Страница 49 из 65
Но инстинкты молчали, кроме одного. И Поскребышев, быстренько спрыгнув с полки, помчался к туалету.
Однако, не так просто пробежать по всему вагону и не нарваться на сопровождающего, который, как сторожевой пес, пасущий овец не ради тарелки с помоями, а потому что деваться ему некуда, готов на все, лишь бы не потерять своего тепленького местечка. Нет ни у кого более чутких ушей и зорких глаз, чем у военкоматовских прапорщиков.
– Стоять! – громыхнуло за спиной Феофана со звуком разорвавшейся гранаты.
И так, как окрик этот был чересчур звучным, а мочевой пузырь у Поскребышева – чересчур полным, то свершилось неотвратимое: мощная струя вырвалась, словно из брандспойта, и, не найдя выхода, потекла на пол из широких штанин.
– Это что такое? – угрожающе прошипел прапорщик, медленно пятясь от стремительно надвигающейся лужи.
– А зачем вы так громко кричали? – понурился Феофан Савельевич, но дела своего не прекратил.
– А затем, что по вагону без разрешения шляться нельзя!
«Так и есть, – мысленно застонал Поскребышев, – На кичу меня упекли чалиться. Век воли не видать».
– Гражданин начальник, – заныл Феофан, – я ведь на толчок только хотел. Облегчиться. А теперь что? Теперь мне житья не дадут эти… бритоголовые. Я быстренько здесь все приберу, а вы уж никому не рассказывайте. А?
– Четвертак.
– Что, четвертак? – не понял баталист.
– Молчание – золото. Верно? Вот и плати за него двадцать пять рубликов.
– Да где ж я их возьму? У меня только пятерка завалялась, и то порванная.
– Годится, – кивнул прапорщик. – На безрыбье, как говориться, и жена сойдет.
Бумажка быстро перекочевала из рук в руки, и, облегченно вздохнув, Поскребышев спросил:
– Далеко едем, начальник?
– В Воркуту, – лениво обронил прапорщик.
Сообщение это уже не удивило Феофана, потихоньку он свыкся с мыслью, что гонят его пересылкой куда-то в края дальние и лесные. Стране всегда нужны были рабочие руки, особливо дармовые.
– А зона там какая? – спросил Поскребышев, пытаясь выяснить, за что же его все-таки упекли за решетку.
– Зона, брат, секретная, – ответил прапорщик.
– Это как? – опешил литератор.
– А вот так.
«Вот и все, – с ужасом понял Феофан Савельевич. – Значит, все же за мокрое дело. Значит, вышак мне светит по полной программе».
И понурив голову, он поплелся искать тряпку.
– Эй! – крикнул ему вслед прапорщик. – Кончишь с этим мокрым делом – пойдешь в наряд.
– Какой наряд? – остановился Поскребышев.
– В обыкновенный. Ты теперь не дома, ты – в армии. Так что привыкай к нарядам вне очереди.
– В армии? – не веря своим ушам, переспросил Феофан Савельевич.
– Ну да. Где же еще?
– Уж лучше бы в тюрьме, – пробормотал литератор.
Пенился, шипел океан, разрезаемый лысиной Семы Боцмана. Соленая вода забивалась в рот, нос, глаза, и полузадохнувшийся Сема понял, что скоро ему придет конец, что однажды он так и не сможет сплюнуть зачерпнутую ртом воду, и новая порция жидкости проникнет в легкие, чтобы покончить с семиными страданиями раз и навсегда. Пираты давно разбрелись по своим делам, устав наблюдать однообразную картину кувыркания своего создателя в фиолетовых водах Атлантики. Так что и кричать уже не имело смысла, все равно семины вопли вряд ли кто слышал.
В общем, так он и плыл за пиратской баркой: полузадушенный, наглотавшийся воды, на грани бытия и сознания, покуда внезапно не ощутил что-то твердое и шероховатое под ногами.
«Неужели земля?» – вяло обрадовался Боцман.
Но тут же «земля», больно ободрав ему пятки, исчезла, а из невероятного далека донесся уже знакомый писклявый голос:
– Акула! Акула!
И точно прямо перед носом мариниста, оставляя за собой короткую кильватерную струю, пронесся здоровенный плавник.
– Мамочки! – заорал Сема, поджимая под себя ноги. – Помогите!
Он видел, что на шканцах[19] вновь стали собираться пираты, весело гогоча и тыкая пальцами на орущего благим матом литератора. Но ни один из них, как видно, не собирался спасать его от прожорливой бестии. Наоборот, в полном соответствии с литературными задумками Семы, мерзавцы предвкушали веселое зрелище. Надо было спасаться, ибо акула открыв широченную зубастую пасть уже неслась к нему, радуясь легкой добыче.
И тогда в голову Боцмана пришла совершенно ненормальная мысль. Набрав побольше воздуха в легкие, он громко закричал:
– Имею деловое предложение!
Взрыв хохота едва не перевернул барку. Только Деревяшка Джон крикнул:
– Не смеши! Что ты можешь предложить?
– Самое главное для вас, – пробулькал Сема, увернувшись от обалдевшей от такой наглости акулы.
– Для нас главное – золото! Но я не думаю, что оно у тебя есть.
– Я могу вам дать нечто более важное.
– И что же? – улыбнулся «гроза морей».
– Жизнь!
Новый взрыв хохота сотряс палубу.
– Подождите, – цыкнул на пиратов Деревяшка Джон. – Как ты можешь дать нам жизнь, когда сам вот-вот отправишься на небеса?
– А ты сам подумай! Меня не станет, вы будете продолжать пиратствовать и, рано или поздно, нападете на какой-нибудь испанский галеон, который окажется вам не по зубам. Вас вздернут на рее и этим все кончится.
– Ну и?
– Но если я останусь жить, я смогу писать о вас и дальше. И тогда вы не то что не умрете, с вашей головы волосок больше никогда не слетит. Уж это я гарантировать могу! И вообще, вы живы до тех пор, пока я о вас пишу…
Очередная волна накрыла литератора с головой, а когда он вынырнул на поверхность, его взору предстала вся банда, от хохота катавшаяся по палубе. Лишь Деревяшка Джон задумчиво жевал губами, даже до Семы долетело, как натужно скрипят его мозги.
«Слава Богу, что я создал его доверчивым тупицей, – с надеждой подумал Боцман. – Но вот то, что тугодумом – это, пожалуй, перебор», – грустно признал литератор.
В этот момент пират громко заорал.
– Тащите его обратно. Быстро!
Головорезы ничего не поняли, но ослушаться своего капитана не посмели. Расстояние между баркой и Семой стало быстро сокращаться, но и акулу полной дурой тоже назвать было нельзя. Почуяв, что добыча может разминуться с ее желудком, голодная тварь высунула пасть из воды и громко взвыла:
– Ты это куда?!
– Да иди ты!.. – оглянувшись, нервно крикнул Сема.
– Ну, наглец! – возмутилась акула. – Он меня еще и посылает. Да я тебя за это сейчас цапну. Ох, как цапну! Мало не покажется.
И акула, включив пятую повышенную скорость, рванулась вслед за Боцманом.
«Стоп! – дошло до Семы. – Настоящие акулы разговаривать не умеют. Это что же тогда выходит? Тоже придуманная? Но откуда она взялась?»
– Ну, чего привязалась? – плаксиво запричитал литератор. – Я – маринист, а не сказочник. Ма-ри-нист! Нет у меня в романах говорящих акул! Понятно?
Акула уклонилась влево, потом притормозила.
– Не врешь? – тяжело дыша, спросила она.
– Нет, – замотал головой Сема, с надеждой глядя на приближающийся борт барки.
Акула поразмыслила еще пару секунд, а затем пробормотала:
– А какая, собственно, разница?
– Как, какая?! – вскричал Боцман. – Разве я виноват, что какой-то кретин тебя придумал?
Но акула уже не слушала его.
– Лучше ошибиться в ту сторону, чем в эту, – наконец, заключила она и вновь рванула вслед за литератором.
Сема с ужасом прикинул расстояние до барки и понял, что ему не уйти. Но жить маринисту хотелось не меньше, чем любой твари земной, и потому он решил, что пора улепетывать по-настоящему. В таких случаях надо рассчитывать лишь на собственные силы. Как говориться: «На друга надейся, а сам не плошай». Тем более – среди пиратов друзей у него не было совершенно.
«Эх, где наша не пропадала?» – подумал Сема и, вскочив на ноги, побежал по воде, аки посуху.
– Так нечестно! – заорала акула. – Иисус новый выискался! Люди по воде не бегают. Падай! Падай, говорю.
19
Шканцы – часть верхней судовой палубы между средней и задней мачтами.