Страница 67 из 89
Сабрина превратилась в спокойную, элегантную даму. Наверное, ее несколько портил педантизм исследователя-филолога (она не вынимала носа из архива Сергеева): во всем она старалась создать систему, близкую к алфавиту или набору грамматических правил. Она так и проживала рядом, под одной крышей, с Музой. Две одинокие женщины оставались абсолютно верными подругами все годы. Муза была яркой (еврейского колера), стройной дамой, до самоотвержения влюбленной в своего названного сына Владимира – только так она воспринимала сложившиеся в этом маленьком прайде отношения.
Жизнь брала свое, и женщины не были обойдены мужским вниманием: у Магазанника умерла жена и Сабрина не заметила толком, как стала его гражданской женой. Муза иногда баловала женскими ласками Феликса. Но все эти утехи творились на нейтральной территории – чаще в Москве, дома у избранных мужчин. Владимир свои каникулы проводил на даче Магазанника, под Москвой, в Переделкине. Тогда по воле рока сложившаяся семья объединялась полностью. Муза в то же время приезжала к Феликсу, в его загородный дом, тогда "объединение" удваивалось. Она даже не мыслила себе возможность длительной разлуки с названным сыном. Пожалуй, и Володя не выдержал бы длительной разлуки.
На просьбы Магазанника и Феликса оформить брак и переехать на постоянное жительство в столицу подруги отвечали отказом. Разгневанные "соломенные мужья" в сердцах, в глаза и за глаза, называли подруг лесбиянками. Дамы на "дурацкие выпады" реагировали вяло, многозначительно посмеивались – "чего толковать с вахлаками, – был их обычный, усмиряющий ответ. Больше всех переживал и даже "ныл" Феликс. Муза в часы их относительно редких встреч дарила ему такой темпераментный секс, что от "волшебства впечатлений" Феликс надолго впадал в мечтательный ступор и тогда из него можно было вить веревки. Он на полном серьезе считал Музу колдуньей, а себя жертвой ее колдовских чар. Муза же считала, что любит Феликса, но в большей степени, как женщина-мать. Феликс нуждался в ней, превращался под действием колдовских чар в мужчину-сына. Жесткий и целеустремленный в профессиональных делах Феликс превращался в "пластилин" под действием спокойного, в меру властного, голоса Музы. Он не отдавал себе отчета в полной мере, что то было воздействие удачно подобранного партнерства в сеансе скрытой суггестии, индивидуальный эффект которой быстро почувствовала Муза – опытный психотерапевт и немножечко демоническая личность.
Сабрина быстро перестала рефлексировать по поводу новых отношений. Она доверяла Магазаннику и не без оснований уважала его, но память о Сергееве была все еще слишком сильна, чтобы дать согласие на официальное оформление супружества. Венчание в церкви – это же разговор с Богом, а как Он посмотрит на нарушение заповеди – не известно?! Безусловно, новые отношения с Магазанником помогали воспитанию Владимира. Мальчику был необходим наставник – сильный, волевой мужчина, способный научить бороться за место под солнцем в этой непростой жизни.
Однако каждому свое, причем, в нужное время: мальчику пока требовался женский уход, забота, внимание, ласка. Кто не знает, что понимание законов женской любви рождается через общения с первыми взрослыми и наиболее близкими женщинами – прежде всего, с матерью (мачехой), другими родственниками, тесным окружением. Муза профессионально подходила к оценкам своего "замыкания" на Владимире. Ее знания и опыт заставляли ковыряться в мотивах непреодолимого "влечения". Это было особое чувство, тесно спаянное не только с материнством, но и с чем-то большим, что было заложено в свойствах ее темперамента, особой генетике, наконец, – это была ее непростая судьба. Владимир к тому же был страшно отзывчив на ее внимание, ласку. Бесспорно, что он любил ее то же любовью, отличной от сыновних чувств к Сабрине. Муза держала свои размышления и находки в тайне от посторонних ушей и глаз – о них не ведала даже Сабрина. Муза понимала, что здесь прячется явный порок – может быть, следствие собственной неудачно завершенной беременности и нереализованного из-за этого инстинкта материнства. Однако было в том и еще что-то особенное, с более глубокими и непонятными корнями. Скорее всего, требовалось заглянуть в прошлые жизни, в далекие века, когда евреи, повторяли раз за разом удачные или трагические "исходы" из пределов Земли обетованной, подвергаясь насильническому, вынужденному смешению генофондов. Но в той генетической каше могла быть и искренняя любовь, накрывавшая темным плащом своих тайн молодых красивых евреек и некоторых милосердных и влюбчивых завоевателей-нормандцев.
Муза догадывалась об истинных причинах, но боялась признаться себе в этом. И только изредка, чаще в бессонные ночи, она была откровенна сама с собой. Женское сердце не обмануть, оно понимало, что когда-то в нем поселился не только Михаил, но и Сергеев. То свершилось, скорее всего, в прошлой жизни, а затем уже трансформировалось в жизнь реальную, настоящую, сегодняшнюю. Она была почти уверена на сто процентов, что на одном из прошлых космических витков они с Сергеевым были супругами, отчаянными любовниками; а еще на одном – братом и сестрой. Только так могла объяснить себе Муза эту, не всегда спокойную, но неотступную тягу к Сергееву, которая пожирала ее в теперешней реальной жизни. То, что Сергеев уже ушел из земных пределов, только усиливало раскованность мысли, ибо нельзя было Музу обвинить сейчас в отступничестве от памяти о Михаиле. Мысленное возвращение к "братскому" сосуществованию рождало очевидное понимание и приятие, как чего-то близкого и родного (биологического), всех недостатков Сергеева. Утверждалось ощущение того, что только так и должно быть и никакой серьезной критики его поступков не должно быть. На худой конец, возможен лишь ласковый или острый юмор – запоздалый шлепок по ягодицам сорванца. Память "любовников" диктовала особую сексуальную реакцию на него, продуцирующую лишь формальный эффект "отвержения", некого виртуального конфликта, резонанс которого нет-нет да и прорывался в Музе, например, в рассказах о Сергееве, отпускаемых в качестве психотерапевтического "гороха" для Сабрины. Здесь действовал известный принцип: "Милые бранятся, только тешатся". Самое главное, что Муза чувствовала своей тонкой душой и натренированным мозгом специалиста-терапевта, что у Сабрины рождается маленький соблазн ревности к памяти Сергеева даже тогда, когда Муза активно его авторитет "понижает". "Горох" таким образом ударялся о "стену", отскакивая прямо в голову терапевта. Общаясь с Володей, Муза испытывала влечение к душе Сергеева – совершалась "проекция" переживаний. Как психолог, владеющий научным подходом, она выстраивала объяснительные конструкции, которые отличались зыбкостью фундамента, но соответствовали общепринятым представлениям. Как мистик, колдунья, Муза совершенно отчетливо чувствовала присутствие души Сергеева и не собиралась никому (даже себе) что-либо доказывать или опровергать.
Конечно, отношения с Михаилом тоже, как и все полигамные сексуальные влечения, были резонансом встреч в прошлой жизни с разными персонами, потерянными и снова встреченными в текущей реальности. Но даже прошлые привязанности могут быть менее или более сильными, удачными или неудачными. Это означало для Музы, что не стоит столь настойчиво и категорично терзать землян за множественные увлечения, многократные браки и разводы теперь, в течение одной жизни. Может быть, в какой-то период своих отношений с Михаилом она, увидев Сергеева, медленно просыпалась, словно последовательно проявляя на фотопленке его образ из прошлой жизни. Затем пришло прозрение – память открылась, и заблудшая женщина всего лишь почувствовала сперва отдаленное влечение к Сергееву, вытащившее прямо за хвост виртуального блуда из глубокой норы запредельной памяти (генетической) настоящую, сильную, тайную любовь. Но время и обстоятельства работали против любовного треугольника. И, скорее всего, такой поворот событий был к лучшему!