Страница 47 из 62
Уже в первых боях на нее «положил глаз» командир штабного взвода связи старший сержант Бережной Александр. Он занимал офицерскую должность и неплохо с ней справлялся, так как хорошо знал свое дело, был отважен в бою и пользовался авторитетом в роте и штабе.
Фронтовые связи в пехоте не очень долго остаются незамеченными. Еще командир полка майор Кузминов заметил эту любовь и спросил взводного об их отношениях. Бережной все рассказал командиру откровенно. Михаил Яковлевич в шутку распорядился: «А тебе, Лебединцев, нужно отдать об их браке распоряжение в приказе, чтобы все знали и больше не приставали к Рае с любовью». Конечно, это была шутка, так как такие отношения приказом не оформлялись. В бою под Белой Церковью Бережной получил тяжелое ранение в область бедра и был отправлен в тыловой госпиталь на излечение. А Рая осталась в строю, хотя и была уже «с икрой», и дотянула по своей неопытности до семимесячной беременности. Ее нужно было отправить еще до нашего беспримерного марша, а то и раньше. Ведь каждый день над всеми в пехоте витает угроза гибели от осколка и пули. А тут уже две жизни. Но мы были настолько необразованными в правовом отношении, что сейчас могут и не поверить в такое. Рыжая Инка вскоре после пленения Ершова (о них во второй части) каким-то образом перешла в другой полк и дотянула беременность до восьми месяцев. О порядке увольнения беременных женщин никто не имел понятия даже в штабе дивизии.
Я написал приказ об их награждении медалями «За боевые заслуги», хотя они достойны были и медалей «За отвагу», но таковых не имелось в наличии. В придачу вручил одной знак «Отличный повар», а Рае — «Отличный связист». Командир полка сам лично вручил им самые младшие награды. Они же, по нашей дремучей нерасторопности, обязаны были быть награжденными уже за форсирование Днепра в обязательном порядке, но этого не сделали по вине командира роты и начальника связи, который, правда, там и погиб. Я попросил наказать за этот просчет командира роты связи. Правда, сами награжденные отнеслись к наградам с полным безразличием. Таковы мы во всем...
В это время в штаб зашел румын, один из батраков бежавшего хозяина-боярина и упал на колени передо мной. Я велел ему встать, и он принялся мне что-то объяснять, чего я не мог понять. При штабе находилась Ольга Дейкун, и она перевела мне жалобу слуги. Оказалось, что наш повозочный Аким брал овес для лошадей с барского амбара, против чего слуга не возражал. Но в зерне оказались четыре спрятанные подковы с ковочными гвоздями, и Аким взял их себе про запас. Вот против этого и восстал батрак. Он молчал, когда взяли несколько лошадей, овес, но подковы были из железа, которое в Румынии ценилось дорого. Повозочный Аким подтвердил, что так и было. У нас перебоев с ковочными материалами не было, и я предложил Акиму тут же принести и вернуть подковы, что он и сделал в моем присутствии. Но Аким тут же принес полный мешок и при батраке высыпал из него содержимое. Мешок тоже был спрятан в закроме и засыпан овсом. В нем оказалась форма румынского лейтенанта с сапогами и парадным поясным ремнем из позолоченной канители. (Из него портной сделал нам позднее повседневные золотые погоны на весь штаб.) Кроме того, в мешке было несколько шелковых платьев, модельная женская обувь и всевозможное женское нательное белье. Слуга стоял и смотрел совсем безразлично. Я предложил нашим увольняемым женщинам взять это себе, разделив поровну, но они спросили: «А зачем оно нам?». «Да хотя бы на распашонки будущему малышу», — сказал я. Но и тут Рая сказала, что уже заготовила белье из парашютного шелка, что брали в немецких землянках, обитых парашютами наших погибших десантников. Вот таково было отношение наших «солдат в юбках» к чужому добру, как, впрочем, и к своим, вполне заслуженным наградам. В то время мы еще очень много не понимали.
Я поручил коменданту остановить любую машину, едущую в тыл, и довезти их до ближайшей железнодорожной станции. С Раей у меня было множество встреч на Кубанской земле, как и с Бережным тоже. Он проживал в Ставрополе с другой семьей, как и Рая с другим мужем, — сельским механизатором. Не смогла найтись Петровна, как и многие-многие другие. Особенно я жалею, что не откликнулись и оба моих писаря, Сашка и Борис, так как я в архивах и в списках дивизии не смог их найти, впрочем, как и себя самого. Поскольку таких списков вообще не было в штабе.
В этой связи я хочу сказать несколько слов об этом селе Исновэц. Первой в него вошла разведка. На деревенской площади зашли в сельскую управу, где не было ни души. В ту пору у них каждое государственное учреждение украшали пять портретов: царствующего короля Михая Первого, отца Кароля, матери Елены, бабушки Марии и деда Фердинанда. Если я немного перепутал с родословной, то все имена назвал правильно. Все они были в одинаковых рамках, выглядели вполне презентабельно.
Но мы видели в них прежде всего эксплуататоров, и разведчики прострелили каждый «патрет». Потом принялись выгружать все метрические и хозяйственные книги на замечательной мелованной финской бумаге, в очень прочных переплетах. Безжалостно вырвали все исписанные листы, а чистые с обложками принесли в штаб по старой привычке. Кстати, должен сообщить, что именно в тех книгах наши писари и делопроизводители впервые завели журналы учета офицерского, рядового и сержантского состава, а также книги безвозвратных потерь, списки учета награжденных и т. д. и т. п. Они и сейчас красуются на полках архива Министерства обороны в городе Подольске, как живой укор нашей бедности и неподготовленности к войне не только в вооружении, перевязочных пакетах, боеприпасах, флягах, которые одно время выдавали даже стеклянные. У нас в страшном дефиците была обычная писчая бумага, а те книги так и остались в прочных переплетах, оклеенных крепкой тканью в черную и зеленую полоски.
Сельское население Румынии жило в ту пору гораздо беднее, чем городское, но продовольствия имело вполне достаточно. Правда, было много домашних носимых вещей из полотна и сукна домашнего ткачества, а на ногах были лапти из невыделанной кожи. Рубахи и штаны были из белого домотканого полотна, кафтаны — из домашнего сукна, но почти у всех были фетровые шляпы или высокие барашковые конические шапки типа полковничьих папах. Женский наряд немного напоминал украинские расшитые блузки и юбки. Основной едой румынской кухни была мамалыга из кукурузной муки, которая заменяла им хлеб. Ели они ее тогда в горячем и холодном виде, нарезая не ножом, а ниткой, употребляя с молоком, простоквашей, сметаной, брынзой. Однако набор блюд был не богат.
Накануне Пасхи из батальона нам прислали в подарок небольшой бочоночек вина, и мы решили «кутнуть». Хозяйка сначала приняла нас настороженно. Единственную взрослую дочь она отослала в городок Сучава в надежде, что туда русские не дойдут, Но дочь вернулась ночью и сообщила, что русских там больше, чем здесь. Видя наши скромные пищевые продукты, хозяйка повела Дусю в чулан и погреб и показала все свои припасы и заготовки на зиму. Там была и белая мука и всевозможные фруктовые и овощные консервирования, фасоль, картофель и мясные продукты. Дуся Палочка была искуснейшей стряпухой и кулинаршей. Она охотно взялась за дело и так преуспела, что подвыпившая румынка-мать после опробования очередного дусиного блюда целовала ее в обе щеки за пироги, пирожки и вареники.
К полуночи все было готово, столы накрыты, и появился даже наш трофейный патефон. Без начальства мы решили отметить православную Пасху, а заодно и освобождение родной земли на нашем румынском участке. Вино оказалось молодым и хмельным, а мы были тоже молоды и пока живы и не покалечены. Праздник удался вполне. А мать, дочь и наша Дуся отплясывали под немецкие пластинки с русскими офицерами. Только хозяин редко поглядывал из кухни за поведением своей супруги, разошедшейся вовсю. Да, было и такое, хотя и весьма редко. Солдаты, особенно ездовые, очень быстро познавали румынский язык, первоначально, конечно, румынские названия продуктов — молока, вин, табака — и необходимые в быту обращения.