Страница 11 из 65
После того, как заключил немецкий доктор, что хватит мне лечиться, определили меня в помощники к пекарю. Велели начальнику нашему – гауптману – для работы этой десять человек выделить, ну, он самых слабых и отобрал – тех, что на тяжелую работу неспособны были. Хлеб немцы пекли в длинных таких фургонах, вроде тех, в которых цемент сейчас возят. Нас и закрепили по два человека за фургоном. Задача простая была. Булки горячие мы от фургонов на крышу столовой носили, там они остывали. Меня после немецкого «лечения» ветром качало, так что те десять булок, что на поднос укладывали, едва удерживал. Но это ж хлеб был! Пока поднимаешься на второй этаж, отщипываешь от булки. Не от одной, конечно, чтобы не заметили. Вкус хлеба того до сих пор помню.
Летчикам фашистским во Франции недолго отдыхать пришлось – союзники начали высадку в Италии, ну, их туда и перебросили. И нас за ними повезли. Заставили зенитки устанавливать, щели копать. Как-то работаем мы, и подбегает ко мне мальчонка. Он наш был, смоленский, лет четырнадцати, пожалуй. Родителей у него немцы расстреляли, а самого гауптман при себе возил вместо раба – сапоги чистить, комнату прибрать… Мальчонка тот по-немецки здорово понимал. Подбегает и говорит: «Дяденька, вас немцы хотят послать против англичан воевать». «Спасибо, – говорю ему, – сынок. Только ты никому не говори, что мне об этом рассказал, ладно?» Кивнул он и убежал. А я тем, кто рядом работали, разговор наш передал, они – дальше… К вечеру все уже знали. Посовещались мы и решили, что воевать против союзников не будем.
Наутро построили нас немцы. Приехал ферт какой-то и начал… Мол, домой дороги вам обратной нет, плена вам все равно не простят, а есть у немецкого командования предложение помочь в защите Сицилии от англичан и американцев, потому как все равно они буржуи и враги рабочего класса. Долго разливался. Потом гауптман выступил. Этот в философию не вдавался, обозвал нас свиньями и пообещал всех, кто на передовую не пойдет, попросту расстрелять. Только добровольцев не нашлось. Приказал тогда гауптман раздеваться всем, поставил нас у стены кирпичной на солнцепеке самом – и четырех автоматчиков приставил, А жара в то время днем до сорока градусов доходила. Вечером загнали нас в барак, а утром снова на солнцепек вывели без воды. И на третий день тоже. Не знаю, сколько бы они еще над нами измывались, только начали союзники наступать. Об этом нам потом уже перебежчик один рассказал. Их – перебежчиков русских – предателей, то есть, немцы все же на передовую вывезли. Обманули – сказали, что везут окопы рыть. Ну, а там – винтовки в руки – и вперед под дулами автоматов. Правда, повоевать им так и не пришлось, авиация бомб не жалела, из всего воинства только этот один и сумел ноги унести. А нас погнали к проливу, чтобы в Италию из Сицилии переправить. Там-то, недалеко от переправы, и подошел к нам человек. В шляпе, черноватый такой, сказал, что механик он. А кем на самом деле был – кто знает? По-русски очень чисто говорил. «Не бойтесь, – говорил, – ребята, вас бомбить не будут». И ушел. Смотрим мы – и точно: по тому берегу пролива, а он неширокий там, метров пятьсот, по переправе вовсю бьют союзники, а по нашему берегу – нет, хотя воронки вокруг еще дымятся – недавно бомбили.
Загнали половину пленных на паром – на берегу нас много собрали – переправили. Так за все время возле баржи нашей ни одной бомбы не упало. И тот берег бомбить перестали. Немцы это заметили и давай пленных на баржу понемногу садить, а больше своих. Но все же наших всех в конце концов перевезли. И только мы переправу закончили, союзники баржу на дно пустили и за оба берега всерьез взялись, не жалея бомб. А нашу команду гауптман с автоматчиками в гору погнали. Я такой высоченный горы в жизни своей не видал. Забрались наверх, там дорога асфальтированная, и союзники не летают, тихо.
Целый день нас заставляли в этом месте зенитки устанавливать, щели копать. А я к тому времени близко с двумя пленными сошелся. Одного Степаном Тимофеевичем звали, с Урала был, в годах уже. Второй – Димка Медвинский – из-под Минска, наоборот пацан пацаном. Да… Вот, вечером Димка ко мне подходит и пистолет показывает. «Где взял?» – спрашиваю. Он и рассказал, что унтер немецкий снял ремень вместе с пистолетом и в траву положил, а сам нужду справлять черт те куда уперся, ну, Димка и стянул пистолет. «Прячь, – говорю, где-нибудь рядом», – потому как знал, что пистолета немцы хватятся и, хоть и дорожили они уже нами, как рабочим скотом дорожат, но за кражу сразу расстреляют.
Так и вышло. Утром построили нас с вещами, вроде как ехать дальше, и начали автоматчики каждого обыскивать. Не нашли ничего, конечно. «Где оружие?» – спрашивает переводчик. А кто его знает, где оно? Кроме нас ведь и итальянцы рядом работали, может, они и сперли.
Перевезли нас после того под город Таранто. Недалеко от него тоннель в скале был, немцы там от бомбежки прятались, а англичане это усмотрели и пробили во время бомбежки тоннель этот сразу в трех местах, так что всех, кто в него спрятался, поубивало. Нас и заставили покойников раскапывать, а лагерь в саду сделали.
В Италии вообще садов много. В этом виноград рос, инжир. Он особенно вкусный бывает, когда полежит дня два. Только нам переводчик строго-настрого заказал с деревьев что-либо срывать – сад тот помещику принадлежал. «Кто сорвет, – сказал он, – тому большое наказание будет». А нас не кормили совсем почти, у меня кожа на руках к костям приросла. Вот Степан Тимофеевич взял и сорвал губами инжир с дерева. «Рвать, – говорит, – нельзя, а я ем». И еще раз. Ну, я тоже не утерпел. Только, видно, кто-то немцам доложил. Прибежал переводчик, слюной брызжет. «Я вас предупреждал!» – кричит. А мы ему объясняем, что не рвали, а губами ели, нужно, мол, было. Ну, отогнали нас вдвоем в угол сада, принесли лом, лопату, переводчик наказание объявил: вырыть яму метр на метр и глубиной тоже метр, а потом снова закопать. Грунт тяжелый, каменистый. «Бери – говорю, – Степан Тимофеевич, лопату». А тот отвечает: «На фига она мне, нанялся я что ли?» – «Ну, тогда, – говорю, – и я лом брошу». Стоим. Переводчик орет, кулаками перед лицом грозит. Тут гауптман пришел. Объяснили ему, в чем дело, немец без слов Степану Тимофеевичу и въехал в зубы. Степан Тимофеевич как мешок отлетел, упал. А у меня в голове мысль какая-то дурацкая вертится: «Все равно помирать, так почему не сегодня?» Размахнулся я и дал немцу. Не кулаком, правда, ладонью полусогнутой… Ну, чем меня гвозданули, не понял. Когда очнулся, нас со Степаном Тимофеевичем к деревьям привязывают, лицом на солнце. Солнце отвернется, и нас поворачивают, чтобы все время на солнцепеке стояли. Наказание такое сделали. А почему не расстреляли, до сих пор не знаю, у них это вообще-то просто было.
Под Таранто нас тоже недолго продержали. Союзники в ту пору наступление здорово развернули, немцы едва драпать успевали. Следили, понятно, за нами не так внимательно, как раньше, мы и высматривали момент, чтобы сбежать. Скоро и случай представился. Недалеко от города Альтамура большущий сад вдоль реки тянется. Так немцы этот сад битком набили техникой: пушками, танками, машинами с боеприпасами. И нас в этот сад загнали. Обтянули площадку проволокой в три ряда, заставили щели отрыть.
И вот смотрим: летят пятьдесят самолетов союзников. Долетели до начала сада, пятерка вниз пошла, сбросила бомбы и другим место уступила. Размеренно так, спокойно. А в саду – ад кромешный – рвется все, земля дыбом встает. Сделали самолеты по два захода и улетели, а на смену им другие пятьдесят летят. «Ну, – думаем, – сейчас до нашего лагеря очередь дойдет». Немцы в щели попрятались. Что такое бомбежка, они уже очень хорошо знали. Незадолго до этого один офицер получил извещение, что дома у него все от бомб погибли, и застрелился тут же. В общем, немцы – все по щелям, а мы видим – терять нечего, нырнули под проволоку и ушли втроем. Потом узнали, что до лагеря самолеты союзников так и не добрались – у них с техникой забот хватило. Гауптман наврал, что поймал нас и лично расстрелял. Только ребят это не сдержало, чуть ли не каждый день бежать стали. А те, кто не смог уйти или не захотел, потом под бомбежку с немцами попали. Ну а мы в саду укрылись. Большой такой сад, винограду в нем много росло. Только на одном винограде долго не просидишь, он – на сладкое хорош.