Страница 40 из 65
– Не клеится, – сказал Серега.
– Что, не клеится? – возмутился Кощей.
– Руки на себя хотел наложить, а за Василису драться решил.
– Так что ж по-твоему, ее задаром отдать? Накось – выкуси! Издавна повелось три дня и три ночи с супротивником биться – вот и бейся, а иначе молва пойдет – не отмоешься. Правда, поначалу Иван халтурил было, ну я и не стерпел, всыпал ему по первое число. Сперва Змеем Горынычем пугнул, потом кипяточком побрызгал, а под конец разодрал ему новые портки. Ох и осерчал тогда Иван! Разнервничался да давай со всей дури мечом махать. Головы новые не успевали у меня отрастать. Лишь оформится – вжик и нету. Я, как положенный срок выстоял, так сразу деру и задал, от греха, стало быть, подальше.
– А Василиса что?
– А кто ж ее спрашивал? – пожал плечами старик. – У нас как на Руси: кто победил – тому и слава. Никто ведь и не понял, что на самом деле я выиграл. В общем, обженились они с Иваном, добро принялись наживать. Дрались, конечно, а лет через триста развелись.
– К-как?! – поперхнулся Бубенцов.
– По всем правилам, – не поняв смысла серегиной реплики, пояснил Кощей. – вышли в чисто поле, грянулись оземь… Она белой лебедью в облака улетела, он серым волком в лес побег…
– И вовсе даже не волком, – неожиданно раздалось из кустов, и на тропинку бесшумно шагнул зверюга, при виде которого серегина душа рванулась к привычному месту в пятках.
Волчище, стоявший от него в трех шагах, мог запросто подмять слона, а клыкам, торчащим из огромной пасти, позавидовала бы любая акула из американских ужастиков. Впрочем, и этот выходец из сказки был, похоже, настроен миролюбиво. Он уселся на толстый, как бревно, хвост и, открыв пасть, заявил:
– Не волком царевич стал, а зверем подземным, кротом-рытиком, что под корни древесные закапывается. Как Василиса потом не старалась добраться до супруга бывшего, сколько шею свою лебединую в нору узкую не просовывала, ничего у нее не вышло. Так Иван и спасся.
– А это знаменитый Серый волк, – представил зверюгу Кощей. – Только не вздумай спрашивать у него про Красную Шапочку, трех поросятах, семерых козлятах и прочих детских враках. Ясно?
Серега молча кивнул.
– Вот и хорошо, – удовлетворенно осклабился волк. – Не стоит на меня навешивать грешки моих зарубежных родственничков. Я русак исконный. Ивану-царевичу подсобить, да Кощеюшке при этом угодить – это пожалуйста, тебя сберегать – без проблем…
– Расхвастался, – ревниво произнес Кощей.
– Так ведь скучно одному здесь, словом не с кем обмолвиться, – пожаловался волчище. – Посему интересуюсь: дальше в чащу пойдем, или к жилью желаете возвернуться?
– К жилью, – быстро проговорил Бубенцов.
– Ворочаемся, – важно подтвердил Кощей и снисходительно разрешил, – можешь отдыхать, серый, от службы.
Обратная дорога по извилистой лесной тропинке оказалась почему-то короче. Минут через десять между деревьями завиднелось какое-то строение. Содержало оно, ни много, ни мало, целых четыре этажа.
– Это что, тоже дача? – через плечо кинул Серега Кощею.
– Угу, – ответил тот, – только нам туда нельзя.
– Так это та самая?
– Она, – подтвердил Кощей.
– Я все-таки подойду поближе, рассмотрю сие творение рук человеческих и начальственных амбиций. Небось, крупной шишке принадлежит.
– А кабы и так. Не наше это дело.
– Это почему не наше? – ехидно посмотрел на него Серега. – Сейчас времена не тоталитарные, сейчас, товарищ Бессмертный, гласность и перестройка. Народ должен знать, как живут его избранники.
– Не пушшу! – взревел Кощей. – Я головой за тебя ручался.
– Господи, – умилился Бубенцов, – бессмертный, а боится. Ну, оторвут тебе голову – другая вырастет.
– А коль яйцо отышшут?
– Ладно, – сжалился над ним Серега. – Я, так и быть, близко подходить не стану. Шагов сто – и все. Посмотреть уж больно хочется.
– Эх, стар я стал, – вздохнул Кощей, – никто меня больше не боится. А раньше как было… Раньше детишек сызмальства Кошшеем пугали. А потом они, хоть и вырастали, все едино меня побаивались. Детские страхи, они ведь самые живучие.
Они вышли на аккуратненькую дорожку из гравийно-песчаной смеси и направились в сторону запретного дома. К нему же, только с другой стороны, шла девушка в коротенькой светлой юбочке и цветастой майке. Как ни странно, фигурка девушки показалась Сереге знакомой. Но как могли оказаться его знакомые здесь, куда простым смертным вход был заказан, он представить себе не мог. Скорее всего, девушка просто была на кого-то похожа, и он даже догадался на кого. На незабвенную Людочку Виноградову.
Серегино сердце привычно засбоило. Не то, чтобы он был влюблен в Людмилу, но… больно уж она ему нравилась.
…Познакомился с ней Бубенцов год назад. На съезде волопаевских литераторов учиняли Виноградовой «разгон». Сперва клеймили ее аксакалы от литературы, гневно напоминая молодому автору, что существует социалистический реализм, никто его еще не отменял, а следовательно, ни один уважающий себя литератор не имеет права работать в ином ключе. Потом слово взял Азалий Самуилович и, нервно вздрагивая, начал вещать, что буржуазные течения в нашей литературе надо душить даже физически, если не получается морально.
– Иначе мы и глазом не успеем моргнуть, как наша литература станет продажной девкой империализма, – с придыханием и слезой, говорил он. – Нам необходимо духовное содержание, а не обнаженная, извините, плоть. Этак мы до полной моральной порнухи можем докатиться. А порнуха в нашем обществе недопустима. Даже с женой в постели. Всем понятно?!
От молодой поросли взял слово Владимир Арбатский.
– Да, товарищи, – сказал он, – Когда к литературе подходят не с духовной точки зрения, а с узко меркантильной, высокохудожественных произведений ждать не приходится. Для чего мы пишем? Ради публикаций и гонораров? Нет и еще раз нет. Мы пишем ради того, чтобы нести в массы доброе, разумное, вечное. Позор тем, кто ради личной наживы забывает об этом. У кого публикации, тиражи – тот не имеет права носить высокое звание литератора…
Людочка сидела в первом ряду и улыбалась все полтора часа, покуда ее распекали. Особенно ей было весело слушать выступление Арбатского, который всегда и во всем искал выгоду.
А потом она встала и ушла с гордо поднятой головой, и Серега еще долго смотрел вслед тоненькой, на первый взгляд совершенно беззащитной фигурке, поражаясь спокойствию и выдержке этой девушки.
И вот сейчас, в Дубках, он встретил подобие Людмилы, столь независимой и гордой была осанка идущей навстречу. Но рассмотреть ее как следует не удавалось – далековато было, да еще Кощей пристал, словно репейник к собачьему хвосту.
– Дальше нельзя, – причитал он, – никоим образом нельзя.
– Да не трусь ты, – рассердился Серега. – Или здесь постой. Скажешь, если что, будто зазевался, а я сбёг.
– Обманывать нехорошо, – неожиданно выдал Кощей.
– У! Кто бы говорил.
Серега ускорил шаг, пытаясь оторваться от назойливого соглядатая. И даже вырвался шагов на десять вперед, как вдруг Кощей материализовался прямо перед ним, растопырив руки и, видимо, намереваясь своим телом заслонить неразумное дитяте от всех мыслимых и немыслимых бед.
И тут громкий женский крик достиг Бубенцова.
– Сережка, берегись!
Серега выглянул из-за плеча Кощея и обалдел. Девушка на самом деле оказалась Людочкой Виноградовой.
«Как она сюда попала?» – с удивлением подумал он.
Если бы Людмила размахнулась сумочкой и со всей силы шваркнула Кощея по темечку, Серегу это нисколько бы не удивило.
Людочка была неподражаема. Щеки раскраснелись, ноздри раздувались от возмущения, а лицо перекосило праведным гневом.
– Оставь парня, ирод! – чуть ли не прорычала она.
– Мадам, что вы себе позволяете? – печально спросил Кощей. – Ведь нельзя же на живого человека ни за что набрасываться!
– Нет, что вы себе позволяете? Я вас спрашиваю? Среди бела дня на людей прыгаете. С какой планеты? – возмущалась Людмила.