Земля обетованная

Нога двинулась.

Я — нет.

Несомненно, я был обязан своей жизнью факту, что застыл от ужаса. Паук опять впал в оцепенение.

Я еще осторожнее — сантиметр за сантиметром — начал заползать в тень чудовища. Можно было слышать его дыхание. Оно было тяжелым и сладковатым и вовсе не неприятным. Я мог разглядеть мириады мизерных движений составных частей его рта. Они совершались автоматически и вне его контроля, но были все же пугающими и угрожающими. Я почти ощущал, как сводило его мышцы от неестественной, застывшей позы.

Мои руки обхватили камень, и я начал тянуть его назад, молясь о том, чтобы не переоценить или не недооценить его вес. Когда я потащил его по земле, раздался тонкий скребущий звук, и паук подтянул свою вытянутую ногу к себе. Мне опять удалось остаться спокойным и, поскольку я не двигался, паук опять застыл. Но у меня не было другой возможности, кроме как вытащить камень. Он оказался не настолько тяжелым, чтобы я не смог его поднять, но для меня подъем был очень большим напряжением, и необходимо было какое-то время, чтобы одним плавным движением рвануть камень и обрушить его на паука. И совсем невозможно было поднять его в земли, прежде чем я не вытяну его из-под тела чудовища.

Когда скребущий звук появился снова, паук очнулся от своей застывшей позы. Но его движения были такими же медленными, как и мои. Скрежет камня так мало нарушал музыку, что паук лишь в ничтожной степени овладел собой. Его движения были почти совершенно рефлекторными.

Наконец, я вытянул камень из-под тела паука на то место, где незадолго до этого покоилась его вытянутая нога. Я крепко обхватил его руками и оценил расстояние до туловища и головы, чтобы обеспечить нужную траекторию полета.

А потом начал поднимать камень. Какое-то ужасное мгновения я боялся, что моим утомленным мышцам не справиться с этой задачей. Но мне требовалось только собрать свои поддерживаемые ветром силы. Я поднял камень до пояса, на высоту груди и, наконец, над головой. Его вес заставлял меня немного покачиваться, и заболела грудь, когда я подготовил себя выпрямить руки и сменить захват для броска. Поэтому движение получилось не таким гладким, как планировалось, и когда я швырнул снаряд, паук двинулся. Одним-единственным движением все восемь его ног придвинулись ко мне на целый метр. Камень упал не на сочленение головы и туловища, как было моим намерением, а на заднюю часть тела. Он попал ребром, экзоскелет лопнул с отчетливым треском, камень отскочил и сбил голову паука наземь лишь в сантиметре от пальцев моих ног. Я вынужден был отодвинуться назад. Паук подох мгновенно, но его рефлексы нет. Его ноги конвульсивно дергались еще самое малое десять секунд. Одна даже оторвалась от тела.

За шумом упавшего камня наступила абсолютная тишина, в которой слышна была только музыка флейты. Но конвульсии криптоарахнида, мой шаг назад и падение камня вызвали целу массу движений, хоть и в ограниченном пространстве.

Когда я — медленно! — обернулся, чтобы посмотреть, что делают другие пауки, они уже продвинулись на несколько шагов. Они снова уже были в трансе, но все получили выигрыш в расстоянии.

Ближайший был лишь в шести-семи метрах от Майкла, а последний не далее, чем в тридцати. Нужен был бы математический гений, чтобы рассчитать, насколько приблизится каждый, если я убью еще одного. Очень экономичными движениями я, возможно, и сумел бы это сделать. Но, к сожалению, у меня не было монополии на движение. Всегда, когда умирала одна из тварей, она своим трепыханием вносила вклад в нашу коллективную гибель.

Когда я присмотрелся и отыскал камень среди останков туловища убитого паука, он отреагировал на мое прикосновение чисто автоматическим вздрагиванием. Я заметил, что другой паук сделал полшага, приблизившие его еще сантиметров на тридцать.

Я знал также, что камень будет казаться мне тем тяжелее, чем дальше мне придется его тащить, и что это скажется на плавности моих движений.

В это мгновение музыка флейты сбилась с ритма.

Ужас пришел совершенно неожиданно и был таким страшно зловещим, что я не смог его подавить. Я выронил камень. Упади он мне на ноги — это было бы моей смертью, но я держал ноги расставленными, и он упал между ними.

Пауки придвинулись еще на шаг.

Положение было безнадежным.

Я уже опять стоял совершенно неподвижно, но теперь от этого не было никакой пользы. Майкл потерял нить мелодии. Он смертельно устал. Болезнь его пересиливала. Он не мог сосредоточиться.

Майкл собрался с силами еще раз, но мне было ясно, что теперь убивать пауков стало невозможно.

Для меня оставалась еще возможность бегства. Я мог уйти, очень медленно, через кольцо нападающих, к краю леса. Я мог исчезнуть среди деревьев, а потом унестись прочь, как будто за мной гонится черт. Даже если они побегут за мной, у меня были бы неплохие шансы уйти от них. Я мог пересечь реку. А они — нет.

Я не герой. И никогда не утверждал, что герой. Если стартовать немедленно, мне это удалось бы. Но я не стартовал. Не потому, что я герой — скорее, по противоположной причине. Я испугался. Я промедлил. И упустил свой шанс.

Майкл сбился снова, и пауки придвинулись ближе. Они шли очень медленно, но шли. Они не спешили, и я, возможно, еще мог бы убежать. Но я не мог себя заставить. Я посмотрел на пауков и, еще даже не успев найти время для размышлений, оказался подле Майкла.

Я поглядел на него сверху вниз и через его плечо на Мерседу. Он был готов вот-вот свалиться. Она спала, как ребенок, и ничего не подозревала.

Я отнял флейту от губ Майкла. Очень осторожно. Он не сопротивлялся.

Когда первый паук уже собрался обрушиться на нас, я поднес флейту к губам.

Настало твое время, сказал я ветру. Я совсем немузыкален.

Ветер был хорошим музыкантом. Хотя мы и не достигли успехов Майкла, но ведь у нас не было его пальцев трюкача. Для пауков, во всяком случае, мы были достаточно хороши. Я полагаю, что они были весьма ограниченными. Мы даже не пытались играть ту же музыку, мы довольствовались чем-то более простым и с множеством повторений. Не было ни времени, ни способностей упорядочить все вариации на эту тему. Когда мы заметили, что наша короткая вещица делает свое дело, мы начали играть ее снова и снова, пытаясь имитировать стиль Майкла и добившись в этом пункте решительных успехов.

Почему-то я казался сам себе безучастным зрителем. Уже не первый раз бывало так, что ветер полностью контролировал мое тело. Когда мы сажали «Дронт» в туманности Альциона, я был без сознания, но в других ситуациях ветер действовал тайно или против моей воли.

Ощущать все это было странно, но вовсе не так плохо, как я себе представлял. Все было почти так, будто я застыл, как пауки — не против своей воли, но просто потому, что чувствовал, что не могу двинуться и даже громко подумать, чтобы не нарушить внутренний контакт ветра при координации моего тела. Я вынужден был стать каким-то душевным зародышем, как можно меньше и незначительнее.

Самым главным при этом было то, что сам я проявлял к этому добрую волю и все это меня не пугало. Я не особенно любил ветер, но это и не было нужно, если знаешь, что находишься с ним по одну сторону баррикады. Во мне все еще не улегся страх, что он сможет «овладеть» мной, но он уже достаточно притерся — ведь мы слишком долго жили вместе, чтобы находиться в состоянии войны.

Я холодно смотрел глазами, движения которых уже не контролировал. Я видел четырех пауков. Один был мертв. Значит, сзади было еще три. Я уже не мог вспомнить, какой из них был ближе всего, но, вероятно, это был один из тех, кого я не мог видеть.

Рядом со мной Майкл сполз на землю. Он лежал совсем тихо; его тело свернулось у моих ног.

Когда я привык к новой ситуации, у меня возникло неуютное чувство, что все, что мы делали, лишь отодвигало неизбежное. Едва ли можно было ожидать, что Майкл или Мерседа в обозримое время отдохнут настолько, чтобы встать и убить пауков, и даже если бы это было возможно, скорее пауки осилили бы нас, чем мы их. Я спрашивал себя, каков галактический рекорд длительности игры на флейте и настолько ли выше, чем моя собственная, способность ветра использовать мое тело, чтобы нам удалось побить этот рекорд.