Свет в ночи

Я так удобно устроилась в нашем доме и, что скрывать, немного избаловалась. Я выросла в акадийском домике – избушке на курьих ножках, – построенном из кипарисовых бревен, с жестяной крышей, где комнаты не больше, чем некоторые из шкафов в доме Дюма, и готова была почувствовать благоговение перед тем, что на самом деле было моим домом. Я, конечно же, буду скучать по тем вечерам, когда я сидела во внутреннем дворике с книгой, а сойки и пересмешники летали вокруг и усаживались на перила бельведера, чтобы взглянуть на меня. Мне будет не хватать запаха океана, приносимого бризом, и изредка доносящегося звука корабельной сирены.

«И все-таки у меня нет права чувствовать себя несчастной, – подумала я. – Папа потратил немало денег, чтобы отправить нас в эту частную школу, и сделал он это для того, чтобы наша жизнь не стала серой и печальной, чтобы мы могли наслаждаться нашей юностью, не отягощенные тяжким бременем былых прегрешений, о которых мы узнали и постарались понять их причины. Может быть, со временем радость вернется в папину жизнь. И, возможно, тогда мы снова будем вместе».

Вот такая я и есть. Верю в голубое небо, когда на горизонте только темные тучи, верю в прошение, когда существуют только гнев, ревность и эгоизм. Если бы только Нина на самом деле знала такой ритуал, заклинание, обладала бы такой травой или старой костью, чтобы мы могли провести ими над домом и его обитателями и прогнать черные облака, поселившиеся в наших сердцах.

Машина повернула, и нам пришлось остановиться, чтобы пропустить похоронную процессию, что еще только усугубило мое неожиданно нахлынувшее отчаяние.

– О Господи! – простонала Жизель.

– Всего несколько минут, – отозвался отец. Шесть негров в черных пиджаках играли на духовых инструментах и раскачивались в такт музыке. Следовавшие за ними люди несли свернутые зонты, многие раскачивались в том же ритме. Я знала, что, если бы Нина оказалась с нами, она увидела бы в этом дурное предзнаменование и бросила бы в воздух один из своих магических порошков. Позже кухарка зажгла бы синюю свечу, чтобы быть уверенной в успехе. Я инстинктивно нагнулась и провела пальцами по заговоренной монете, которую она мне дала.

– Это что такое? – спросила Жизель.

– Так, пустячок, Нина дала мне на счастье, – объяснила я.

Моя сестра фыркнула.

– Ты до сих пор веришь в эти идиотские басни? Меня это смущает. Сними талисман. Мне не хочется, чтобы мои новые подруги знали, что у меня такая отсталая сестра, – приказала она.

– Ты веришь в то, во что хочется тебе, а я верю в то, во что хочется мне.

– Папочка, скажи ей, что она не может везти с собой в «Гринвуд» все эти дурацкие брелки и прочую ерунду. Она наносит вред семье. – Жизель снова повернулась ко мне. – И так будет непросто скрыть твое происхождение, – пожаловалась она.

– Я не прошу тебя, Жизель, окутывать тайной мою жизнь. Я не стыжусь моего прошлого.

– А следовало бы, – хмыкнув, заметила сестра, разглядывая похоронную процессию с таким видом, словно ее раздражало, что кто-то осмелился умереть и устроить свои похороны именно тогда, когда ей требовалось проехать.

Как только процессия освободила дорогу, машина тронулась, и папа свернул к выезду на скоростное шоссе, ведущее к Батон-Ружу. И именно в этот момент реальность происходящего снова навалилась на нее.

– Я расстаюсь со всеми моими друзьями. Потребовались годы, чтобы обзавестись хорошими подругами, и теперь все в прошлом.

– Если они были такими верными друзьями, почему же никто из них не пришел попрощаться с тобой? – спросила я.

– Они сердятся из-за того, что я уезжаю, – сказала сестра.

– Так сердятся, что не хотят сказать «до свидания»?

– Да, – бросила Жизель. – Кроме того, я со всеми поговорила вчера вечером.

– После несчастного случая большинство из них не хотят иметь с тобой ничего общего. Нет смысла притворяться. Все они из той категории, кого можно назвать «друзьями для хорошей погоды».

– Руби права, дорогая, – заметил отец.

– Руби права, – передразнила Жизель. – Руби всегда права, – прошипела она сквозь зубы.

Когда показалось озеро Понтчатрейн, я засмотрелась на яхты, казавшиеся нарисованными на воде, и подумала о дяде Жане. Папа признался мне, что тот случай, считавшийся ужасной аварией на воде, был намеренно подстроен дядей в момент яростной ревности. С тех пор он жил, все время сожалея о содеянном, под бременем вины. И так будет и впредь. Но теперь, когда я провела с папой и Дафной несколько месяцев, я не сомневалась в том, что случившееся между ним и его братом – это прежде всего вина мачехи, а не отца. Может быть, и поэтому тоже она хотела убрать меня с глаз долой. Дафна понимала, что всякий раз, когда я смотрю на нее, я вижу ее истинную суть, лживую и коварную.

– Вам обеим понравится ходить в школу в Батон-Руже, – сказал папа, поглядывая на нас в зеркало заднего вида.

– Ненавижу Батон-Руж, – тут же отозвалась Жизель.

– На самом деле ты была в городе лишь однажды, дорогая, – возразил ей отец. – Когда я возил вас с Дафной на мою встречу с представителями властей. Удивительно, что ты помнишь. Тебе было всего лет шесть-семь.

– Я помню. Я помню, как не могла дождаться возвращения домой.

– Что ж, теперь ты больше узнаешь о столице нашего штата и оценишь то, что здесь есть интересного для тебя. Я уверен, школа организует экскурсии в административные здания, музеи, зоопарк. Ты же знаешь, что означает название города, правда? – спросил он.

– По-французски это значит «красная палка», – ответила я.

Жизель стрельнула глазами в мою сторону.

– Я тоже знала. Я просто не успела сказать раньше нее, – сообщила она отцу.

– Правильно, но знаете ли вы, почему его так назвали? – Я не знала, Жизель явно не имела представления, да ей было и все равно. – Название восходит к тем временам, когда очищенные от коры стволы кипариса с водруженными на них только что убитыми животными обозначали границы охотничьих территорий двух соседствующих индейских племен, – объяснил он.

– Глупо, – заметила Жизель. – Только что убитые животные, фу!

– Это наш второй по величине город и один из самых больших портов страны.

– Полный нефтяного дыма, – вставила Жизель.

– Да, сотня миль берега до Нового Орлеана известна как Петрохимическое золотое побережье, но здесь есть не только нефть. Здесь большие плантации сахарного тростника. Это место также называют Сахарным кубком Америки.

– Теперь нам незачем изучать историю, – съехидничала моя сестра.

Папа нахмурился. Судя по всему, ему не удалось развеселить ее. Он посмотрел на меня, я подмигнула ему, заставив его улыбнуться.

– А, кстати, как ты нашел эту школу? – неожиданно поинтересовалась Жизель. – Почему ты не выбрал что-нибудь поближе к Новому Орлеану?

– На самом деле ее нашла Дафна. Она занимается делами подобного рода. Эта школа пользуется большим уважением, существует очень давно, предназначена для избранных. Ее деятельность финансируется богатыми семьями из Луизианы, но большая часть средств поступает от пожертвований семьи Клэрборнов благодаря единственной оставшейся в живых Эдит Диллиард Клэрборн.

– Держу пари, что это высохшая столетняя мумия, – сказала Жизель.

– Ей около семидесяти. Ее племянница Марта Айронвуд – главный администратор. Вы бы назвали ее директором школы. Так что, как вы видите, это как раз то, что мы называем богатыми старыми традициями Юга, – с гордостью отметил отец.

– Это школа для девочек, – заметила Жизель. – С таким же успехом нас можно было отправить и в монастырь.

Отец расхохотался.

– Я уверен, дорогая, что «Гринвуд» нечто совсем другое. Вот увидишь.

– Я не могу ждать. Дорога такая длинная и скучная. Включи хотя бы радио, – потребовала моя сестра. – Но только не на той волне, где играют эту акадийскую музыку. Найди мелодии середины сороковых, – приказала она.

Папа выполнил ее просьбу, но вместо того, чтобы улучшить ей настроение, песни укачали ее, и Жизель заснула. Оставшуюся часть пути мы с папой тихо переговаривались. Мне нравилось, когда у него возникало желание рассказать о его поездках на протоку и его романе с нашей мамой.