Страница 5 из 44
А навстречу, из лесной дремоты, из глухой непроезжей тьмы вставало широкое зарево, высилась целая колоннада светящихся столбов, подпирающих свод неба. Столбы дробились и множились, искрились и таяли. В силу каких-то физических законов в эту морозную пору свет устремлялся кверху, рвался в небеса…
Приближался Джегор.
Николай и сам не заметил, как подался всем телом к ветровому стеклу. Как он вперился взглядом в эти огни. Как тревожно заволновалась душа. Джегор…
Он уже целый год не был в Джегоре. Да, целый год… без шестнадцати дней. С того самого дня, когда стройучасток номер два перевели на Пороги. Там все пришлось начинать сначала. И хотя от Порогов до Джегора по нынешним понятиям рукой подать, ему так и не удалось в течение целого года выбраться из тайги, побывать в Джегоре.
— А у тебя что тут… девка? — заинтересовался водитель.
Он, должно быть, заметил, как всем телом подался к ветровому стеклу попутчик.
— Нет. Нету, — ответил Николай.
И впрямь, с чего это он вдруг так разволновался? С чего бы это кровь прилила к щекам?
Да, он строил этот город. Строил Джегор. Строил его своими собственными руками… Ну, и что с того? Ведь и сейчас он строит город. Это уж у него такая профессия — строить города.
Дело не в этом. Дело вот в чем.
Когда ты приезжаешь в Джегор из Москвы или из другого крупного города, скажем, из Ленинграда, когда ты перед этим толкался по шумным площадям, ездил на метро, глазел на различные выставки, а потом приехал в Джегор — то, конечно, этот самый Джегор тебе покажется глухой периферией, дырой и концом света.
Но если ты заберешься еще дальше в глубинку, скажем на Пороги, и там, в этой глубинке, просидишь целый год, и вокруг тебя будет одна сплошная тайга, и по ночам у палатки тявкают приблудные песцы, и оттуда никакой телевизионной антенной не достанешь ни Пермь, ни Ухту, то, подъезжая к Джегору, ты обнаружишь сильное волнение, и тебе покажется, что это очень большой и даже огромный город, важнейший очаг цивилизации и вообще пуп земли.
Все зависит от того, с какой стороны ты подъезжаешь к Джегору.
— А я думал, что у тебя тут девка, — сказал водитель.
— Нет. Нету, — ответил Николай. И добавил, хорошо улыбнувшись: — У меня тут друг живет — Лешка. Лешка Ведмедь. Знаешь его?
— Медведя?
— Ведмедя.
— Нет. Такого я не знаю. Не слыхал-даже, — сказал водитель.
— Быть не может! — не поверил Николай. — Ведмедь, Лешка… Он в строительном тресте работает. Его тут все знают.
— Нет, я такого не знаю. Даже не слыхал… — виновато признался водитель.
И Николай Бабушкин вдруг осознал со всей ясностью, что за время, пока он жил в тайге, у Порогов, за этот годичный срок в Джегоре, наверное, произошли очень большие перемены. Должно быть, за это время он стал действительно крупным и многонаселенным городом. Потому что год назад в Джегоре все без исключения знали Лешку Ведмедя и он знал всех без исключения. Но вот минул год, и уже находится человек, житель Джегора, вот этот самый водитель самосвала, который, оказывается, не знает Лешку Ведмедя и даже про него слыхом не слыхал. Хотя и живут в одном городе. Чудеса!..
— Твой дружок, значит? — переспросил водитель.
— Да, — подтвердил Коля Бабушкин.
И тотчас заметил, как лицо водителя опять вдруг сделалось злым и нервным и руки, сжимавшие баранку, побелели в суставах.
— А у тебя что… неприятность какая? — осторожно и сочувственно осведомился Николай.
Водитель помедлил с ответом. Потом искоса, испытующе глянул в лицо Николаю: мол, надежный ты человек? Стоящий парень? Я ведь, дескать, совсем не знаю, что ты за человек. Вижу — торчат в снегу лыжи, стоит посреди дороги человек, голосует. Ну, посадил. А кого посадил — не знаю. Мне, мол, в точности не известно, хороший ли ты человек?
Водитель сжимал баранку, неотступно следя за красными огоньками идущей впереди машины.
Но, как видно, он уже больше не мог сдерживать в себе это. Очевидно, оно целый день его мучило, и ему уже было невтерпеж держать его при себе. Ему было просто необходимо с кем-то поделиться, излить свою душу, найти сочувствие.
— Понимаешь, какое дело… — начал водитель. — У меня тоже есть дружок. Геннадий… ну, фамилию не обязательно. С одного гаража. Он на этой же машине работает. Только я в первую смену, а он во вторую… И в одной квартире мы живем. Смежные комнаты — у меня комната и у него комната. Только я с женой живу, с Нюркой, а у него жены нету, холостой он…
Водитель смотрел в ветровое стекло, неотступно следил за красными огоньками идущей впереди машины. Лоб его — со стороны было видно — от напряжения сморщился, и брови сжались напряженно, но это было уже другое напряжение: не потому, что впереди шла машина.
— Ну?
— Так вот, понимаешь… Сдается мне, что у них с Нюркой дела. Что он за ней ухаживает, когда меня дома нет. Мы ведь в одной квартире живем…
— А какие доказательства? — рассудительно заметил Николай.
Лоб водителя еще сильнее напрягся, и брови его сошлись еще туже. Он недоверчиво покосился на Николая: мол, кто тебя знает, надежный ли ты человек, стоит ли тебе о таком рассказывать. Но, видно, ему уже было невтерпеж все это держать при себе.
— Доказательств, понимаешь, у меня особенных нету. Нету никаких доказательств… Я тут больше теоретически подхожу. Она у меня, Нюрка, на мордочку ничего себе. Сорокового года. А он с тридцать пятого… Живем в одной квартире. Я в первую смену работаю, а он во вторую…
Тут у него, у, водителя, лицо стало совсем кислым, будто его обидели ни за что ни про что, и ему от этого очень муторно на душе.
— А сегодня ночью… — с усилием продолжил он. — Сплю я сегодня ночью… и приснилось мне, понимаешь, что я их накрыл. Что я их застал с Нюркой. Я даже проснулся от этого…
— Ну?
— Ну, смотрю — Нюрка рядом, спит. Я и в ту дверь заглянул — тоже спит. А я их вроде бы только что накрыл. Застал их…
— Мало ли что может присниться, — рассудительно заметил Николай.
— Оно-то верно… А все равно — паршивое дело. — Водитель открыл дверцу и цыкнул в снег сквозь зубы.
— Да, конечно, — согласился Николай. — А этот Геннадий — он что из себя представляет? В смысле морального облика?
— В смысле морального облика он ничего, спокойный, — подумав немного, ответил водитель. — Член партии.
Машина уже неслась по окраинной улице города, и уже наверху повисли цепочкой фонари, а справа и слева замельтешили частые квадраты окон, показались одноэтажные и двухэтажные дома. То есть, одноэтажных домов здесь не было: здесь, на этой окраинной улице, строили только двухэтажные и трехэтажные. Но сейчас, после декабрьских снегопадов, предшествовавших, январской стуже, первые этажи зданий оказались ниже снегового настила, и поэтому все дома укоротились на один этаж.
На улице было светло и людно, несмотря на мороз: как раз в это время кончилась работа в учреждениях и все расходились по домам.
— Я думаю, — рассудительно сказал Николай Бабушкин, — что волноваться тебе не из-за чего и расстраиваться тоже. Мало ли что может присниться. Это все ерунда… Тем более что дружок твой в смысле морального облика — положительный человек.
— Факт, — согласился водитель, и напряженное его лицо несколько смягчилось, посветлело. — Мне бы вот только на всякий случай квартиру сменить. Чтобы с отдельным входом. А то смежные комнаты — это просто беда. Это уж беды не миновать, когда смежные комнаты… Я, понимаешь, уже заявление подал насчет отдельной квартиры. Но боюсь, откажут: с квартирами у нас покамест туго. Не хватает в Джегоре квартир…
— Мало строят?
— Строят много. Но еще мало. Кирпича не хватает…
— Кирпича? — обеспокоился Николай.
— Да. Возим, возим, а все не хватает… Тебя где ссаживать?
Николай выглянул в окошко.
— У магазина. Мне нужно в магазин зайти.
— Ясно, — усмехнулся водитель.
— Нет, не за этим… — возразил Николай. — Я не за этим, за другим.
Но водитель снова усмехнулся — не поверил.