Страница 16 из 32
Тогда русские в селах, в окрестностях Киева, втайне оказывали мщение над ляхами, которых Изяслав распустил «на покорм»: они тайно избивали их и тем принудили возвратиться домой. Другие не так были ожесточены против иноземцев, — по крайней мере ляхам было в самом городе очень весело. Развращение нравов было довольно велико, и всякое насильственное дело могло найти себе опору и подкрепление.
С 1068 по 1073 год пробыл Изяслав в Киеве, сначала под прикрытием ляхов; нелюбовь к нему киевлян не могла охладеть после варварских поступков сына. Впрочем, что касается до него лично, то его не считали виноватым: он был простоумным. Этим неуважением к князю воспользовался князь Святослав черниговский, и Изяслав должен был бежать в другой раз. Четыре года он странствовал по Европе. В Майнце он просил защиты у императора, которого признавал верховным главою государей; сын его потом в Риме ходатайствовал пред папою о возвращении отцу его права. Между Русью и Западною Европою в те времена еще не существовало той стены, которая возникла позже; Русь и Западная Европа принадлежали еще к одной политической семье; сношения были частые и близкие. Когда император по просьбе изгнанного киевского князя послал к Святославу посольство, то для того избрано было лицо, которое оказалось шурином Святослава (Святослав женат был на принцессе Оде; брат ее, посол в Киеве, назывался Бурхард и был тревский духовный сановник). Это известие о родстве Святослава с немецкою княжною особенно замечательно тем, что оно упоминается при случае, а не как факт, на который обращено было бы внимание по его редкости. Этот факт совершенно остался бы нам неизвестным, если б не пришлось кстати, по другому, не касавшемуся его самого, поводу, упомянуть о нем, и, конечно, много подобных проскользнуло у летописцев, потому что не было повода упоминать о них.
По смерти Святослава Всеволод переяславский, овладевший Киевом, не мог сладить с Изяславом и не решался вступить с ним в борьбу. Он ожидал неприязненности со стороны племянников. Всеволод уступил Киев Изяславу и получил себе Чернигов — прежний удел Святослава. Но тогда явился с половцами Олег[78] добывать землю, принадлежавшую его отцу. Изяслав был убит. Летописец говорит, что киевляне очень плакали по нем. Как кажется, не было причины сожалеть о нем из любви, и летописец был принужден пояснить, что Изяслав был человек добрый, а злодеяния, совершенные над киевлянами, принадлежат не ему, но его сыну. Для нас важно то, что этот плач по князе, который был или не был лично виноват в варварствах сына, но все-таки, как видно, потакал им (ибо того же сына сделал князем в Полоцке, и притом сам ничего доброго не сделал для киевлян), — этот плач есть та черта добродушного уважения к властителям, которое мы нередко встречаем во все периоды истории славянских народов. Это — отсутствие злопамятности, но вместе с тем и силы народной памяти. Можно легко поднять на ноги славянскую массу, но жар ее скоро остывает; власть, наделавшая народу множество огорчений, легко примиряется с ним, как скоро погладит его по голове. Мы увидим — так же покажется это племенное свойство и в истории Новгорода.
В первые годы после Ярослава совершилось изменение в юридическом быте Руси, как это видно из «Русской правды»; тогда князья Изяслав, Всеволод и Святослав с мужами своими Коснячком, Перенегом и Никифором, сошедшись, отложили убиение за голову, то есть месть, существовавшую до того времени, но положили выкупаться кунами (но кунами ея выкупати), а прочее все оставили по-прежнему: яко же Ярослав судил, такоже и сынове его уставиша.
Но так как мы не знаем точно и достоверно, что именно в «Русской правде» принадлежит времени Ярослава, а что позднейшему, то не можем потому и определить, какие из находящихся там статей были Ярославовы, и какие явились позже, при Изяславе и братьях его, исключая вышеприведенного отложения мести, о чем прямо говорится. Заметим, что платеж виры[79] за убийство не должно рассматривать так, как будто бы за преступление отвечали только платою. Напротив, самая вира относилась только к известным случаям. Например: «будет ли стоял на разбое без всякия свады, то за разбойника люди не платят, и выдадут его самого всего и с женою и с детьми на поток и разграбление». Вира собственно была не наказание, а только доход князю за уголовные преступления. Вирою отделывался убийца тогда только, когда убийство происходило по ссоре или в пиру; если же убьет в сваде или в пиру явлено, то тако ему платили по вервине, еже ся прикладывают вирою. Такое убийство падало вместе на всю общину, или вервь (вервь — от веревки, какою, должно думать, обводились земли); потому, вероятно, что при ссоре были свидетели, которые могли остановить убийство. Убийца платил только часть всей виры; вервь и тогда должна платить, «когда муж убьет мужа в разбои, но не ищут имени», следовательно, когда нет преследователя убийцы, равным образом вервь платила и тогда, когда находила на своей земле тело убитого, а убийцы не оказывалось, что называлось дикою вирою, но когда убийцу преследовали, тогда — иное дело: я головничество самому головнику. Тут уже понятие об убийстве принимает значение преступления. Вообще статьи «Русской правды», сложенные в то время, не должно рассматривать как кодекс законоположения, а только как правила собирания княжеских доходов. Самый суд производился на основании старых славянских обычаев.
Обстоятельства, сопровождавшие историю Изяслава Ярославича, показывают достаточно несостоятельность Киева для будущего, невозможность в Руси развиться народному самобытному строю. Русь была окружена чужеземцами, готовыми вмешиваться в ее дела. С востока, как тучи одна другой мрачнее, выходили полчища степных кочующих народов Азии, жадных к грабежу и истреблению: они бросались на запад, толкая и истребляя один другого, и все ударялись об Русь. Племя за племенем выступало; заднее всегда почти было грознее, многочисленнее и страшнее для Южной Руси, чем переднее. В Х и XI веках некрепкая юношеская цивилизация русская терпела от печенегов: эти враги еще не так были страшны, как другие, половцы, которые явились им на смену. В борьбе с печенегами перевес остался на стороне русских; это ободряло последних и поддерживало в них удалой дух, деятельность которого могла бы ослабнуть при совершенном спокойствии. Одноплеменники и близкие сродники печенегов, торки[80] и берендеи,[81] еще менее представляли из себя громящую силу. Если почему-нибудь они могли быть опасны для Руси, то разве потому, что, поселившись на берегу Роси и смешавшись с русскими, они вносили в жизнь последних новый, дикий элемент и задерживали развитие цивилизации. Могучими явились лицом к лицу с русскими половцы — народ многочисленный, разветвленный на орды, кочевой, не привязанный к месту жительства и потому готовый нападать большими массами, не знавший земледелия и потому жадный к грабежу и разорению чужого. С ними русским справиться было труднее, чем с печенегами. Князья, как это показал Олег, не стесняли своей совести, когда представлялся случай вмешивать их в дела Руси для своих личных целей. С другой стороны, поляки начали вступать в русский мир. Святополк проложил полякам дорогу в Киев; по его следам пошел Изяслав, изгнанный киевлянами. Возникла у поляков мысль, что Южная Русь есть их подначальная земля; князья наделали им слишком щедрых обещаний. За поляками выступили на сцену угры.[82] Князья породнились с угорскими королями, и последние стали присылать помощи своим родственникам и вместе с тем думать и о подчинении себе русских земель, пользуясь тем, что Русь сама, так сказать, идет в чужие руки.
При таком стечении обстоятельств, противных развитию народной самодеятельности, старинная славянская свобода, подавленная князьями и дружинами, пыталась прорваться на свет и не вполне успела. Изяслава изгнало вече, избрало другого князя; вече делалось решителем судьбы края, но ненадолго. Явилась чуженародная сила в помощь изгнанному князю: вече должно было умолкнуть. Святослав изгнал брата и овладел Киевскою землею, вероятно, с согласия киевлян, которые не могли же так скоро забыть поступка Изяславова и, верно, теперь воспользовались случаем отомстить ему снова, когда представилась возможность, когда нашелся князь, на которого они могли опереться. Но этого князя не стало: Изяслав шел опять с чужеземною ратью. По польским известиям, Болеслав и на этот раз сам был в Киеве, и в этот-то раз последовало знаменитое развращение нравов, стоившее польскому князю короны. Известие справедливое и не противоречащее собственным нашим летописям: в последних нет ничего о вторичном пришествии Болеслава, но не видно из них также, чтобы он не входил в Киев. Зная, как переставлялись, переображались наши летописи, легко можно предположить, что известие о вторичном пребывании в Киеве ускользнуло из наших летописей. Впоследствии Изяслав должен был уступить Польше червенские города[83] за помощь, ему оказанную, и только этой ценою удержался на своем столе. Очевидно, когда у князей была возможность призвать против народа чужеземную помощь, трудно было народу отстоять свои права против княжеского произвола и поставить выше княжеского произвола свою общественную волю.
78
Олег Святославич (?—1115) — древнерусский князь, сын киевского великого князя Святослава Ярославича. В 1076 г. получил в удел Владимир-Волынский, но в 1077 г. был изгнан оттуда великим киевским князем Изяславом Ярославичем. В 1078 г. бежал в Тмутаракань. В том же году в союзе с половцами попытался завладеть Черниговом, но, потерпев поражение на Нежатиной Ниве возле Чернигова, снова бежал в Тмутаракань. Там его взяли в плен хазары и передали Византии. Вплоть до 1083 г. находился в ссылке на о. Родос. В 1083–1094 гг. был тмутараканским князем. В 1094 г. в союзе с половцами отобрал у Владимира Мономаха Черниговское княжество, но в 1096 г. вынужден был отдать его брату Давиду. По решению Любечского съезда 1097 г. Олег Святославич получил Новгород-Северский, где жил до смерти. За разжигание княжеских междоусобиц в «Слове о полку Игоревем» назван Олегом Гориславичем.
79
Вира, вера — в Древней Руси денежный штраф в пользу князя за убийство свободного человека. Происхождение термина неясно.
80
Торки — тюркоязычные племена, составлявшие часть огузов, которые во второй половине Х в. переселились с Приаралья в степи Южной Руси. В Ипатьевской летописи впервые упоминаются под 985 г. как союзники князя Владимира Святославича в борьбе против булгар. В 1060 г. объединенные силы русских князей разбили торков. Русские князья также использовали военную силу торков в своих междоусобных войнах и в борьбе против половцев, а также для охраны южных границ Руси.
81
Берендеи — кочевые тюркские племена. Упоминаются в древнерусских летописях с 1097 г. до конца XII в. как часть черных клобуков (см. прим. 83). Берендеи, возможно, выделились из племенного союза огузов. С начала XII в. берендеи вместе с торками и печенегами с согласия древнерусских князей селились в южнорусских степях вблизи Киевского и Переяславского княжеств, особенно в районе Поросья.
82
Угры — обобщающее этническое имя, присвоенное родственным по языку народам — зауральским манси и хантам, дунайским венграм (мадьярам). В «Повести временных лет» предки венгров названы «угрой», а предки хантов и манси — «югрой». Позднее имя «югра» закрепилось преимущественно за хантами.
83
Червенские города — группа древнерусских городов и укрепленных замков Х—XII вв. в Волынской земле на западных окраинах Руси. Термин встречается в древнерусских летописях под 1018 и 1031 гг., а центр этих городов — Червен упоминается начиная с 981 г.