Страница 16 из 19
Весь дом был погружен во мрак, нигде не светился хотя бы малый огонь. Спустя, фигура бросилась внутрь, головой вперед, точно голова была стальная.
— Сейчас кто-нибудь закричит, — подумала Люда. — Чего он ищет?
Она мгновенно вспомнила все легенды о Мефодий: о том, что он пребывал в соитии с тенями женщин, что ходил по могилам с Анастасией Петровной, гадавшей тем, у которых нет жизни. И она представила себе его тело — эротическое по особому, словно все оно, кончая острием влажной головы, было членом, направленным в неведомое…
Внезапно зажегся свет в комнате Иры — но свет тихий, полудремотный, ночной, может быть, Мефодий зажег лампу около изголовья мертвой девочки.
Но Люда не знала о смерти Иры. Иногда только она видела — или ей это казалось — огромную тень Мефодия в окне, которая двигалась, кралась… Может быть, она — тень эта — высоко поднималась над кроватью девочки, потом наклонялась, точно общаясь с тенью уже не существующей на земле Иры.
— Что за пир там, — ни с того ни с сего подумала Люда. Зажгла папироску.
Вдруг свет в комнате Иры погас, и потом хлопнула дверь где-то в пасти подъезда. Через секунды у парадного входа оказался сам Мефодий — веселый, с чуть раскоряченными ногами, и весь как будто светящийся, белый. Его фигура теперь уже не виделась черной сгущенной тенью, и меньше пугала. Влекомая, Люда вдруг бросилась к нему. Мефодий чуть отпрыгнул от нее в сторону.
— Это я, Фодя! — дрожащим голосом произнесла Люда. — Не спится что-то. Посидим на скамейке!
Огонек ее папироски метался во тьме — так беспокойна была рука, державшая ее.
Мефодий прыгнул еще раз, но потом вдруг согласился, наклонив к ней голову, казавшуюся теперь человеческой.
— Ишь, полуношница, — пробормотал он.
И они мирно сели на скрытую за деревьями скамейку.
— Где ты был, у Иры? — вдруг прямо спросила Люда.
— Ты видела? — проговорил Мефодий.
— Да так… Случайно. Издалека. Не знаю, что и видела.
— Далеко Ира, далеко от нас…
— Как?!
— Как хошь, так и знай. Ласки, ласки она теперь не понимает, вот что, Люда, — и Мефодий притих. Глаза его смотрели ошарашенно и из другого мира, как будто сознание его было наше и в то же время не наше.
Люда вдруг почувствовала, что он не хочет ничего говорить, и она не узнает, зачем он полез к Ире.
Мефодий запел. Пел он тихо, по-сельскому, и что-то человеческое было в его пении, но тут же простанывали и иные, странные, мокро-охватывающие, лягушачьи голоса. И у нее возникло желание поцеловать, или хотя бы обнять его. Она тихонько протянула руку и получилось, что она обнимает его. Мефодий же по-своему дремал в этих острожных объятиях, пел и смотрел в одну точку, додумывая свою тоску.
Так и сидели они вместе, полуобнявшись: она, человек, и он, в некотором роде другое существо.
Люда ощутила уютность и не удержалась:
— А как же Ира-то, Ира?! — спросила она по-бабьи.
— Чаво, Ира? — внезапно сказал Мефодий. — Удушили ее, вот и все. Я малость предчуял заранее.
— Что?! Да ты с ума сошел, Фодя! — вскрикнула Люда, но внутри ее что-то екнуло, и холодно-пустой ужас за Иру прошел от сердца вниз к животу. — Не может такого быть, ты что-то путаешь и мудришь.
— Возможно я и мудрю, Люда, — мирно согласился Мефодий. — Главное, чтоб она теперь умудрилась. Для вас она, может быть, и мертвая, но для нас живая.
И Мефодий потом закрутил такое загадочное, что Люда чуть-чуть успокоилась, ибо хотела успокоиться. «Наверное, это намеки на иное», — подумала она. Но в сердце было тревожно.
Вдруг недалеко раздались торопливые шаги. Два человека, мужчина и женщина, появились во дворе с улицы, о чем-то оживленно разговаривая. Женщина даже махала руками.
— Возвращаются, — угрюмо прошептал Мефодий.
То были, действительно, Зоя и Володя.
— Хорошо, что ты Эдика на ноги поднял, Володенька, — льнула к нему Зоя. — А Ире так и надо, гадине, что я ее своими руками удушила. Эдик придет и припрячет труп. Тише только, никого нет?
Так, болтая и замирая, проникли они в свой дом, не заметив притаившихся Мефодия и Люду.
…Люда оцепенела от сознания смерти Иры. Мефодий превратился для нее в некое черное существо, отчужденно сидящее рядом.
— Убили, убили, сволочи, — наконец, сдавленно сказала она. — Я так и знала, что этим могло кончиться, ведь она им не родная дочь, я знаю. Убили! Что ей теперь в аду-то делать?! Ведь могла бы пожить хоть малость на белом свете, понаслаждаться…
Бездонная жалость к Ире охватила ее, и вместе с тем не проходило оцепенение. Она и не заметила, как Мефодий встал и ушел.
«Родители» Иры прошли в дом. Но тут уже старушка Софья Григорьевна зашевелилась в своем углу. Зоя прежде всего захотела взглянуть на труп Иры. Володя по-хозяйски открыл дверь в комнату девочки.
Ира лежала может быть чуть-чуть по-другому. Но Зое голое белое тело девочки казалось по-вечному неподвижным и спокойным.
Надо было по-деловому подождать Эдика, мясника. А Володя, посвистывая, вспоминал свою недавнюю «любовь» с Ирочкой. Виновато он юлил вокруг Зои.
Вдруг выползла Софья Борисовна и чуть не грохнулась. Уложили ее в кресло, отпоили. Зоя, опять начавшая злиться на Володю, рассказала ей все. Особенно старуху огорчила ссора с Володей.
— Надо сохранить семью, сохранить очаг, — прохрипела она из кресла. — Ты не должна расставаться с мужем.
И погрозила ей пальцем.
…Ранним утром, когда взошло солнце, тело девочки еще разделывал мясник Эдик.
Рядом с мясником стояла початая бутылка водки. Но Эдик работал не хмельно, а сосредоточенно: отделял и клал жирные ляжки в одну сторону, груди — в другую, а плечи и пухлые руки — в третью.
Зоя, которая заставляла себя холодно смотреть на все это, не понимала его профессиональных тайн. К тому же она считала, что ей надо действовать по принципу наоборот: чтоб не мучили сны, чувства, и воспоминания, надо де все просмотреть наяву, нудно и спокойно, все приняв, и тогда в уме ничего не останется. Она курила и смотрела на девчонку, как на гуся.
Володя же тихонько заперся с Софьей Григорьевной в ее комнатушке: ведь они были полюбовниками… Старушка успела только опять прошамкать, что надо де сохранить семейный очаг, но тут же сладострастно-старчески завизжала, входя в за-бытие…
Ее вой не был, однако, слышен из-за стука топора: Эдик как раз заканчивал труп девочки.
Голова его как будто сузилась, и кепка (он ее не снимал) — от непонятных телодвижений — словно ползла вверх, к потолку со звездами.
На полу лежала голова Иры.
— Лицо ее не отдам! — вдруг истерически закричала Зоя. Эдик выпрямился (глаз не было) и указал на Зою окровавленным топором.
— Ты что, чокнулась?
— Я не чокнулась. Я всегда была в уме. Я просто смеюсь!
И Зоя, захохотав, обежала вокруг головы, чтоб посмотреть, где лицо. Вид лица пронзил ее до какого-то анти-экстаза, и она остановилась, точно наткнулась на падшего ангела: лицо превратилось в кровавое мясное блюдо, и только губы посреди этого мертвого месива сохранились почти такими же, как при жизни: они были раскрыты в сладострастной улыбке. Это была улыбка самой себе, себе, которая умеет так наслаждаться.
Эдик захохотал.
— Сумасшедший клиент пошел, — протрубил он. — Я, правда, по пьянке ее лицо чуть-чуть изувечил. Ну, ничего, не на бал отправляется. Ты только деньги выкладывай. Не время для шуток теперь.
В дверь высунулся Володя. Одежда его была в небрежности, и сам он — хмуро-помятый.
— Закругляйтесь, — пробормотал он.
Зоя пулей вылетела из комнаты.
Скоро все было прибрано, как на лужайке теней. Зоя — для страховки — подмыла в последний раз пол. Девочка давно уже была уложена…
— Не ласков мир-то был к Ирочке, — вдруг заплакала Зоя.
— Мать съели, сама — удавилась. А хотела-то от мира всего только сладости… Дите…
— Не дури, Зойка, — угрюмо поправил Володя. — На том свете восстановится. Не нашего это ума дело…
— Чудаки вы, — на прощанье сказал Эдик. — Тоже мне клиенты… Больно много задумываетесь…