Страница 8 из 23
Чиновник расхохотался.
– Да ты знаешь, кто я такой? – спросил он мальчишку.
– Вы, господин, наверно, из очень достойной шайки.
Андарз рассмеялся еще веселей. Ночное приключение ему нравилось. Это было забавней, чем девица.
А девица дулась и глядела на Шаваша, как мангуста на мышь.
– Ты как сюда попал?
Шаваш вздохнул и сказал:
– У меня сестра больная, а лекарь велел ей есть утятину. Я проходил мимо сада и подумал: «Как вкусно пахнет. Наверняка тут есть и утятина! Почему бы не влезть в сад и не пошарить по столам после пира? Из косточек можно будет сварить отличный бульон!»
– Ты откуда такой заботливый? – усмехнулся Андарз.
– Из Чахара.
– Беглый, значит.
Шаваш очаровательно потупил глазки.
– И чем же ты пробавляешься в столице? Молишься святому Роху?
С тех пор как чиновник Рох учинил в подземном царстве растрату и лишился носа, он стал патроном цеха любителей чужих кошельков.
– Я, – сказал с достоинством Шаваш, – колдую, вот, – хотите вам покажу?
И он сорвал с головы чиновника круглую желтую шапочку и поставил ее на стол.
– Что под шапочкой?
– Ничего.
Шаваш снял шапочку. Под шапочкой лежал кожаный кошелек в форме листа аквилегии, а на кошельке сидел маленький хомячок Дуня. Андарз хлопнул себя по поясу, к которому кошелек был подвешен мгновение назад, а потом усмехнулся, раскрыл кошелек, пересчитал деньги внутри, вынул оттуда пять серебряных монет, украшенных изображением танцующего журавля, и отдал Шавашу.
– Головы за такое колдовство рубят, – зашипела девица.
– Я еще маленький, – возразил Шаваш, – мне не голову, а руку отрубят.
Андарз, казалось, задумался.
– Господин, – вдруг жалобно сказал Шаваш, – возьмите меня к себе!
– Как же я могу тебя взять, – возразил императорский наставник, – государь тебя мне не дарил, и вообще ты беглый.
– А купите меня в долговые рабы.
– Да кто же тебя продаст?
– А сестра и продаст.
Андарз вынул еще одного журавля, дал его Шавашу и сказал:
– Ладно, – приходи завтра в полдень с сестрой к боковым воротам.
Когда, спустя некоторое время, Андарз вновь присоединился к пирующим, к нему подбежал изящный секретарь, который утром сопровождал его к судье, – подбежал и шепнул что-то на ухо.
Господин Андарз кивнул и направился в глубину сада, к беседке.
Беседка, окруженная старыми соснами, походила на тысячекрылый цветок. В знак того, что в этой беседке принимаются важные государственные решения, над ней развевалось десятихвостое знамя с серебряной рыбой, вышитой на алом фоне, и надписью, исполненной травяным письмом. Почва вокруг беседки была мелко вспахана, чтобы живущий в беседке дух-хранитель не мог из нее уйти, а посторонний – подслушать что-либо. Люди в усадьбе обходили беседку стороной. Они считали, что дух-хранитель, живущий в беседке, – порядочная дрянь, судя по тому, какие там принимаются решения.
Внутри беседки, облокотившись на подушку, подобную цветочному лугу, сидел чиновник судебного ведомства. Это был молодой еще человек, лет двадцати пяти или шести. У него были выщипанные брови, маленький изящный рот и глаза цвета карамели. Взгляд у него был внимательный и холодный. Он был одет в красные бархатные штаны и белую, затканную красными цветами куртку, и его темно-русые волосы были аккуратно прикрыты красной восьмиугольной шапочкой. На ногах у него были сапожки с высокими белыми каблуками, чтобы удобней было цепляться за стремена. Это был тот самый чиновник, который утром стоял подле судьи. Звали его господин Нан.
При виде Андарза чиновник выронил персик, который жевал, вскочил с подушки, подобной цветочному лугу, и принялся кланяться. Кланялся он минуты три, после чего Андарз слегка поклонился в ответ и попросил гостя занять его прежнее место. Нан сел на диван и даже подобрал персик.
Андарз, улыбаясь, смотрел на него.
Господин Нан был чиновник молодой и настойчивый, выходец из сонимских крестьян, скорее умный, чем добродетельный, и из некоторых вещей, которые господин Андарз знал о Нане, он мог заключить, что у этого человека волчьи зубы и лисий хвост, и даже Андарз не подозревал, сколько казенного добра застряло в этих зубах, пока секретарь Андарза, Иммани, у которого был нюх на подобные дела, не принес Андарзу ворох бумаг, уличавших Нана в крупных хищениях.
Господин Андарз тоже уселся в кресло: и вдруг вся беззаботность его исчезла, как исчезает жизнь из утки, подбитой стрелой. Он сказал:
– Я призвал вас, господин Нан, чтобы рассказать некоторые обстоятельства убийства господина Ахсая.
Нан снова оставил в покое персик и почтительно склонил голову.
– Вчера вечером, – сказал Андарз, – господин Ахсай ушел от меня, унося с собой пачку осуйских кредиток, общей суммой на миллион. Он должен был обменять их на одно заинтересовавшее меня письмо. Сегодня утром при нем не было ни денег, ни письма.
Голос Андарза задрожал.
Молодой чиновник вежливо улыбнулся хозяину. Он знал, что господин Андарз – нервный человек. Заплачет ветер в дереве – заплачет и Андарз, а через минуту, глядь, – веселится. «Наверное, что-то его давеча очень развеселило, – подумал Нан, – если он сейчас такой грустный». И Нан сам грустно взглянул на персик, который ему очень хотелось доесть.
– Много лет назад, – сказал Андарз, – как вам, без сомнения, известно, город Осуя попросился обратно в империю, и среди чиновников, посланных государыней в Осую, были я и советник Нарай. Тогда господину Нараю было сорок шесть. Как вы знаете, господин Нарай столь неудачно повел дело, что нас выгнали из города, а того человека, который нас пригласил, толпа повесила на фонаре и выщипала его, за ночь, до костей.
– Поведение Нарая было непростительно, – сказал молодой чиновник.
– Осуя соглашалась вернуться в империю лишь на определенных условиях, – осторожно заметил Андарз. Господин Нарай вел себя так, чтобы добиться отмены позорных для государя кондиций.
– Это называется: сжечь стог сена, чтобы найти иголку, – усмехнулся Нан. – С той только разницей, что Нарай сено сжег, а иголки так и не нашел.
Андарз неприятно поморщился. Несмотря на то что Нарай не явился на сегодняшний праздник, Андарзу не очень-то понравилось, что молодой чиновник так отзывается о любимце государя.
– В суматохе бегства, – продолжал Андарз, – ко мне попал в руки ларец с бумагами господина Нарая, а в нем – одно письмо, которое я посчитал нужным оставить у себя. Господин Нарай решил, что ларец сгорел. После этого наши пути разошлись, а так как господин Нарай не пользовался влиянием, я не видел надобности в этом письме. Вместе с ларцем оно хранилось у моего брата, наместника Хабарты. Шесть месяцев назад, испугавшись излишнего влияния, которое Нарай оказывает на молодого государя, я попросил брата прислать мне это письмо с моим секретарем Иммани. Я рассчитывал предъявить императору это письмо и покончить с замыслами этого ханжи.
Молодой чиновник едва заметно сдвинул брови. Шесть месяцев назад Андарз не мог «пугаться пагубного влияния Нарая» по той простой причине, что шесть месяцев назад именно Андарз представил Нарая государю. Стало быть, Андарз представил Нарая государю, чтобы тот отрубил для государя все головы, которые государь сочтет нужным, и тогда же отправил к брату за письмом, чтобы всегда иметь свою веревку на чужой шее.
Нан еще раз взглянул на персик и понял, что между ним и персиком больше ничего не произойдет.
– Недалеко от столицы на моего секретаря напали разбойники, отняли подарки и письмо, спрятанное в стенке черепаховой шкатулки. Вряд ли эти негодяи умели читать. Но вот неделю назад ко мне явился господин Ахсай, и сказал, что к нему пришел какой-то человек, и предложил мне выкупить через Ахсая письмо за миллион. А иначе он угрожал продать письмо советнику Нараю. Согласитесь, – вздохнул Андарз, – что я не мог отказаться.
– Ахсай знал этого человека раньше?