Московский гамбит

— У меня даже нет денег, — ответил Олег. — Я совсем ушел во все эти дела, и одна мысль о добывании денег вызывает у меня тошноту. Сколько приходится тратить времени на этот маразм!

— У меня тоже, слава Богу, мало денег. Последнее время. Но какие-то два рубля завалялись. Зайдем…

Кафе было тихое, уютное и мирное: в нем не продавали алкоголь. Они сели у полукруглого окна, сквозь которое были видны беспечные прохожие и троллейбусы.

Постепенно волна вдохновения стала сходить с Кати. Она нервно курила и отпивала кофе из маленькой чашечки.

— Но ты не можешь постоянно быть в этом? — спросил Олег.

— Это было бы совсем иное качество. Но хотя бы я могу забегать в ту внутреннюю клеть, в то состояние, и выходить опять — в эту жизнь.

— Неплохо устроилась, — мрачно усмехнулся Олег и подмигнул ей. — Я бы согласился. Погулять, покутить, понаслаждаться здесь и потом прыгнуть в медитацию, в вечность, в созерцание! И обратно! Туда и сюда, и в эту жизнь и в вечность.

Катя расхохоталась, даже утробно, и не обиделась.

— Ну что ж, пусть будет пока и так! Вот как ты повернул! Ну и ну!

— Ах, подлая. Это уже по Достоевскому. И сладость жизни и вечность. А то вечность-то слишком абстрактна, саморазрушение, как говорят сатанисты.

— Как бы ни была она абстрактна, это реальность. И к тому же — не абстракция. Просто люди — ниже…

— А все-таки плен, исчезновение в Свете, — и Олег подмигнул ей опять. — Я шучу, конечно. Просто: кентавры мы, человечество теперешнее, вот кто мы на самом деле, кентавры… В лучшем случае.

— Ну это уж слишком, Олег. Да ты как-то сбил своим мраком мой настрой, — она отодвинула чашку кофе. — Тогда вот что я скажу тебе, дорогой. Поговорим иначе. С другого полюса: в конце концов любое бытие — благо, даже низшее. Просто бытие. Я не говорю о чистом божественном бытии, а просто о бытии твари. Любом бытии. Я это тоже чувствую. И я хочу даже этого временами. Пусть не будет выхода к Богу, пусть перевоплощения, пусть цепь страшноватых жизней где-то там, пусть бесы, пусть, как говорит поэт, «…заочно за нас решило наше прошлое, пусть тюрьма», — но я буду судорожно цепляться за любое бытие, если уж невозможно найти божественного. Такое есть даже в аду. Блаженное самобытие. Лишь бы хоть оно было, чтоб можно было осознавать себя — и этим наслаждаться.

— О, это уже ближе к делу… А еще лучше договор заключить… С этим, с рогатым, «который всегда внизу», как говорит тот же поэт.

Катя вздохнула.

— Нет, что-то ты совсем, как это сказать помягче… не весел, Олег. Вот как Саша на тебя подействовал. А ведь он сам не такой. Знаешь, что я вам всем троим — тебе, Боре и Леше — посоветую: свяжитесь-ка вы с Кириллом Лесневым! Это же такая мощная личность! И светлый!

Олег вдруг изменился в лице, просияв.

— Это предположение! Я сам подумывал об этом. Но не знаю, как подступиться. Леснев — довольно закрыт, если я не ошибаюсь…

— Да нет! Я помогу. Я сама хотела с ним связаться, через Юру Валуева…

…Два дня спустя Олег, не выходя из своей печали, рассказал о Катином предположении Леше и Борису. Алексей наотрез отказался: «С меня хватит одного небожителя, я пойду теперь своей дорогой. Вы как хотите, а у меня начался другой полет… А если я когда-нибудь и приду к Богу по-настоящему, то, наверное, только через христианство. Я так чувствую. А пока ничего не хочу: только пребывать в этом мире, в моем новом полете».

Но Борис принял предложение. «Леснев есть Леснев, — сказал он. — Первый Брамин Республики, так сказать. Говорят, он получил инициацию от одного, заехавшего сюда с этой целью весьма «крепкого» индуса».

Через Юру Валуева Катя все быстро устроила.

Первое свидание должно было состояться на квартире у друга Кирилла, который, правда, уехал, но оставил Лесневу ключи. В этом месте часто собирались русские ведантисты.

Олег все еще пребывал в своей тоске и неуверенности, когда они собрались втроем — он, Борис и Катя. Тень Сашиного крыла все еще лежала на Олеге и Борисе. Олег взял с собой записку, где были начертаны те самые слова: «Я, обретший бессмертие, ухожу в ночь». Катя же была бодра; красивая, чуть пополневшая, она смотрела уверенно и прямо.

— Что вы все грустите, Олег? Ведь впереди — вечность. Ох уж мне эти поэты! — заявила она, похлопав его по плечу.

Комната, куда они пришли, казалась почти круглой, она была завалена книгами, у стен располагались диваны и рядом — добротные старинные столы. Олег не ожидал, что Леснев такой, каким он его видел. Перед ним стоял спокойный человек лет 35 с чуть кругловатым лицом, с небрежной копной русых волос, скромно одетый. Темно-карие глаза его выдавали необычную внутреннюю силу…

Сначала за чаем произошел чуть-чуть светский разговор — все-таки первая встреча. Говорили о новостях и московском подпольном мире.

Одна весть уже несколько дней тревожила Катю: что-то случилось с Максимом Радиным. Он исчез.

— Я слышал об этом, — ответил Кирилл, взглянув на Катю. — Его увезли в одно место под Москвой. Сделал это тот самый «мастер смерти», о котором вы знаете. Он один из моих ближайших друзей, но он пошел традиционным христианским путем, православным. В конце концов цель у нас одна: Бог как солнце, а лучи-пути к Нему разные… Это очень глубинный человек, и он может влиять на людей. Увез он Максима к своим… там есть и церковь. Мать Максима поехала тоже.

— А как же врачи? — спросила Катя.

— Врачи от него практически отказались. В том смысле, что спасти его невозможно. Лекарства, конечно, взяли с собой, да там и врач есть хороший, верующий, кстати. Но вообще внешняя ситуация его безнадежна. И чудес тут не будет… Его дни сочтены.

Катя словно окаменела.

— И что же?

— Будет сделано главное. И перелом в лучшую сторону уже есть, я знаю. Он будет вырван из когтей, которые уготованы ему после смерти. Трудно представить, что большее может быть сделано для него в его положении…

Воцарилось молчание. И Олег был не в ладах с самим собой. Какая-то высшая серьезность, благоговение и тишина царили в этой комнате. Возможно, здесь проводились таинственные медитации.

Все это довольно отличалось от Сашиной ауры. Не было никаких сверхзагадок. Дышать было легче и нетревожней. Все выглядело глубоким, но вместе с тем открытым. Если же были внутренние парадоксы, то не такие, которые уничтожали сознание.

Перелом в разговоре наступил тогда, когда Олег вдруг упомянул имя Саши Трепетова. Кирилл изумился и ошеломленно посмотрел на него.

— Вы его, конечно, знаете лично? — спросил Олег.

— Еще бы.

И тогда Олег начал говорить. Потом вынул записку: «Я, обретший бессмертие, ухожу в ночь», и молча показал ее Кириллу.

Лицо Леснева внезапно исказилось, как только он прочел эти слова. Трудно было понять, что выразилось на его лице в это мгновение, но Олегу показалось, что как будто пронеслась черная молния и ушла внутрь. И лицо опять стало прежним. Быстрым движением он вернул Олегу записку и спросил:

— Один момент очень важен. Была ли практика, точнее, хотя бы отдаленный намек, скажем, на, так сказать, трансфигурацию реальности?

— Нет, до этого еще не дошло.

— Значит, никаких «операций» еще не было. Вам повезло. Это крайне опасно.

— Опасно даже в теории?

— Даже теоретически. Даже намеки. Но как я понял, не было ни практики, ни теории. Только отбор… и ничего больше?

— Неужели это так опасно?

— Несоизмеримо опасней, чем любые игры с Дьяволом и адом, хотя это совсем из другой оперы.

— Что же это такое? — воскликнул Олег.

Кирилл сделал странное движение рукой, которое можно было истолковать как нежелание больше говорить об этом.

— Вы пришли сюда, как я понял из разговора с Юрой Валуевым, чтобы получить помощь, — сказал Кирилл. — Чтобы придти к Богу и понять, что такое Бог. Неужели этого недостаточно? Не ищите того, что не существует.

И опять воцарилось молчание. Но отсутствие слов как-то подходило к ауре этой комнаты. Оно было естественным и многозначительным.