Добавить в цитаты Настройки чтения

Страница 19 из 30

ВОССТАНИЕ СРЕДНЕГО КЛАССА

Название: Восстание среднего класса Издательство: Ультра.Культура Год издания: 2003 Эта книга написана одним из вдохновителей российского движения антиглобалистов, социологом и политологом Борисом Кагарлицким. Книга - исследование. Главный объект исследования - глобализация. На глазах автора мир интегрируется и превращается в единую живую материю. Он становить еще более тесным и близким. И две стороны процесса глобализации все более отчетливо вырисовываются. Одна сторона принадлежит миру корпораций, другая интернационалу трудового населения. Понимая всю неотвратимость происходящего, наблюдая как старые формы управления и сдерживания, уже давно не выдерживающие нагрузки, заменяются новыми. Осознавая, что новый мир, навязанный сверху, оказывается еще более бесчеловечнее старого. Автор задается вопросом, а есть ли альтернатива? Какой мир придет на место нынешнего? И не стоит ли доверить процесс глобализации другим силам, а не мировой бюрократии и ТНК? Социолог и политолог Борис Кагарлицкий в своей книге собрал огромное количество личных наблюдений. В роли хладнокровного судьи он смотрит и анализирует антиобщественный характер «глобализации сверху», выгодной элитам, и противопоставляет ей проект «глобализации снизу». Но что станет толчком к глобализации снизу? Марксизм? Пролетарии? Либералы? Ответом должно стать - восстание среднего класса! Доказывая это на новейшем материале автор показывает как героями в борьбе за глобальную демократию становятся: хакеры, герои мультфильмов. Как и почему возникают биржевые кризисы, экологические и антиглобалистские выступления. Легкость стиля и популярность изложения делает книгу обязательной для всех интересующихся будущим. «Восстание среднего класса» - Борис Кагарлицкий, Издана: 30.06.2003. Отрывки из книги «Восстание среднего класса»: Опорой стабильности глобальной системы становится не только обещанное благосостояние среднего класса, но и его культурная интеграция. Это культура стандартизированного разнообразия. В начале 1990-х одна российская фирма рекламировала себя словами: «При всем богатстве выбора иной альтернативы нет». Это, в сущности, принцип всей культурной политики рубежа ХХ и XXI веков. Перед нами принципиально новое явление. Английский превращается в современный эквивалент латыни - язык, знание которого становится глобально необходимым требованием социальной жизни и условием доступа к информации. Люди, живущие в Лондоне, Дели, Москве и Буэнос-Айресе, оказываются удивительно похожи друг на друга. Они потребляют товары одних и тех же торговых марок. Они засоряют родные языки одними и теми же новообразованиями. Они смотрят одни и те же фильмы, слушают одинаковую музыку. Их дети играют в одни и те же игрушки! Игрушки! Волны организованных эпидемий прокатываются по планете, заставляя детей поочередно требовать от родителей то новых платьев для Барби, то пластиковых черепашек-мутантов, то полную коллекцию покемонов. В 1995 году в Йоханнесбурге, войдя в дом одного из своих знакомых, я заглянул в детскую комнату и оцепенел: она практически не отличалась от комнаты моего сына в Москве. Не только игрушки, но и постеры на стенах были те же самые! Музыкальная культура, растиражированная MTV, формирует однотипные вкусы у каждого нового поколения, невзирая на географические различия. Разумеется, десятка лучших клипов в Лондоне будет не та же, что в Москве, а московская разойдется с подобранной в Киеве, но клипы, из которых будут составлены все эти рейтинги, на половину, а то и на две трети будут одни и те же. Важным инструментом культурной стандартизации становится компьютер. С того момента, как Microsoft внедрил Windows в качестве мировой операционной системы, миллионы людей стали пользоваться одними и теми же программами, узнавая одинаковые значки на экранах мониторов. Единый язык символов сохраняется, несмотря на то, что программы переводятся на десятки языков. После того как программы переводятся с английского на другие языки, они становятся «своими», окончательно усваиваются миллионами пользователей, превращаясь в часть их собственной культуры. Операционные системы и Интернет определенным образом организуют досуг, работу и даже мышление, заставляя бессчетное число людей по всей планете ежедневно проделывать одну и ту же последовательность операций, причем совершенно добровольно. Развитая система электронных развлечений обеспечивает, на первый взгляд, надежный и эффективный механизм ухода от реальности. Компьютерные игры, телевизионные шоу и лживые новости создают многовариантный, но по-своему целостный мир иллюзорных псевдособытий. В свою очередь шоу-бизнес превращается в одну из наиболее прибыльных отраслей экономики, насквозь пронизанную духом капиталистического накопления и рыночного соревнования. Глобальные коммуникации придают ему новое измерение, делают его всепроникающим и агрессивным. На искусстве всегда делали деньги. Пьесы Шекспира привлекали толпу не меньше, чем голливудские блокбастеры. Да и драматурги, писавшие для тогдашней лондонской публики, в большинстве своем были весьма далеки от уровня Шекспира. Но даже второсортный автор или актер той эпохи должен был завоевывать публику самостоятельно, опираясь только на свои способности. Современный шоу-бизнес обогатил создателей зрелищ, но одновременно поставил их в зависимость от технологии и капитала. Без денег нельзя снять фильм, но главное, его невозможно показать публике, не имея поддержки инвесторов. Совершенно бездарные авторы и посредственные исполнители могут быть «раскручены» с помощью мощной рекламной компании, посредственные актеры превращаются в «звезд», а по-настоящему талантливые исполнители могут быть привлечены для разыгрывания бездарного сценария. Более того, бездарный певец или актер на роль звезды подходит больше, нежели талантливый. Они удобнее, ими легче управлять. Чем меньше у звезды настоящих творческих данных, тем более она зависит от продюсера, от рекламы, от организации, гарантирующей «кумиру публики» его популярность и доходы. Успех приходит туда, где есть деньги. Персонаж шоу-бизнеса превращается в предпринимателя. И продает он уже не себя, не свой талант, а свое имя. Его имя превращается в бренд точно так же, как любой другой бренд, продвигаемый на рынок рекламными кампаниями. Актеры, режиссеры, писатели продают свой бренд. Но сделать это самостоятельно они не в силах. Потому что, как бы ни были они богаты и знамениты, их успех полностью предопределен их взаимоотношениями с капиталом, контролирующим систему глобальных коммуникаций. Отсюда отнюдь не следует, что искусство, стоящее за брендом, обязательно плохо, пошло или банально. Оно может быть и банальным, и новаторским, бездарным или талантливым. По большому счету, это для шоу-бизнеса не важно, и не это определяет успех бренда. Маркетинговые кампании в свою очередь далеко не всегда удачны. Можно вложить деньги в раскрутку бренда и прогореть. Но успех или поражение подобной кампании к качеству творческого «продукта» не имеет никакого отношения. Главное - выйти на рынок в нужное время и найти там свою «нишу». Персонаж шоу-бизнеса теряет право на самостоятельность. Человек становится придатком к своему бренду. Он обязан его обслуживать. У него не может быть ни личной жизни, ни индивидуальности, которые противоречили бы требованиям бренда. Если в прежние времена творческая личность считалась образцом независимости и свободы, то персонаж шоу-бизнеса становится предельно обезличенным. Не человек злоупотребляет местом, занимаемым им в обществе, а место употребляет человека, его занявшего. Переход от искусства к шоу-бизнесу означает превращение творца из «неотчужденной личности» в существо, воплощающее принцип тотального отчуждения. Однако пустота персонажа не должна быть заметна публике. Ее скрывают за экстравагантностью, роскошью, внешними признаками интеллектуальности. В свою очередь персонаж шоу-бизнеса превращается в культурную норму для среднего класса, ходячий образец. Точно так же, как реклама закладывает нормы потребительского поведения, шоу-бизнес и окружающая его квазитворческая среда создают нормы и стереотипы поведения культурного. Формируя нормы для среднего класса, капитал одновременно провозглашает эти нормы общезначимыми. Им вынуждена следовать сама элита. Положение обязывает - элиты оказываются жертвой собственной пропаганды. Они начинают сами подражать среднему классу, воспроизводя его поведение, вкусы и предрассудки. Принцы крови надевают джинсы и бегают по дискотекам. Хозяева крупных компаний бессмысленно тратят время, просматривая идиотские блокбастеры. Толковая и пошлая роскошь шоу-бизнеса остается достоянием иллюстрированных журналов, в то время как элита все менее способна окружать себя изысканной и утонченной роскошью аристократического быта. Богатство больше не связано с красотой. Увы, чем более всеобщей становится норма, тем труднее ее поддерживать. Повторение одних и тех же слов и поступков становится обременительным. А главное, требования жизни и «общепринятые правила» все более расходятся. Чем больше обнаруживается проблем у среднего класса, тем менее он соответствует собственной «норме». Люди начинают вести себя непредсказуемо. Происходит разложение «нормы». Культура нового среднего класса - нечто среднее между «массовой культурой» 1960-х и традиционной «высокой культурой». Точнее, это соединение того и другого, это нечто, возникающее при их соприкосновении, на их границе. Эта культура уже не удовлетворяется примитивными поделками и убогими суррогатами. Она требует «уровня» точно так же, как новый средний класс требует уважения к себе. Но при всем том она не перестает быть массовой, общедоступной и легкой в употреблении. Отсюда, например, фантастический успех книг Дж. К.Ролинг (J.K. Rowling) про Гарри Поттера и других подобных произведений. Они представляют собой общедоступное чтение, не лишенное, однако, определенного литературного уровня. Оно не ставит перед вами серьезных вопросов, не заставляет мучиться размышлениями о смысле жизни. Но давать его своим детям и тратить на него свое время - не стыдно. Среди левых критиков глобализации распространено мнение, будто культурный процесс, контролируемый крупными корпорациями, представляет собой как бы «улицу с односторонним движением», где все обречены двигаться по правилам Голливуда. На самом деле это не совсем так. Скорее можно говорить о двустороннем движении, но по очень странной улице, где на одной стороне имеется пять полос, а на другой - всего одна, да и по ней движение разрешено лишь в четные дни… И все же встречные культурные течения, безусловно, здесь встречаются. Время от времени они даже овладевают массами и, соответственно, потребительским рынком. Развлечения, предназначенные для нового среднего класса, претендуют на разнообразие. В противном случае система не способна выполнить собственные обещания. Она предлагает постоянное обновление и динамизм, которые невозможно даже симулировать простым воспроизведением однотипной серийной продукции. Поэтому в сфере культуры постоянно допускаются различные «уклоны», нестандартные решения (чего в «классическом» варианте «масскульта» не может быть). Другое дело, что подобное разнообразие должно лишь поддерживать и укреплять общую динамику стандартизации. Идеи и образы, возникшие в 1960-е годы в недрах контркультуры, в 1980-90-х осваиваются и перерабатываются новой массовой культурой. Мануэл Кастелс (Manuel Castells) писал, что компьютерная революция стала возможна в Калифорнии благодаря культурному перевороту, устроенному молодыми радикалами 60-х годов. Однако таким же точно образом господствующая система переваривала весь социальный и культурный материал великого антисистемного бунта. Формирование нового среднего класса было бы, в культурном отношении, невозможно, если бы поколение 60-х не дало западному обществу фантастический импульс обновления. Система переваривает не только идеи и образы, она использует и людей, превращая неудавшихся революционеров в удачливых менеджеров и благополучных интеллектуалов. Техника воспроизводится, образы тиражируются, а содержание выворачивается наизнанку. Музыка протеста становится шоу-бизнесом. Альтернативный стиль - господствующей модой, почти униформой. Индивидуальное противостояние общественным требованиям - конформистским индивидуализмом. Это культурная реставрация, которая, как и всякая успешная реставрация, не отрицает достижения революции, а по-своему опирается на них. Ключевым моментом культурной реставрации становится реабилитация потребления. Бунт 60-х годов основывался на осуждении «консумеризма», критике «потребительского общества», в котором, как в болоте, потонули революционные идеалы европейского рабочего движения. Реставрация 80-х предполагала возврат к потреблению, но теперь уже - эстетизированному, разнообразному и индивидуализированному. Потребительская культура должна была одновременно стать и культурой самоутверждения. Приобретение товаров из механического действия превращалось в символическое самоутверждение личности. Многочисленные «бренды» должны были придать потреблению дифференцированный характер. Каждый «бренд» формировал собственную символику и эстетику, мало связанную с товаром как таковым, но принципиально важную для самооценки покупателя. Реклама превратилась в разновидность искусства, привлекающего в свои ряды художественные таланты и усваивавшего самые передовые эстетические идеи. Для культурной реставрации 1980-х очень показателен феномен журнала «Wired»: радикальный стиль, порожденный революцией 60-х годов, оказывается здесь поставлен на службу консервативной политике. Это одна из характерных черт «калифорнийской модели», по которой строилось информационное общество 90-х. Радикальная культура или, по крайней мере, ее элементы успешно интегрируются в буржуазный, консервативный проект, придавая ему динамизм и видимость «прогрессивности». Отныне стиль заменяет содержание. Идея коллективного социального освобождения (social emancipation) заменена радостью индивидуального самоутверждения (self-satisfaction). Другое дело, что, пытаясь опереться на антисистемные образы и традиции, система втягивается в рискованную игру. Классический консерватизм принципиально отвергал все подозрительное, все, в чем хоть как-то проявлялось критическое сознание. Неоконсервативная реставрация заигрывает с образами, порожденными критическим сознанием, ставит их себе на службу и тем самым частично легитимизирует нонконформизм. Разумеется, контролируемый нонконформизм сам по себе угрозой для общества не является. Он лишь придает жизни вкус разнообразия. Но граница допустимого может быть нарушена стихийно и неожиданно. Особенно заметно это становится в Восточной Европе конца 90-х годов. Радикальный стиль, экспортированный из стран «центра» в страны «периферии» вместе с другими атрибутами новой культуры среднего класса, начинает там понемногу наполняться радикальным содержанием. Происходит это в значительной мере стихийно. Восточноевропейские общества, не пережившие революции 60-х годов, приобщаясь к культуре западного среднего класса, становятся восприимчивыми и к тому комплексу идей, представлений и чувств, которые дали ей первоначальный импульс. Уже в 1970-е годы официальное искусство в «коммунистических» странах делается все более формальным и бездушным, а все живое становится в той или иной степени оппозиционным, однако в то же время понемногу теряет связь с питавшей его ранее культурной и идейной традицией. Поиски новых идей оказались не более результативны, чем поиски новой эстетики. Это была отчаянная попытка советских людей перестать быть советскими, не становясь ничем иным. Культурный кризис 90-х годов часто описывается в экономических категориях: не было инвестиций в кинематограф, субсидии театрам стали нищенскими, крупномасштабные выставки стали редкостью и т.д. Но разразившийся кризис идентичности был гораздо страшнее, чем нехватка денег. И острота этого кризиса оказалась прямо пропорциональна усилиям самой творческой интеллигенции прикончить советскую традицию - единственную, какая у нее была. Этот фанатизм разрушения (возможно, последнее, что осталось живым из всей революционной культуры) оказался не просто наиболее сильным эмоциональным началом, но и стал единственной объединяющей идеей, тем самым сделав невозможным появление любых других творческих идей. Предполагалось, что идеалы свободного рынка автоматически породят новую культуру. Но такие наивные представления могли возникнуть только у советских людей, лишенных рыночного опыта, а потому не осознававших, что рынок и буржуазность враждебны культуре в принципе (именно поэтому все волны обновления западной культуры в XIX-XX веках так или иначе строились на антибуржуазности). Распад советской культуры означал и конец антисоветской оппозиции в культуре. Интерес к андеграунду 70-х и 80-х годов начал стремительно улетучиваться, по мере того как эти культурные явления переставали быть андеграундом (это в равной степени относится и к «новому авангарду» с полулегальными художественными выставками и к самиздатским романам). Дело не в том, что эти произведения искусства были плохи - многие из них как раз были хороши. Но они выполняли определенную политико-культурную функцию, которая исчезла вместе с советскими порядками. Исключением является рок-культура 70-х и 80-х, которая продолжала развиваться и будучи легализованной. Большие деньги сыграли здесь такую же разлагающую роль, как и на Западе. Рок-идолы 80-х (такие, как Андрей Макаревич) к 90-м коррумпировались и превратились в образцы снобизма и безнадежной буржуазности, герои начала 90-х (будь то «Алиса», «ДДТ» или «Любэ») тоже скомпрометировали себя, зачастую утратив способность к новаторству. Но их с поразительной быстротой сменяли новые лица и имена. В данном случае картина мало отличается от общемировой. Шоу-бизнес способен коммерчески осваивать контркультуру и одновременно разрушать ее (в работах Тома Франка* дано блистательное описание этого процесса). Но в то же время, теряя одних героев, контркультура тут же порождает других, которых она, скорее всего, тоже в скором времени утратит. Существует питательная среда, способная воспроизводиться и порождать все новых и новых творческих лидеров, для самоутверждения которых, по крайней мере, на первом этапе, необходимо декларативно бросить вызов как официальным нормам, так и «продавшимся» и «развратившимся» представителям прошлого поколения. Этот перманентный бунт является формой существования контркультурной среды: ее полное поглощение не выгодно даже шоу-бизнесу, ибо сам он не способен порождать новые творческие идеи. Почему именно музыкальная контркультура сохранилась и развивается на фоне кризиса и распада всего советского (от подцензурного кинематографа до самиздатовской литературы)? Скорее всего потому, что она никогда не была полностью и органично связана с советской традицией. Ее возникновение приходится на начало 70-х и никак не связано с продолжением или возрождением революционного импульса. Она возникла под влиянием западного рок-н-рола, была импортирована вместе с мини-юбками, джинсами и другими проявлениями западного протеста 1978-72 годов. Антибуржуазный смысл этого протеста оставался скрыт для большинства восточноевропейской молодежи, но обаяние стиля было неудержимо. Антибуржуазность заменялась упрощенным и порой весьма дешевым нонконформизмом, направленным уже против собственной консервативной бюрократии. Таким образом, «русский рок» с самого начала нашел и собственное, вполне органичное оправдание, и собственного врага. Он вполне прижился на российской (или украинской) почве, но показательно, что никогда не определял себя как часть советской или даже антисоветской культуры. Он просто развивался в это время и на этой территории. После того как восточноевропейское культурное пространство «раскрылось» для западных веяний, оно в кратчайшие сроки начало обретать характерные черты провинциальности, восторженно воспринимаемой частью общества как доказательство модернизации и «приобщения к цивилизованному миру». Однако вместе с западными культурными стандартами на Восток были занесены и вирусы культурного радикализма. Спустя 10-15 лет обнаружилось, что эти вирусы попали на исключительно благодатную почву. Эту книгу можно заказать на нашем сайте (по России, кроме Москвы) или приобрести по адресу: Книжный магазин "Фаланстер" Б. Козихинский пер., 10, 5044795