Страница 29 из 81
Пульс был учащенный, более ста ударов. И дышал ротмистр так, будто перед тем версту пробежал. Но это скорее от духоты, воздух в подвале никуда не годился. Зато нету жара. И с рефлексами все в порядке, можно даже не проверять – вон, китаец со своею женой до сих пор в себя не пришли.
Одним словом: умирать ротмистр определенно раздумал.
Скорее из-за привычки, нежели по необходимости, Павел Романович оттянул ротмистру нижнее веко – взглянуть на поверхность склер.
– В чем дело?! – Агранцев отшатнулся. От резкого движения затрепетали язычки пламени в чашках светильников.
Сцена была самая фантастическая. Душный подвал, мрачный, с красным отливом, масляный свет мажет стены. Человеческие фигурки замерли, будто в детской игре: ледащие хозяева скорчились у сломанной лестницы, чуть поодаль застыла Анна Николаевна (даже в этаком сумраке видно, как она побледнела). А в центре, отбрасывая гигантскую тень, укрепился воскресший ротмистр.
Ну просто «Фауст» какой-то, подумал Дохтуров. Посмотрел Агранцеву в глаза.
– Вы что, совсем ничего не помните? – Вопрос был задан тоном самым обыкновенным, однако далось это Павлу Романовичу с немалым трудом. В душе словно вихрь пронесся. Внезапно с абсолютной отчетливостью он понял: свершилось. Мечты, поиски и колоссальнейший труд – все было не напрасно. Он выиграл! Нашел-таки сокровенный парацельсовский лауданум. Правда, пока непонятно, как выглядит это средство и в чем заключается. Это предстояло выяснить, и как можно скорее.
– А что я должен помнить? – Агранцев огляделся. Должно быть, что-то почувствовал, потому что добавил уже мягче: – Объясните, доктор, по-человечески, что же здесь происходит.
Объяснять пришлось долго.
Но сперва Павел Романович проделал самое необходимое: тщательнейшим образом осмотрел недавнего умирающего. Результат получился такой: на животе грубый шрам, а также повышенная и болезненная чувствительность в правом нижнем сегменте. Перкуторные звуки брюшины также изменены. Дыхание и пульс учащенные. Однако все это ни вместе, ни по отдельности не могло угрожать здоровью штаб-ротмистра.
О чем Павел Романович тому и сообщил. Получилось сухо и как-то неубедительно.
Анна Николаевна смотрела во все глаза – она-то все поняла преотлично. Но стояла молча. Видно, не знала, что следует говорить в такой феноменальной ситуации. И нужно ли вообще рот раскрывать. Взгляд барышни сделался влажным, мечтательным.
Что ж, подумал с грустью Дохтуров, это неудивительно – воскрес предмет обожания. Перст судьбы. Такого ни одно женское сердце не выдержит.
В общем, как говорят в народе, хороша Маша, да не наша.
И еще Павел Романович подумал, что во всяком триумфе есть своя доля горечи.
После экстраординарного медицинского освидетельствования повисла короткая и неловкая пауза. И в этом молчании Дохтуров отчего-то почувствовал себя балаганным факиром.
Нарушила паузу барышня:
– Господа, здесь невыносимо душно. Сделайте что-нибудь…
В этот момент в проеме наверху показалась голова Клавдия Симеоновича:
– Не надоело секретничать? – развязно спросил титулярный советник. – Мне лично ждать вас прискучило. Я…
Он не договорил, впившись взглядом в ротмистра. Лицо у Сопова вдруг исказилось и налилось кровью. Дохтуров даже немного испугался.
Но Клавдий Симеонович не упал замертво в погреб. А, проявив изрядную сообразительность, убрался прочь – чтобы спустя пять минут прибыть вновь, с легкой бамбуковой лесенкой.
Во дворе Павел Романович сказал:
– Вот что, господа. Нам следует поговорить.
И тут же подумал: полно. Точно ли надо? Он ведь не связан никакими обязательствами. Эти люди для него абсолютно чужие. Для чего говорить с ними о панацее? Они ничего не поймут. А если и поймут – что толку? О чудесах легко лишь мечтать. Поверить в них куда как сложнее.
Правда, самой панацеи – вот так, чтоб из саквояжа достать, – тоже не наблюдается. Но это ничего, нужно только все осмыслить как следует. Проанализировать. И тогда он непременно поймет, в чем секрет. Поэтому лучше подождать, не вводить других в искушение.
«Ну-ну, – сказал голос, слышимый только ему. – Да ты никак надумал сбежать с чудесным рецептом?»
И в мыслях не было. Глупости!
«А те, что были зарезаны в „Метрополе“? – осведомился голос. – А пленные с „Самсона“? Они погибли из-за тебя. Их тоже надо полагать глупостью?»
Тут голос, конечно, преувеличивал. Но в чем-то был прав: с самого начала охотились за ним, за Павлом Романовичем Дохтуровым. Теперь это совершенно очевидно. Ему старались помешать, не допустить до тайны. Какой отсюда вывод? Очень простой: те, кто находятся с ним рядом, подвергаются смертельной опасности. Значит – надо уходить одному.
«Ха! Кого ты хочешь обмануть? – спросил голос. – Твоих спутников постараются убить в любом случае».
Возможно, подумал Павел Романович. Но я не могу отвечать за всех.
Однако голос не унимался. Он сказал:
«А мадемуазель Дроздова?..» – И вдруг замолк.
Почему? Что он хотел еще сообщить?
– …что вы намеревались нам сообщить? – спросила Дроздова.
Дохтуров посмотрел на своих спутников. Эта троица, надо признать, была весьма живописной. В другой раз можно бы и пошутить по этому поводу.
Он наклонился, вытащил из саквояжа дневник. Пролистал мельком, восстанавливая текст в памяти. Особой необходимости в том не имелось – он и так прекрасно помнил собственные записи. А хоть бы и нет – не читать же собравшимся лекцию.
Но без краткого исторического экскурса все же не обошлось. Да, университетское образование, ничего не попишешь. Сознание само стремится разложить все по полочкам и для наглядности привесить табличку.
Сперва про Теофраста Бомбаста Парацельса. У Сопова вид немного скучающий – уже слышал. Ротмистр глядит насмешливо. А вот барышня зарделась и даже вперед подалась. Понятно, теперь все под новым углом видит.
Ладно, это теория. Сейчас перейдем к практике.
– А вам не приходило в голову, господа, что за последние дни мы все замечательно изменились? – спросил Павел Романович. – Исключая разве что вас, Анна Николаевна.
– Это вы о чем? – отозвался Сопов.
Ротмистр ничего не сказал.
– Да хоть бы о вас лично, уважаемый господин купец. Позвольте спросить, сколько вам лет?
– Пятьдесят семь.
– Совсем недавно выглядели на все шестьдесят. Должно быть, коммерческие заботы? Впрочем, не в том дело. Я врач, и я весьма наблюдателен в том, что касается физического состояния. Так вот: на момент нашего знакомства оно у вас было не самым завидным.
– Это почему же? – угрюмо спросил Сопов.
– Развивающаяся грудная жаба, склонность к апоплексии и определенные затруднения с мочевым пузырем. Простите, что при даме. Это только так, навскидку.
– Кхе-кхе… – прокашлялся Сопов.
Но Дохтуров не обратил на это внимания:
– Далее. Обед у мадам Дорис еще не стерся из памяти? По всем статьям получался он для вас самым последним.
– Эва! – сказал Сопов. – А рвотное? А зонд, коим вы меня истязали? Полно скромничать, доктор. Вы сами меня от отравы спасли.
Дохтуров покачал головой:
– Боюсь, мои манипуляции имели лишь вспомогательное значение. Дело, Клавдий Симеонович, в вас. Точнее, в том заряде жизненной силы, который вы получили.
– Это что ж за заряд?
– Точно пока не скажу. Но в том, что он имел место, – не сомневаюсь. Ну подумайте сами, сколько вам выпало: пожар, роковой обед в доме терпимости, баталия на Сунгари. А еще – многотрудное путешествие по тайге, да не простое, с приключениями. Из которых вы вернулись не только без потерь для здоровья, а, пожалуй что, даже прибавили. Поглядите на себя при случае в зеркало – вам можно дать сорок пять, самое большее.
– Что верно, то верно, – вдруг вмешался Агранцев. – И то смотрю: будто помолодел наш негоциант.
Павел Романович повернулся к нему:
– Ну, вам-то завидовать грех. Вы у нас будто Феникс. Точнее сказать – Лазарь. Только, в отличие от библейского Лазаря, воскресали вы дважды. Первый раз – на хуторе. Можете мне поверить, тот удар прикладом в лицо для большинства б оказался фатальным. Однако вы уцелели. Мало того, сумели поправиться за фантастически короткое время! Я уже тогда не знал что и думать по этому поводу.