Наполеон. Попытка № 2

Для того чтобы понять, какого сорта были эти люди, достаточно слегка ознакомиться с биографией, например, Ожеро. Пьер Ожеро — сын парижского лакея. Еще при короле Людовике он пошел в армию, где увлекся фехтованием и вскоре стал одним из лучших фехтовальщиков Франции. А тех, кто хорошо дерется, все время тянет подраться. Поэтому Ожеро стал страшным дуэлянтом. После одной из дуэлей, закончившихся смертью его соперника, Ожеро был вынужден бежать из Франции. Через Грецию и Османскую империю он попал в Россию. Где, по протекции одного русского полковника, стал сержантом русской армии.

Ожеро воевал в войсках Суворова, участвовал во взятии Измаила. А когда его часть перевели в Польшу, дезертировал из русской армии и всплыл в Пруссии. Там он попал в гвардию Фридриха II, но и в ней надолго не задержался. Дезертировав из прусской армии, Ожеро на какое-то время остановился в городе Дрездене, где зарабатывал на жизнь, давая уроки фехтования и танцев. Потом жизнь закинула его в Неаполь, где Ожеро женился на гречанке, с которой переехал в Лиссабон. Там его арестовали как французского революционного шпиона, поскольку на дворе был уже 1792 год. Чтобы освободить мужа, молодая жена бросилась к капитану стоявшего в лиссабонском порту французского корабля. Капитан оказался страшным авантюристом. Он объявил, что если португальское правительство не освободит французского гражданина, Франция объявит Португалии войну! Это было настолько глупо, что сработало. Ожеро выпустили, и он с женой на корабле капитана-авантюриста прибыл во Францию. Там его сделали капитаном, а потом он быстро вырос до генерала. Так что с Наполеоном Ожеро встретился в одном звании.

Вот такой вот архаровец, отчаянной смелости рубака, дуэлянт и авантюрист. Почему он должен был подчиняться какому-то парижскому выскочке, который, вдобавок, младше его?

Ожеро поначалу попробовал даже грубить Наполеону. Однако Наполеон подошел к Ожеро и спокойно сказал: «Генерал, вы выше меня на голову. Но если вы не перестанете мне грубить, я быстро ликвидирую это различие». Хамоватый Ожеро открыл было рот, но, взглянув в голубые глаза Наполеона, закрыл его обратно, поняв: этот может. Отстрижет башку на раз.

Позже Ожеро вспоминал: «Этот маленький генерал, этот сукин сын, навел на меня страх! Я и сам не могу объяснить чувства, какими был раздавлен при одном только взгляде на него».

Восстановив всего за две недели дисциплину и произведя впечатление на свою армию оборванцев, Наполеон решил не ждать окончательного обеспечения своей армии всем необходимым, решив: сами возьмем все, что нужно, у врага. Поэтому 9 апреля 1796 года оборванная армия длинноволосого молодого генерала двинулась через Альпы. Успешно перевалив через горы, генерал Бонапарт оказался в Италии. А дальше началось то, что потом продолжалось почти всегда и везде, где появлялся Наполеон.

За первые шесть дней пребывания в Италии он провел шесть битв и все шесть выиграл. Покончив таким образом с войсками Сардинского королевства и заключив с сардинским королем мир, Наполеон остался один на один с австрийцами.

Сначала Наполеон отбросил австрийцев к реке По.

Затем 10 мая возле местечка Лоди он снова разбил австрийцев в тяжелом бою.

15 мая Наполеон взял Милан и отбил в Париж депешу: «Ломбардия принадлежит республике».

Далее наполеоновские войска заняли Ливорно, Болонью, Модену, Тоскану. Любопытно, что Пермское герцогство, равно как и Тосканское, австрийцев не поддерживали, а поддерживали, напротив, нейтралитет. Но Наполеон был человеком широкой души. Он не стал «мышей сортировать», разбираться в этих мелких государствах-недоразумениях, кто там из них за кого болеет. Просто занимал столицу и брал у властей все, что ему было нужно: лошадей, пушки, порох, обмундирование, провизию для армии. А где ему еще было все это брать?.. На придорожных кустах лошади не росли, и порох с неба не сыпался.

Когда отнимают шмотки, это, конечно, плохо. Но ведь Наполеон и давал. Наполеоновская армия несла с собой революцию. Наполеон уничтожил в Италии феодальные пережитки, лишил церкви и монастыри права на местные поборы, приблизил местное законодательство к более прогрессивному французскому. Он строго запретил заимствованный на востоке дикий обычай производства евнухов. О ту пору при дворах местных повелителей кастрировали мальчиков, чтобы до старости сохранить у них детский голос. «Я решительно пресек эту постыдную и ужасную практику во всех странах, где правил», — вспоминал Наполеон. Даже в привыкшем к разврату папском Риме он под страхом смертной казни запретил калечить детей.

Все это, конечно, не могло не возмущать монархическую Европу. Австрия бросила против Бонапарта новую армию взамен уничтоженных частей.

Наполеон разбил австрийцев при Сало.

Наполеон разбил австрийцев в Бреши.

Наполеон разбил австрийцев при Лонато.

Наполеон разбил австрийцев под Кастильоном.

Австрия послала еще одну армию. Наполеон разбил и ее.

…Может показаться, что все давалось ему изумительно легко. Это не так. Конечно, в вопросах военных он был непревзойденным гением, и садиться с этим гроссмейстером «играть в войну» на равных было глупо. Но дело в том, что на шахматной доске у Наполеона оставалось все меньше фигур. Его солдаты гибли в каждом сражении, армия таяла, Наполеон слал в Париж депеши, умоляя метрополию о подкреплениях, но ничего не получал. История с Ганнибалом зеркально-трагически повторялась через две тысячи лет.

Но Наполеон не был Ганнибалом. И его армия была во сто крат лучше ганнибаловой. Она состояла не из угрюмых карфагенских наемников, а из веселых, свободных французских республиканцев, которые буквально месяц назад были полуразложившимся сбродом и вдруг, за пару недель, проведенных с этим маленьким генералом, стали себя по-человечески уважать. А еще через две недели, сдерживая слезы, слушали в Италии слова своего генерала:

— Солдаты! За пятнадцать дней вы одержали шесть побед, взяли двадцать одно знамя, пятьдесят пять орудий и несколько крепостей. Вы завоевали богатейшую часть Пьемонта. Лишенные всего, вы все наверстали: выигрывали сражения без пушек, переходили реки без мостов, делали форсированные марши без сапог, стояли на бивуаках без водки и часто без хлеба. Только республиканские фаланги, только солдаты свободы способны были терпеть то, что терпели вы. Благодарю вас, солдаты!.. Но вы еще ничего не сделали по сравнению с тем, что вам предстоит сделать!

Это был уже не сброд. Это была лучшая армия мира. Только маленькая. И здесь совершенно необходимо сказать пару слов о том духе, что царил в наполеоновских частях. В отличие от феодальных армий прочих стран Европы, где практиковались телесные наказания, французская армия не была разделена на черную кость и белую. Здесь офицеры не видели в солдатах бессловесную скотину и не наказывали их шомполами, как крепостных рабов. Во французской армии воевали свободные граждане. Может быть, поэтому они все время и хохотали.

На марше, на привалах, после боя всегда можно было слышать шутки, подколки, подначки и здоровый молодецкий гогот.

Наполеон отметил эту необыкновенную веселость и в донесениях Директории писал о своей армии: «Ничто не может сравниться с их храбростью, кроме веселости».

Стендаль вспоминал: «Только беззаветная храбрость и веселость армии равнялась бедности ее. Люди смеялись и пели весь день». И он же писал: «Вместе с оборванными бедняками-французами в Ломбардию хлынула такая могучая волна счастья и радости, что только священники да кое-кто из дворян заметили тяжесть шестимиллионной контрибуции… Ведь эти французские солдаты с утра до вечера смеялись и пели, все были моложе 25 лет, а их главнокомандующему недавно исполнилось 27…»

Эта необузданная веселость — следствие молодости, солнца и свободы. Наполеона всегда в избытке окружали молодые люди, кипящие энергией. И не только в деле военном. Некий Моле, например, при Наполеоне в 29 лет стал членом Госсовета и министром путей сообщения. Потом, через многие-многие годы, эти люди часто вспоминали острые ощущения молодости, душевного подъема, великой силы и предчувствия грандиозных побед. Вот как постаревший Клод-Франсуа де Меневаль в своих мемуарах описывал день, когда Наполеон впервые пригласил его поработать своим личным секретарем, что было равносильно приглашению войти в историю, практически в вечность: «Я вернулся в квартиру, которую занимал, и находился в страшно возбужденном состоянии, мне было не до сна. Я стоял, мечтая лишь о покое ночи, чтобы в уме воспроизвести все, что случилось со мной в этот день. Мне было тогда 24 года».