Кровавая луна

– Я тридцать восемь лет состоял членом ложи Лосей и проклинаю тот день, когда мы продали дом вам, соплякам! Я подам заявление в комиссию по районированию и добьюсь распоряжения, чтобы всех ниггеров и чокнутых клерикалов выселили на юг от Уилшира! Я порядочный член…

Подростки подхватили старика за руки и за ноги. Он брыкался, кусался и орал, но его вынесли из зала.

Мужчина на кафедре призвал к спокойствию, вскинув руки молитвенным жестом, чтобы заглушить поднявшийся ропот, сопровождавший изгнание старика. Проведя рукой по своим серебристым волосам, он сказал:

– Вот сейчас вы видели человека с низкой синергией кармы! Расизм – это загрязненные чакры! А теперь…

Линда Деверсон энергично вскинула руку:

– У меня есть вопрос. Он касается этого старика. Допустим, у него скверное внутреннее «я» и все его силовые поля так изуродованы страхом и гневом, что у него ничего не осталось, кроме злобы. А что, если в нем сохранилось единственное зернышко добра, здорового любопытства, и именно оно привело его сюда сегодня? Он заплатил за участие в сегодняшней встрече, он…

– Деньги ему вернут, – перебил человек на кафедре.

– Я не об этом говорю! – возмутилась Линда. – Я вовсе не это имела в виду! Неужели вы не понимаете? Нельзя просто вышвырнуть его вон с дешевой шуткой о грязных чакрах! Неужели вы…

Линда ударила кулаками по подушке, вскочила на ноги и выбежала за дверь.

– Пусть уходит! – сказал лидер группы. – Деньги ей вернут. Если она оставит нашу программу, ей же будет хуже. Она сама заплатит за свои чакры!

Едва сдерживая волнение, он поднялся, чтобы последовать за Линдой, и его чуть не сбила с ног высокая полногрудая женщина в вельветовом брючном костюме, тоже спешившая выйти из зала. Добравшись наконец до стоянки, он увидел, что эта женщина разговаривает с Линдой, а та курит сигарету и утирает сердитые слезы. Спрятавшись за высокой живой изгородью, он слышал их разговор до последнего слова.

– Черт, черт, черт, – бормотала Линда.

– Не бери в голову, – успокаивала женщина. – Забудь. Где-то теряешь, где-то находишь. Я искала столько лет… Уж побольше, чем ты, поверь. Прислушайся к голосу опыта.

Линда засмеялась.

– Пожалуй, ты права. Бог свидетель, мне бы сейчас не помешал глоток чего-нибудь покрепче!

– Мне бы тоже не помешал, – поддержала женщина. – Ты не против скотча?

– Я с удовольствием!

– Отлично. У меня дома есть бутылка «Чивас». Я живу в Палисейдс. Ты на машине?

– Да.

– Поехали?

Линда кивнула и затоптала окурок.

– Конечно.

Он последовал за ними по извилистым улочкам Санта-Моника-Каньон к тихому кварталу больших особняков с просторными лужайками. Проследил, как первая машина засигналила поворотными огнями направо и въехала на длинную полукруглую подъездную аллею. Линда повернула за ней и остановилась сзади. Он проехал мимо и припарковался на углу, а затем невозмутимо вернулся к дому, в который вошли женщины.

Лужайка, огороженная по периметру высокими кустами гибискуса, окружала дом со всех сторон. Он шел вдоль этих кустов, держась в тени, завернул за угол и увидел обеих женщин. Они сидели в уютном кабинете в поставленных рядом мягких креслах. Низко пригибаясь, он подбежал к дому. Голосов он не слышал и, словно в немом кино, наблюдал, как Линда смеется и потягивает шотландский виски. Он принялся фантазировать, воображая, что это она у него в гостях, смеется его шуткам и юмористическим стихам, написанным специально для нее. Другая женщина тоже смеялась и хлопала себя по колену, то и дело подливая в стакан Линды виски из бутылки, стоявшей на кофейном столике.

Поэт смотрел в окно не отрываясь, поглощенный смехом Линды, и вдруг понял, что дела идут совсем не так, как он себе представлял. Случилось нечто непоправимое. Инстинкт никогда его не подводил, но он только-только начал догадываться о причинах своей тревоги, когда увидел, как женщины, двигаясь очень медленно и совершенно синхронно, придвинулись друг к другу, их губы соприкоснулись – сначала робко, потом жадно. Они страстно обнялись, опрокинув бутылку виски. Поэт не выдержал и закричал, но тут же зажал себе рот, задушил свой крик. Он замахнулся свободной рукой, сжав ее в кулак, чтобы разбить окно, но вовремя опомнился и вместо этого стукнул по земле.

Он опять заглянул в окно. Женщин нигде не было видно. Поэт в отчаянии прижался лицом к стеклу, вытянул шею, едва не оторвав ее от плеч, и увидел. Увидел две пары голых ног. Они сплетались, перекрещивались, скользили и упирались в пол. Тут он все-таки закричал, и потусторонний, полный ужаса звук собственного голоса вынес его обратно на улицу. Он бежал, пока не задохнулся. Ноги подламывались. Он рухнул на колени и замер, пока утешительные образы первых двадцати возлюбленных проносились перед его мысленным взором. Он вспомнил, какими они были в минуты спасения, вспомнил, как походили на тех, что предали его первую возлюбленную много лет назад.

Вдохновленный праведностью своей цели, он поднялся с земли и вернулся к машине.

Повседневная работа помогла ему пережить следующую неделю, удержала от поспешных и отчаянных действий, хотя воспоминания об измене, накатывающие с неумолимостью морского прибоя, толкали его на скорую расправу.

Он работал в ателье с девяти утра до пяти вечера, потом прослушивал звонки, поступившие на автоответчик. Приглашения на съемки свадеб накапливались. Впрочем, так всегда бывало по весне. В этот год он мог позволить себе выбирать. По вечерам он встречался с заботливыми родителями молодых обрученных пар и рассматривал их заявки, хотя считалось, что это они его нанимают. Никакого уродства, никаких жирных кабанов, решил он. Перед его камерой будут стоять только красивые и стройные молодые люди. Он имел право себя побаловать.

Покончив с делами, он отправлялся в Палисейдс и наблюдал, как Линда Деверсон и Кэрол Марч занимаются любовью. Затянутый в черное трико с головы до ног, он влезал на стоящий в тени телеграфный столб и смотрел через окно спальни на втором этаже, как женщины спариваются на водяном матраце, застеленном простыней. Около полуночи, когда его руки, часами стискивавшие грубую древесину телеграфного столба, уже немели, он видел, как Линда, пресыщенная блудом, встает с постели и одевается, хотя Кэрол всякий раз уговаривала ее остаться до утра. Одна и та же сцена повторялась каждый вечер; его мозг, сознательно отключенный, пока он смотрел на их любовные утехи, просыпался, как по будильнику, едва Линда покидала свою подругу. Почему Линда уходит? Может быть, подавленное чувство вины всплывает на поверхность? Может, подсознательно она сожалеет, что так унизила себя?

Затем он слезал со столба и бежал к своей машине, успевая забраться на сиденье в тот самый миг, когда Линда выходила из дверей, и ехал, не включая фар, следом за ее «камаро». Он не спускал глаз с габаритных огней, пока она добиралась до дома по самой живописной дороге на свете. Ей как будто требовалась прививка красоты после всех тех мерзостей, которыми она занималась на водяном матраце. Держась на безопасном расстоянии, он провожал ее до перекрестка Сансет с прибрежной автострадой, размышляя о том, как и когда принесет ей спасение.

Потратив еще две недели на пристальное наблюдение, он записал в своем дневнике:

7 июня 1982 года

Линда Деверсон – трагическая жертва нынешних времен. Ее чувственность саморазрушительно, но она свидетельствует о сильной потребности в материнской любви. Марч спекулирует на этом, она вампир. Линда остается неудовлетворенной как в своей чувственности, так и в желании обрести мать (эта Марч старше ее лет на пятнадцать, по крайней мере). Ее полуночные путешествия по самым красивым и одухотворенным местам Палисейдс и Санта-Моники сами по себе говорят как о чувстве вины, так и о ее тонкой ищущей натуре. Ее потребность в красоте особенно сильна после актов саморазрушения. Я должен взять ее в такую минуту: именно в этот миг к ней должно прийти спасение.