Ответный удар

«Видимо, ходила в туалет, — подумал Роман. — Конечно, ей можно, а нам — нет».

Через полчаса в приемной появился другой охранник — Валерий Кочкин.

Назаров, с удовольствием уступив ему свой стул, вышел в коридор, доставая сигареты. Здесь курить не полагалось, но многие охранники с большим воодушевлением нарушали это правило. Открыв новую пачку и затянувшись, он пошел к лифту, еще не зная, что это будет его последняя пачка сигарет, открытая им на свободе.

А в приемной раздался требовательный звонок внутреннего телефона.

— Кира, — закричал в трубке кто-то очень нетерпеливый, — почему не отвечает Аркадий Борисович? Мы договаривались с ним в пять часов созвониться.

Он не берет трубку своего прямого телефона.

— Аркадий Борисович сейчас занят, — попыталась объяснить Кира.

— Какой к черту занят? Он же всегда берет этот телефон сам. Если он в кабинете, пусть возьмет трубку.

— Он просил его не беспокоить.

— Соедини, говорю, это очень важно. Кира сильно колебалась.

— Хорошо, — наконец сказала она, — сейчас я ему доложу, что вы звоните.

Она подошла к дверям кабинета. Кочкин проводил ее взглядом. Она открыла дверь кабинета и, сделав три шага вглубь, внезапно застонала или закричала.

Кочкин одним прыжком очутился у дверей.

За столом сидел Аркадий Борисович Воробьев с простреленной головой. Все лицо было залито кровью. Он уже не дышал.

В тот день он прилетел в Москву и по установившейся традиции заехал к Владимиру Владимировичу получить новое назначение и документы.

Войдя в квартиру, он заметил сидевшего в глубине комнаты человека. Это его удивило. Раньше он никогда не встречался здесь с незнакомыми посетителями.

Дронго прошел в комнату, несколько опасаясь неожиданной встречи, когда незнакомец, даже не повернувшись в его сторону, добродушно произнес:

— Ну, вот наконец и встретились.

И только затем повернулся. Не узнать полковника Родионова было невозможно. Хотя он сильно постарел, ведь прошло уже четыре года после их последней встречи. Объятия были крепкими, дружескими.

— Рад, — говорил Родионов, — очень рад за тебя, родной ты мой. Думал, не вернешься. Или убьют где-нибудь. Снова подставят.

Он улыбался, чуть прищуривая глаза за довольно плотными стеклами очков.

Правда, взгляд, даже немного близорукий и старческий, был все такой же острый и цепкий, словно подмечающий все детали в облике собеседника.

— Он ждал вас с самого утра, — Владимир Владимирович произнес это уже из кухни, куда он спешно отправился заваривать свой «фирменный» чай.

— Что-нибудь случилось? — спросил Дронго, усаживаясь напротив своего бывшего руководителя.

— Как тебе известно, я уже не в разведке, — начал Родионов, — ушел оттуда по принципиальным соображениям, еще когда начинался этот бардак.

— Я помню, — серьезно ответил Дронго. Он знал, что подобная тема была самой трудной, самой болезненной для его коллег.

Родионов чуть пригладил седые волосы, вздохнул:

— Думал тогда, ты не вернешься из Великобритании. У тебя не было вообще никаких шансов. Затем, правда, узнал, что тебе вновь повезло. Хотя это, конечно, было не везение.

Дронго молчал. В таких случаях лучше молчать.

— Сначала трудно было без работы, — продолжал Родионов, — но потом меня взяли в коллегию адвокатов, пригодилось мое юридическое образование. Вот теперь уже три года, как я член коллегии адвокатов.

Владимир Владимирович принес чай.

— Угощайтесь, — приветливо предложил он. С Родионовым его связывала более чем тридцатипятилетняя дружба.

— Понимаешь, какое дело, — Родионов не стал пить слишком горячий чай, лишь подвинул стакан с блюдечком к себе, — я веду одно уголовное дело.

Непонятное какое-то, запутанное. И мой подзащитный получил пятнадцать лет по приговору суда. Хотя клянется, что не убивал человека. И вот не знаю почему — я ему верю. Да и доказательств никаких нет, что именно он убивал. Просто шумное дело, убийство банкира, газеты все центральные об этом писали. Вот суд и дал парню пятнадцать лет. Так сказать, в назидание другим. Как пример активной борьбы нашего судопроизводства с ростом насилия. И не учел никаких обстоятельств дела. А парень, между прочим, неплохой, жениться собирался скоро.

Ребенка они ждали. Суд счел это одним из косвенных подтверждений его вины. Мол, пошел на убийство банкира из-за денег. Только не похоже, что эти деньги получил. Его невеста — лимитчица. Как жила в общежитии, так там и живет, теперь безо всякой надежды оттуда выбраться.

— Это еще ничего не доказывает, — Дронго иногда бывал неузнаваемо жестким, словно другим человеком. И это раздражало прежде всего его самого.

— Согласен, — Родионов взял наконец стакан с чаем, сделал несколько глотков, — но понимаешь, в чем дело, орудие убийства не нашли.

— Типичный случай, — вздохнул Дронго, — у меня был во Франции похожий случай. Но и тогда убитый сам невольно помог своему убийце.

— Думаешь, банкир сам застрелился?

— Конечно, нет. Я ведь прекрасно знаю, какая разница между выстрелом в висок собственноручно и с расстояния. Пороховой поясок, ожоги, характерные изменения кожи — это может рассказать нам любой криминалист.

— Они вынесли твердое решение — убийство, — кивнул Родионов, — и на основании их уверенности суд приговорил парня к такому суровому наказанию.

— И оружие не было найдено?

— В том-то и дело, что нет. А парня завтра отправляют в колонию. И ничего, похоже, нельзя сделать. Я, правда, подал кассационную жалобу в Верховный суд, но на него мало надежды, слишком громкое дело стало известно еще до своего рассмотрения.

— Вы хотите, чтобы я с ним поговорил? — понял Дронго.

— Да. И если можно, познакомился с материалами дела. Понимаешь, это очень важно. Я ведь помню, как ты работал нашим аналитиком, а в данном случае твои способности могут пригодиться.

— Вы не верите в его виновность?

— Не верю, — Родионов ответил сразу и достаточно твердо.

— Когда мы поедем в тюрьму? Вы сможете мне выписать пропуск?

Родионов переглянулся с хозяином квартиры. Оба старых профессионала улыбались. Они были убеждены в согласии Дронго, зная его характер.

Через два часа Дронго уже сидел в Лефортовской тюрьме, в комнате, предназначенной для свиданий с заключенными, и внимательно читал приговор городского суда. Рядом с ним за столом расположился Родионов. Напротив сидел, опустив голову, Роман Назаров. Он был плохо выбрит, одежда сидела на нем как-то мешковато. Но самым печальным фактором, сразу отмеченным Дронго, были глаза заключенного. В них не было привычного вопроса или чувства протеста. В них явно просматривалось безразличие, а это было хуже всего. Парень был не просто разочарован всей машиной судопроизводства, внезапно свалившейся ему на голову.

Он был сломлен.

Дронго не любил общаться с заключенными. И тем более в такой непривычной обстановке и с человеком, обвиняемым в убийстве.

Но, как и Родионов, он почти сразу каким-то шестым чувством профессионала почувствовал, что сидевший перед ним парень не мог совершить подобного хладнокровного убийства.

Но от этого было еще обиднее. Уверенность обоих профессионалов, даже основанная на их подсознании и чувствах, еще не являлась строгим юридическим доказательством, и нужно было искать факты в защиту осужденного.

Сложнее всего было получить пропуск для встречи с уже осужденным Романом Назаровым, и Родионову пришлось приложить максимум усилий, чтобы провести Дронго в тюрьму.

Закончив читать приговор, Дронго медленно закрыл папку, отодвинул ее от себя и лишь затем приступил к беседе.

Он понимал, как нелегко будет вспоминать уже осужденному все подробности того трагического дня. Он сознавал, что парень, и так раздавленный свалившимися на него трагическими обстоятельствами, может упустить ряд подробностей и забыть важные детали. Но от этого разговора в конечном итоге зависели судьба и жизнь Романа Назарова.