Страница 24 из 65
Ну, мы с Гогой в хвост пристроились и давай тоже пританцовывать. Я ведь Рабиновичу пятью баксами был обязан, а вот за Гогой целый четвертак числился.
Но главное потом было, главное, произошло, когда я вдруг вспомнил, что, штудируя справку библиотечную, наткнулся на любопытную фразочку из журнала «Человек и религия». Звучала она приблизительно так:
«Черти могут принимать обличья умерших, прежде всего, живших неправедно. Они могут проникать внутрь мертвеца и после этого умерший как бы оживает».
Я об этом Гоге и выложил, тот даже просиял весь. И давай мы тогда локтями работать. Пока до кладбища дошли, у самого гроба оказались, даже близких родственничков оттеснив. Те на нас косятся, понять ничего не могут. Жена Сруля так вообще глазами жрет, наверняка думает мы не больше и не меньше муженька ее покойного внебрачные дети. А мы вида не подаем, к усопшему приглядываемся. Вдруг шевельнется…
Так до самой могилы мы и дошли во главе колонны, если не считать, конечно, самого Рабиновича.
Уже и раввин возле гроба побегал, уже и речь кто-то прощальную двинул, а мы все стоим, глаза вылупив.
А потом, черт бы Гогу побрал, показалось ему, что у Сруля веко дергается. Гога как заорет да и прыг в гроб. Я за ним. Боже, что тут началось! Бабы верещат, мужики врассыпную, а у кого долги солидные, орут во все горло:
– Добейте его, добейте гада!
Так мы в очередной раз оказались в ментовке.
Тут уж наши доблестные охранники правопорядка не выдержали, допрос учинили с пристрастием. Меня лампочку заставили вкручивать, а Гогу – посмотреть, почему вода из-под умывальника течет. В общем, мы и раскололись. Так что теперь нам клад обязательно надо найти, мы ведь теперь не только на себя работаем. Понимаешь? Черта поймаем, душу из него вытрясем. Что? Нет у него души? А какая разница. Не может же быть, что на просторах нашей огромной Родины, на одной шестой, можно сказать, части суши ни одного клада не завалялось. Не верю. От Бреста до Камчатки все перерою, а найду, иначе эти гады почки мне отобьют окончательно. И так уже кровью писаю. Ну да ладно, отвлекся я несколько.
Отпустили они нас, но сперва данные дали о пустующих домах. Впрочем, нам всего один подошел, в котором бабка Агрофена жила, что неделю назад на площади самосожжением занялась, крича перед смертью о неверии своем в Иисуса. Мол, не мог он такого бардака в городе допустить. Так и умерла со словами в глотке: «Аллах акбар!»
В ее дом мы и решили наведаться. Взяли фонарики, веревку покрепче и пошли.
А Агрофена жила на самом краю города, ты, пожалуй, ее и не припомнишь. Она когда-то маком приторговывала. Да не тем, что бублики посыпают. Ну да, откуда тебе знать.
Так вот, пришли мы к ее дому ближе к полуночи. Темно, как у негра… хм… сам знаешь где. Ни луны на небе, ни звезд хоть каких. Лампочки тоже на столбах не горят, народ посвинчивал давно дефицитную сию роскошь. Правда и в прежние времена, на окраинах у нас не особо ярко было, а сейчас вообще…
Посидели мы малость с Гогой у забора, огляделись, прислушались. Вроде все тихо. Даже собаки не брешут. Замогильная тишина – иначе и не назовешь.
А нам хоть бы хны, даже зуб ни один не клацнул. После допроса с пристрастием мне теперь и в аду будет весело.
Отодвинули мы одну штакетину, пролезли во двор. Глядим, а из-за прикрытых ставенок свет слабый пробивается.
– Ага! – шепчу я Гоге. – Не зря пришли. Видать, черти здеся игрища свои устроили. Ну, мы сейчас их и накроем. Ты у окна стой, а я от двери зайду. Разом и вломимся.
Подобрался, я значит к двери на цыпочках и, тихонько крикнув Гоге: «Давай!», – ногой в дверь – бац. Она с петель и на пол – шлеп.
Врываюсь. Гляжу, Гога рыбкой через окно летит, головой проломив и ставни, и раму, и стекло заодно. Впрочем, краем глаза это вижу, потому как гляделками своими на старуху пялюсь. Кроме нее в комнате – ни души, не считая меня и Гоги. И чем-то мне эта старухи не нравится, больно уж она на покойную Агрофену смахивает. Прям таки портретное сходство.
А Гога, не разобрав, что к чему, орет:
– Ложись, гады! У меня граната.
– А ху… хурмы нету? – спрашиваю я у него, продолжая разглядывать старушенцию, которая даже не побледнела при виде нашего спецназа.
Впрочем, и бледнеть-то ей было больше некуда. И без того у нее физия, что подвенечное платье у невесты.
– Ты кто? – наконец оклемавшись, спрашиваю.
А старуха молчит, лишь медленно так, цыплячьими шажками к нам подкрадывается. И чувствую я, не к добру это, ох, не к добру! Но пока не психую особо. Мало ли, может, то агрофенина сестра-близняшка приехала да, приняв нас за воров, хочет в дверь прошмыгнуть от греха подальше. Только почему это у сестренки глазки горят, а ноздри… ноздри-то, как крылья трепещут.
– Г-г-гога, – бормочу я, – Кажись, это она.
– Кто? – пялится на меня напарник.
– Аг-аг-агрофена.
– Та она ж того… Помэрла.
– Да воскресла! – как заорет Агрофена, аж стены ходуном заходили.
– Мать моя жэнщина! – визжит Гога, приноравливаясь, как бы обратно в окошко сигануть.
А на меня столбняк напал. Представляешь, натурально стою, и шевельнуться не могу.
А бабулька тем временем как пасть разинет, а из нее клычища – саблезубый тигр позавидовал бы.
– Беги! – кричу Гоге. – Упырь она! Вампирша!
Гоги – раз, и не стало. А я все стою, дурак дураком.
Старуха уж совсем рядом, слюни текут из ее пасти, на пол капают с дробным звуком.
Еще шаг, еще. Уж тянется она к моей шее, уж клыками хватает за кожу и тут, как гром с небес:
– Стоп! Снято. Переходим к следующей сцене.
И полыхнуло юпитерами, засуетились вокруг люди, завизжал сервомоторами съемочный кран.
– И не забудьте заплатить статистам, – вновь послышался тот же голос. – Отлично сыграно. Натурально…
С Гогой, разумеется, гонораром я не поделился. Я ж свою шею подставлял, не он.
Впрочем, его я нашел лишь через час. Он забился в собачью конуру и ни за что не хотел вылезать. От клада тоже категорически отказывался. Посему, пришлось выложить свой последний козырь:
– Есть, между прочим, способ черта вызвать из ада прямо сюда. Нам даже ходить никуда не надо.
– А почэму ты до сых пор молчал? – поразился Гога.
– Ну, это для нас не совсем безболезненно может пройти.
– Для обэих? – тут же спросил Гога.
– Да, нет, – вздохнул я, понимая, к чему он клонит.
Но я был согласен и на это, лишь бы разбогатеть, а врачи у нас хорошие.
– И что дэлать нужно? – заинтересованно сказал Гога, выбираясь из собачьей будки.
– Ничего особенного. Я черта призову, а ты его хватай.
– Нэт. Давай так: ты чёрта прызовы, ты его и х-хватай.
– У меня не получится, – отвечаю я ему. – Не до того мне будет.
– Ну, хорошо. Попытка нэ пытка. Только это в послэдный раз. Нэ получится – большэ нэ просы, памагат нэ буду.
Я вздохнул и сказал:
– Черт, помоги, не видишь, туфлю не могу снять?
– Какой туфля? – начал было Гога, как вдруг и в самом деле прямо из воздуха материализовалась рогатая образина и давай с меня туфлю тащить.
И больно ведь тащит, вместе с кожей. Я ору благим матом, а Гога стоит и глазами клипает.
– Да убери его от меня! – ору. – Он же мне ногу вместе с туфлей снимет.
А черт оглянулся, видит на него Гога в растопырку идет, ну и сиганул в кусты. Мы – за ним. А он к твоему дому.
Гога кричит:
– Дэржи!
Я бегу впереди него и бормочу в ответ:
– Да не ори ты! Думаешь, я знаю, как его поймать? К тому же боязно что-то. Что если он сам на нас навалится?
– Нэ знаю, – говорит мне Гога, – говорил: нэ знаю! Гэрой! Куда лэзэшь? В кустах смотри, ныкуда он нэ дэнэтся!
– Сам герой, – отвечаю ему я. – У бабки Агрофены, небось, в штаны наклал.
– Сам ты наклал. Джыгита старой бабкой нэ испугаешь, тэм болээ мёртвой.
– Ага, я видел, как ты через окошко сиганул. Пуля так быстро не летает.
– Ну тэбя, плохой ты, Шубин, чэловэк. Сам чёрта лови. Знать тэбя нэ хочу.