Молодо-зелено

Они, конечно, изучают воинские уставы — строевой, дисциплинарный — и несут караульную службу. Но главным образом они изучают строительное дело и технику безопасности. Учатся месить бетон, монтировать перекрытия, сваривать прочные швы.

Причем эти солдаты не строят линии укреплений, стратегические мосты или, скажем, ракетодромы в разных забытых богом местах. Нет, они ничего такого не строят. Они даже не саперы: саперы — те погоны носят, а эти ходят без. погон.

Они, эти солдаты, строят жилые дома. Обыкновенные жилые дома, с кухнями и мусоропроводами. Они строят школы, строят детские ясли, асфальтируют улицы и сажают молодые деревья. И, отслужив срок воинской службы, они уходят на гражданку с хорошими гражданскими профессиями.

Им, этим солдатам, государство платит зарплату за их солдатский труд. Половину зарплаты выдают на руки, а другую половину кладут на сберкнижку. В военно-строительных отрядах на всех солдат заведены сберкнижки. Чтобы, отслужив свое, они не с пустыми карманами возвращались домой.

Надо полагать, что в Министерстве обороны детально обдумали данный вопрос. Надо полагать, что эти солдаты ходят без винтовок не потому, что для них не хватило винтовок. Надо полагать, что не от немощи нашей ходят по стране служивые, заляпанные штукатуркой и краской, с ладонями, почерневшими от графитовых электродов…

Таким вот солдатом и был Коля Бабушкин.

— А крупноблочным строительством вы занимались? — допытывался Черемных.

— Занимались. Мы из крупных блоков целый город построили в Средней Азии.

— Значит, ты понимаешь все преимущества блоков? Ты понимаешь, что если мы не откажемся от кирпича, то у нас, в Джегоре, просто рабочих рук не хватит на все объекты?.. Ты погляди на кирпичную стройку: на ней одних каменщиков — что мух. Черно… А там, где строят из блоков, и людей не видно. Только башенный кран вертится… Понимаешь?

— Понимаю, — кивнул Николай. — Давайте нам, на Порожский участок, крупные блоки, и мы будем из них строить дома. Лично я не возражаю.

— Давайте?.. А где я их возьму, эти блоки? — рассвирепел Черемных. — Рожу?..

— Это уж твое дело. А покудова блоков нет— давай кирпич.

Он свою линию гнул как умел, Коля Бабушкин. Он ни на минуту не забывал, зачем сюда приехал — в Джегор,

— Мое, значит, дело?., — громыхал Черем-кых. — Не твое, а мое? А твое дело — сторона? И это говорит комсомолец, депутат райсовета? Сопляк ты, иждивенец,

Николай встал.

Первым его желанием было: подойти к хозяину дома и без лишних предисловий — коротко дать ему, чтобы с ног долой. Не важно, что главный инженер выше ростом на полголовы, что шея у него как у быка; что руки у него как кувалды. Это существенного значения не имеет.

Вторым его желанием было: одеться и, не говоря ни слова, уйти. Подчеркнув этим самым, что ответственная должность главного инженера еще не дает никакого морального права оскорблять рядового рабочего; что если ты пригласил к себе в дом человека, то уж будь с ним, пожалуйста, вежлив и не брани его разными словами: «Сопляк… Иждивенец…»

А третьим желанием было: во что бы то ни стало добиться своего. Добыть кирпич. Чтобы завтра же утром машины с кирпичом ушли на Пороги.

И это третье желание было самым сильным.

Коля Бабушкин снова опустился в кресло.

Черемных размашисто и сердито шагал по комнате — то ли на него сердился, то ли на себя. На обоих, наверное. На ходу он по-бычьи, снизу вверх, встряхивал головой — будто бодался. Будто ломился лбом в запертые ворота.

— Ладно, ты не горячись… — прекратив наконец ходьбу, сказал Черемных, — На горячих и упрямых, знаешь, что возят?

(А кому сказал — Коле Бабушкину или самому себе?)

— Теперь на машинах возят, — на всякий случай заметил Николай.

— Ладно. Давай так… — продолжал Черемных. Он что-то придумал. Изобрел что-то. — Давай так… Ты останешься в Джегоре. На три месяца. Разыщешь по стройкам хороших ребят и сколотишь из них бригаду. Бригаду монтажников. За три месяца мы пустим в ход керамзитовый цех. И первую же партию блоков..

— А…

— Погоди. Первую же партию блоков мы отправим на Пороги. С музыкой! С флагами…

— А…

— Погоди. А до того дня я, как главный инженер завода, обязуюсь регулярно поставлять кирпич на Порожский стройучасток. Бесперебойно. Другим откажу, а Порогам дам. Завтра же утром, нет сегодня ночью отправлю на Пороги караван. Ну?..

— А я…

— Тебя заложником оставлю, — жестко усмехнулся Черемных.

— Как же это? — Николай недоуменно пожал плечами. — Я ведь на Порожском участке работаю. Да меня прораб Лютоев без соли съест…

. —… если кирпич не достанешь, — досказал Черемных.

Верно. Угадал. Ишь цыган.

— А остальных людей где взять? Кто же их с работы отпустит? — не сдавался Коля Бабушкин.

— Отпустят. Райком нажмёт. Комсомол поможет… Да ты пойми: ударный объект! От него за_ висит судьба всех строек, будущее города… — И закончил обыденно: — Монтажникам будем платить аккордно. Не прогадаете.

Николай не мог оправиться от неожиданности… Остаться в Джегоре. На три месяца. Искать людей… Все это было нелегко осмыслить сразу.

Но перед глазами вдруг возникла картина: в смутной ночной мгле, в смутной пелене снегопада появились светящиеся точки. Сперва далекие и тусклые, они приближаются, набухают… Все явственней басовитый рев самосвалов. И вот уже фары надвигаются вплотную, ослепляют, и все окрест чернеет, глохнет… Идут восьмитонные «ЯАЗы», груженные кирпичом. И, сворачивая с тракта, ощупывают фарами заметенный «ус»… На Пороги.

За то, чтобы это было явью, Коля Бабушкин сейчас все бы отдал. А от него всего-то и требуется: его руки. Когда же он их жалел?.,

— Ну, как — по рукам? — весело спросил Черемных.

Цыган и есть,

Николай протянул руку.

Стук в дверь,

— Войдите, — разрешил Черемных. И вошла она. Ирина.

Она вошла и замерла, увидев Колю Бабушкина. Черемных оглянулся на дверь, да так и остался с протянутой к Николаю рукой. А Николай встал с кресла и в растерянности посмотрел на Черемныха…

— Добрый вечер, — тихо сказала она.

— Добрый вечер, — очнувшись, сказал Черемных.

— Добрый вечер, — буркнул Николай.

Она все еще на него смотрела, на Колю Бабушкина: «Вот так встреча!.. Вот кого не чаяла здесь застать… Но такой уж, видно, порядок заведен на свете: две встречи за день — третьей не миновать. Таков порядок… А лучше бы тебя здесь не было».

Черемных смотрел на Ирину Ильину: «Ты пришла?.. Да, ведь ты должна была прийти, я не забыл об этом — я ждал… Но мы с этим парнем так увлеклись одним серьезным разговором, так мы с ним крепко поспорили, что я потерял счет времени и даже не подозревал, что ты уже сейчас придешь… Извини, пожалуйста»,

А Коля Бабушкин смотрел на главного инженера: «Это, что ли, к тебе? Она к тебе пришла? По каким таким неотложным делам она сюда заявилась так поздно? Дня ей, видите ли, не хватило… Или она — не по делам? Погоди, погоди… Ты как. на нее сегодня смотрел — там, на исполкоме? Из-под бровей, из-под кудрей — нежно эдак… Значит, вот у вас с ней какие дела! Ну, и дела… Да ты что — с ума спятил? Ведь ты старый. Вон у тебя в кудрях-то седые ниточки… А она?»

Она стояла в дверях, прислонясь к дверному косяку. Она была-с мороза — вся заиндевелая, как Снегурка. Белые, густые, пушистые, хрупкие ресницы, а меж ресниц — будто речная вода в январской купели — влажные темно-серые глаза. Щеки раскалены стужей и тоже заиндевели сплошь. И на верхней губе — белые усики, которых иначе не заметишь. Из-под вязаной шапочки выбились короткие, спекшиеся от инея пряди. На вороте белой шубки — застывшее дыхание…,

Она стояла, прислонясь к дверному косяку — сомлевшая от внезапного тепла Снегурка, и все не таял иней на ее ресницах, бровях, щеках.

Николаю почему-то вдруг захотелось подойти и горячими ладонями отереть изморозь с ее лица, коснуться горячими ладонями ее холодных онемелых щек…:

Черемных двинулся к двери, подошел, наклонился — она подняла к нему глаза — и ладонью, бережно так, осторожно — отер иней с ее лица, с ее ресниц, бровей, щек.