Страница 3 из 81
Разумеется, нет правил без исключений, но такова тенденция. При разговоре о достоинствах и недостатках научной фантастики ее нельзя не учитывать.
Представленные в сборниках рассказы европейских фантастов объединяет еще одно — гуманизм. Дальнейшее развертывание научно-технического прогресса при неизменности условий "западного образа жизни" ни у кого не вызывает восторга. Скорей тревогу. Я уж не говорю о едкой социальной сатире Эрманно Либенци «Автозавры». Но вот, скажем, "Патент Симпсона" Примо Леви. В рассказе есть мечта, есть завораживающая воображение идея союза и дружбы с живой природой, а чем все кончается? Достижение тотчас используют торговцы наркотиками…
Так поблекли и осыпались недавно еще характерные для западной фантастики технократические иллюзии, упования, что научно-технический прогресс сам по себе все разрешит и улучшит, мир. Да, киберы будут, но подумаем лучше о человеке!
И фантасты Европы думают. Используют магический кристалл художественной фантазии, чтобы лучше понять настоящее и разглядеть туманные дали грядущего. От десятилетия к десятилетию растет удельный вес фантастики в литературе, все шире ее популярность, все больше произведений.
Уж очень актуально то, о чем она пишет.
ХЮБЕРТ ЛАМПО
Рождение бога
Меня зовут Марк Бронкхорст. Я преподаю историю. Доцент. Закоренелый холостяк. И вовсе не склонен к авантюрам. Хотя, с другой стороны, что за жизнь без приключений?
Почему именно мне была доверена эта тайна, не знаю, ведь такая ноша не по плечу даже людям с более твердым характером. Как бы то ни было, непреодолпмая сила побуждает меня доверить рассказ бумаге. Преданный гласности, он не может не найти живого отклика. И если только его ие сочтут праздной выдумкой, он доставит мне немало хлопот. Но приступим к делу.
Сомневаюсь, чтобы отец Кристиан дотянул до пасхи. Боюсь, что не ошибаюсь. И, как мне кажется, он сам молча разделяет моя опасения, татя о своей близкой смерти ничего не говорит. Присущее ему чувство юмора, очевидно, не может примириться с романтическим представлением о тайнах, которые уносят с собой в гроб. Он же сделал свой выбор. Я даже неумолимо надвигающаяся тень стаерти не в силах заставить его отступиться. Я дал слово сохранить его тайну.
— Нет, дорогой Марк, не клянись, — отвечал он. — Ведь доджед же я кому-то довериться. Даже аббату на исповеди я рассказал не всe.
Я его понимаю. Психический перелом произошел в нем под влиянием панического страха перед оглаской, страха, граничившего с отчаянием. Скрывшись в монастыре траппистов, он смог сохранить свою страшную тайну, так как устав ордена предусматривал полное молчание.
— Представляешь себе, — сказал он с усталой улыбкой, — нашу прессу, столь падкую до сенсаций. Газеты и журналы не дали бы мне умереть спокойно. Мои соотечественники наверняка не отказались бы от такой лакомой добычи. Жадной толпой они примчались бы сюда из-за океана, до зубов вооруженные телеи кинокамерами, магнитофонами, фотоаппаратами. А я не из тех, кто согласен быть орудием чуда. С меня довольно и того, что двадцать веков назад кучка оголтелых провозгласила пророком какого-то нищего и это на многие века изменило лицо мира. Роль пророка, желающего вновь изменить мир, мне не по силам, но когда я уйду из жизни, ты волен сделать так, как сочтешь нужным.
Не знаю, как я поступлю, когда моего друга не станет. Пока я поместил тетрадь с записью его рассказа в сейф Торгово-промышленного банка. Иногда спрашиваю себя, уж не сон ли все это, долгий, мучительный сон? Но, увы,…напечатанное на плотной глянцевой бумаге лежит передо мной письмо, с которого все началось. Вот его содержание.
Вестерхаут. 12 февраля 1963.
Многоуважаемый господин Бронкхорст!
Уверен, что мое письмо удивит Вас, но надеюсь, Вы меня простите за беспокойство. Речь идет об одном очень важном деле, которое невозможно изложить в письме. Поэтому я вынужден просить Вас о встрече. Строго конфиденциальные моменты, к которым причастны посторонние лица, заставляют меня просить Вас приехать ко мне в аббатство Вестерхаут. Поверьте, мне в высшей степени неприятно, что я не могу изложить на бумаге причины, которые побудили меня обратиться к Вам. Смею заверить, что Ваше посещение весьма необходимо, в чем Вы сами сможете убедиться. Могу ли в заключение выразить надежду, что мое обращение Вы сохраните в тайне?
Уважающий Вас X, аббат Вестерхаута.
Едва я успел назвать себя, как брат-привратник наградил меня доброжелательной улыбкой. Через лабиринт коридоров с готическими сводами он молча проводил меня в покои аббата. Коренастый старик приветливо встретил меня и крепко пожал руку.
— От всей души приветствую вас, менеер Бронкхорст, — сказал он. Мне понравилось, что в его голосе отсутствовали маслянистые нотки.
— Польщен встречей, — ответил я, смущенный тем, что не знаю, как титуловать своего собеседника.
— Откровенно говоря, я не был уверен, что вы благосклонно отнесетесь к моему приглашению. Я надеялся пробудить хотя бы любопытство. И, пожалуйста, не обижайтесь, если тон моего письма показался вам несколько повелительным.
— Об обиде не может быть и речи. А вот любопытство мое действительно оказалось задето.
— Имя отца Кристиана вам ничего не говорит? — спросил он меня.
Профессиональные интересы сводили меня с несколькими духовными особами, причастными к историческим исследованиям. Но отца Кристиана между ними не было.
— Нет, этого имени я никогда не слышал, — сказал я. — В университете, правда, среди моих сокурсников было несколько священнослужителей, но…
— Нет, среди них искать не стоит…
— Тогда, боюсь, я не смогу быть вам полезен, — пробормотал я. Мне и в самом деле было жаль, что пришлось разочаровать этого приветливого старца.
— Не иначе, вам все это кажется странным, менеер Бронкхорст, — улыбнулся аббат. — А может, вы усматриваете здесь что-то от методов инквизиции. Но такая уж у меня привычка — не торопиться и соблюдать во всем осторожность. Дело в том, что для брата Кристиана ваш приезд необычайно важен.
Напрасно я напрягал свою память, стараясь вспомнить, числятся ли в рядах ордена траппистов, помимо пивоваров, и пионеры науки.
— Уверены ли вы, что не произошло ошибки? — спросил я. — Память подводит меня не слишком часто, но…
— Не беспокойтесь, менеер Бронкхорст. Я навел необходимые справки. Но ближе к делу. Две недели назад брат Кристиан попросил меня выслушать его исповедь. Он был так взволнован, что я тут же принял его. То, что он мне поведал, было столь ошеломляющим, что я счел своим долгом посоветовать ему как можно скорее обменяться своими мыслями с мирянином.
— Я все никак не уловлю, о чем речь, — ответил я смущенно.
— Самое лучшее, если вы сами с ним побеседуете, — проникновенным голосом заключил аббат.
Он проводил меня в монастырский сад, содержавшийся в образцовом порядке, где прекрасно подготовленные цветочные клумбы ждали прихода весны. Молча указав на аскетическую фигуру в орденском одеянии, он дружелюбно сжал мне локоть и, заговорщицки подмигнув, удалился.
Незнакомец, поглощенный чтением молитвенника, казалось, не замечал ничего вокруг. Красная галька дорожки поскрипывала под моими подошвами. Я смущенно кашлянул. Монах рассеянно поднял голову. Некоторое время он молча смотрел на меня, как бы возвращаясь с высот на землю, и вдруг просиял улыбкой.
— Хелло, Марк, — сказал он бодро, — рад тебя видеть, дружище. — В нашем крепком рукопожатии выразилась вся полнота мужской нежности.
— Джимми, Джимми O'Xapa, — бормотал я. — Джимми O'Xapa — цел и невредим. Возможно ли это?
— Бог, видимо, этого пожелал, — засмеялся он, его немного близорукие глаза подернулись слезой.