные языки пламени. К вершине ее вел крутой земляной накат, крытый бревнами. По накату исхудалый конь, выкатив глаза от натуги, тянул вверх груженную углем телегу. Длинный, отощавший возница, одетый в рваные порты и рубаху, стегал коня ременным бичом, несчастное животное выбивалось из сил.

На вершине домны возок с углем уже поджидали рабочие-засыпки, обутые в лапти с деревянной подошвой. Они торопливо пересыпали подвезенный уголь в тачки и везли его к железной заслонке, закрывавшей жерло домны. От пересыпки угля поднималось черное облако пыли. Потные чумазые работные, как черти, суетились наверху. Вдруг доменный мастер крикнул им что-то, и тогда широкоплечий мужик длинной кочергой сдвинул заслонку. Из жерла домны взметнулись языки пламени, и все, как в преисподней, окуталось зеленым едким дымом.

— Охти, как страшенно! — покосился на домну Ивашка.

— Засыпай калошу! Айда, жарь! — заревел наверху мастер, и на его окрик к огнедышащему пеклу ринулись чумазые с тачками и опрокинули уголь.

— Видал? — окликнул Ивашку заводской мужичонка. — Вот оно, чудо-юдо! Утроба ненасытная, чтоб ее прорвало!

— Преисподняя тут! Эстоль грому и жару!

— Это что! — словоохотливо отозвался мужичонка. — Эта утроба по два десятка телег угля да по десятку руды за раз жрет. Погоди, сибирский, тут горя хватите!.. Ой, никак главный демон прет! — Заводской ссутулился и юркнул в людскую толчею.

По стану среди приписных проталкивался Селезень.

— А ну, подходи, поглядим, что за людишки! — Он неторопливо снял шапку, вынул лист. — Петр Фляжкин!

Стоявший с Ивашкой козлинобородый мужичонка вздрогнул, выбрался вперед, глаза его беспокойно заморгали.

— Я есть Петр Фляжкин, — тихим голосом отозвался он.

Приказчик окинул его недовольным взглядом, поморщился.

— Был Петр, ныне ты просто Фляжка! — громко отрезал Селезень. — Пойдешь в углежоги!.. Как тебя кличут? — спросил он следующего.

Мужик поднял голову, ответил степенно:

— Яков Плотников.

— Пригож! — оглядел его плечи Селезень. — К домне ставлю! Будешь к огненной работе приучаться… А ты? — перевел он взор на третьего.

— Алексей Колотилов, — спешно отозвался дородный бородач.

— Хорош! На курени жигарем шлю! — расторопно бросил приказчик, и вдруг глаза его заискрились: — А, кого вижу! — слащавым голосом окрикнул он Ивашку. — Выходи сюда, милок!

Широкий, плотный парень плечом проложил дорогу к Селезню. Большие серые глаза его уставились на приказчика. Тронутое золотым пушком лицо парня сияло добродушием.

— Я тут! — бесстрашно отозвался крепыш.

— Вижу! — одернул его Селезень; насупился: — Иван Грязной, тебе в куренях кабанщиком быть! Смотри у меня, язык на цепи держи: с вами сказ короток!.. Следующий!

До полудня приказчик сбивал рабочие артели жигарей, определял им уроки. В таборе дымили костры, кипело в котлах хлебово, которое варили сибирские мужики. Урчали отощавшие в дороге животы. Но утолить голод не пришлось. В полдень приказчик привел двух стригалей и оповестил народ:

— Подходи, стричь будут!

— Да это что за напасть? — загудели в таборе.

— Тут тебе не деревнюха, не своеволье, делай, что сказывают! — по-хозяйски прикрикнул Селезень; поскрипывая новыми сапогами, он пошел по табору. — Я тут старшой! — кричал приказчик. — Перед Демидовым я в ответе! Стриги, ребята, вполголовы, бегать не будут!

Стригали большими овечьими ножницами стригли крестьянские головы, оставляя правую половину нетронутой.

— Так, подходяще! — одобрил стригалей приказчик. — Вот эта сторона, ошуюю, — бесовская, ее стриги по-каторжному! Эта, одесную, — божья, ее не тронь! Ну как, варнаки, ловко обчекрыжили? Теперь не сбежишь в Сибирь!

— Мы не каторжные, мы вольные землепашцы, — мрачно отозвался мужик, намеченный к работе у домны.

— И не то и не другое вы! — охотно согласился приказчик. — Ныне вы демидовские, приписные. Запомни это, Яшка Плотник!

Мужик не отозвался. Сверкнув белками глаз, он угрюмо зашагал вслед за другими…

На горке высились новые хозяйские хоромы. Никита Акинфиевич стоял у распахнутого окна и хмурился. Выждав, когда разойдутся приписные, он окрикнул приказчика.