В созвездии трапеции

— Правда… Но совсем не опасно. Мы обнаружили это уже давно, и с нами ничего пока не случилось.

— Но ведь вы же срывались несколько раз.

— Да, срывались, но только потому, что сначала это было неожиданно для нас. А теперь мы настороже. Вы не знаете, говорил Холопов еще с кем-нибудь, кроме вас?

— Кажется, лишь со мной пока…

— Ну, тогда постарайтесь, чтобы он не сообщил об этом никому больше.

— Я постараюсь, Маша.

Пока Елецкий разговаривает, Холопов внимательно прислушивается к его словам, стараясь угадать, что отвечает ему Маша.

— Маша удивлялась, наверно, почему я сообщил об этом тебе, а не Анатолию Георгиевичу? — спрашивает он. Юрий не удостаивает его ответом.

— А тебе разве не интересно, почему я этого не сделал?

Елецкий все еще молчит, хотя ему действительно интересно знать, почему Холопов рассказал это ему, а не главному режиссеру.

— А не сделал я этого потому, — не дождавшись вопроса Елецкого, продолжает Холопов, — что уверен — никто из них не встревожится так за судьбу Маши, как ты. Их она может уговорить, будто это не опасно, как Ирину Михайловну, наверно. Но ведь тебе-то она дороже, чем им. Как же ты можешь спокойно сидеть здесь, да еще не позволяешь мне предотвратить несчастье?

— Не провоцируй меня, Митрофан, и лучше уж помолчи, бросает на него грозный взгляд Юрий, а сам думает с тревогой: "А что, если и в самом деле произойдет несчастье?.."

— Пока еще не поздно, предприми что-нибудь, Юрий, — теперь уже почти грозит ему Холопов. — Учти, если с ними случится беда, тебе придется за это отвечать.

— Заткнись!

А время все бежит. Пожалуй, кончилось уже первое отделение и скоро начнется второе, в котором выступают Зарницыны. Что же делать, что предпринять? Может быть, запереть тут Холопова и помчаться в цирк, чтобы быть там поближе к Маше?

Юрий уже собирается осуществить свой замысел, как вдруг раздается звонок у двери. Кто бы это мог быть? Неужели тетя ушла из цирка? Никогда еще не случалось с ней такого…

А звонок дребезжит не переставая. Нужно открывать. Юрий торопливо поворачивает ключ и распахивает дверь. Перед ним стоит Антон Мушкин.

— Тут еще Холопов? — выкрикивает он.

— Тут. А ты откуда?

— Из цирка. Маша послала к тебе на помощь.

— Ну вот и хорошо! — радуется Елецкий. — Ты и покараулишь его тут, а я — в цирк! Надо успеть до начала второго отделения.

Антон не уверен, справится ли один с Холоповым, но хорошо понимает, что в такой момент Юрий не может не быть рядом с Машей.

К началу второго отделения Елецкий хотя и успевает, но не видит всего выступления Михаила Богдановича — ему приходится потратить немало времени на розыски Маши. Поговорить с ней ему так и не удалось, однако, — она в это время переодевалась, готовясь к выходу на манеж. Разговаривал он лишь с Алешей, которому сообщил, что им можно не опасаться отмены их номера. А уж Алеша потом сам успокаивал брата и сестру:

— Пока Холопов под охраной Антона, нам не грозят никакие его козни.

— Да разве в состоянии он удержать такого верзилу, как Холопов? — усомнилась Маша, представив себе маленького, щуплого Антона рядом с атлетически сложенным, рослым Митрофаном.

— Справится, — убежденно кивнул головой Алеша. — Холопов ведь трус, а у Антона сердце Д'Артаньяна. Ничего бы я так не хотел, как иметь такого преданного друга! Ведь он для Юры готов на любой подвиг. А почему? Да потому, что Юра человек, достойный такой дружбы, и чертовски досадно, что кое-кто из нас этого не понимает….

— Кто же именно? — удивился Сергей.

— А вот наша сестра, например, — кивнул Алеша на Машу.

— Напрасно ты так думаешь, Алеша, — укоризненно взглянула на него Маша. — Я понимаю это не хуже вас с Сережей.

А Елецкий в это время с трудом находит место в одном из проходов первого ряда партера.

На манеже все еще Михаил Богданович. Он уже продемонстрировал пантомиму «Алхимик», в которой вызвал к жизни Гомункулуса. Подверг он его и последующей трансформации, превратив в более совершенное и уже явно кибернетическое существо, именуемое в цирковой афише «Кибером».

Михаил Богданович тоже теперь уже не коверный клоун Балага, а мим «Косинус». На нем лабораторный халат, покрытый белой светящейся краской, на лице пластическая маска, тоже светящаяся, и очки в массивной оправе.

Кибер — головастый лысый человек в светло-голубом светящемся комбинезоне, — очень внимательно следит за каждым движением Косинуса, понимающе кивает и записывает что-то в большой блокнот.

Манеж погружен в темноту. Светятся только эти две фигуры, да тоненькие, покрытые люминесцирующей краской ниточки, схематически изображающие какие-то измерительные приборы и электронно-счетную машину. Все это прикреплено к барьеру вокруг манежа. Косинус с Кибером находятся внутри этой своеобразной лаборатории.

Косинус, кажется, нашел наконец решение какой-то очень важной для него проблемы. Кибер всматривается в него еще пристальнее и вдруг начинает быстро чертить по воздуху, как по грифельной доске, каким-то светящимся кусочком, похожим на мел.

Пространство над манежем покрывается светящимися многозначными цифрами, знаками интегралов, корнями всех степеней, опрокинутыми восьмерками, символизирующими бесконечность. Появляется и знаменитая формула связи массы и энергии — Альберта Эйнштейна.

Кибер торжественно выводит ее крупными буквами:

Е=М-С2.

Косинус радостно улыбается. Он доволен. А Кибер все чертит и чертит. В воздухе висят теперь не только формулы и цифры, но и геометрические фигуры. Среди них особенно выделяется чертеж, похожий на схематическое изображение атомной бомбы.

Косинус хмурится. Делает протестующий жест.

Повинуясь ему, Кибер «стирает» все, кроме схемы бомбы. Косинус в ярости; Он готов наброситься на Кибера, но тот с лихорадочной поспешностью вычерчивает атомную бомбу все рельефнее. А когда. Косинус замахивается на Кибера, на экранах под оглушительный грохот оркестра вспыхивает изображение взрыва атомной бомбы — гигантский, судорожно извивающийся гриб.

Косинус гневными жестами упрекает Кибера, дает ему понять, что он сошел с ума. Кибер, оправдываясь, широко разводит руки, и атомный гриб, совершив обратную эволюцию, исчезает…

В оркестре начинает звучать спокойная, широкая мелодия. Кибер снова — весь внимание. Косинус простирает руки к небу, машет ими, как птица, готовая взлететь. Кибер снова чертит формулу Эйнштейна и рядом — схему космической ракеты.

Косинус счастлив. Он блаженно улыбается. А на экранах появляется изображение звездного неба с ярко светящейся, быстро движущейся точкой. Характерные позывные не оставляют сомнения, что это искусственный спутник Земли.

Косинус, Кибер и вся их призрачная лаборатория исчезают с манежа. Снова все погружается во тьму. Потом вспыхивают прожектора, и в их свете видно, как униформисты, облаченные в скафандры космонавтов, выкатывают большую платформу с ракетообразным снарядом. В центре манежа его поднимают в вертикальное положение. Платформу увозят, а к ракете стелют ковровую дорожку.

Оркестр исполняет торжественный марш, и из главного выхода на манеж появляются Зарницыны. На них легкие светлые трико с прозрачными пластмассовыми шлемами, создающими впечатление костюмов космонавтов.

Постепенно меркнет свет. Униформисты во главе с инженером Мироновым, тоже облаченным в костюм космонавта, завинчивают крышку входного люка ракеты, крепят какие-то тросы и соединяют контакты электропроводки на корпусе космического снаряда.

По команде Миронова его помощники стремительно убегают в укрытие. А сам Миронов по лесенке торопливо взбирается на площадку над главным входом. Там установлен пульт управления полетом ракеты.

На манеже теперь совсем темно, слегка люминесцирует лишь корпус ракеты. Два скрещенных прожектора освещают пульт управления с его разноцветными табло и множеством мигающих кнопок на панелях. Миронов нажимает одну из них, и в огромных овалах осциллографов начинают бешено метаться зигзаги ослепительно ярких линий.