Книга Звезд

Я прошла по туннелю наверх, мимо пустынных лестниц и закрытых дверей — пару из них я попыталась открыть, но все были заперты. Ни единого шороха. Ни голосов, ни оклика.

Мне следовало сначала пойти к хозяйке пристани и спросить, что произошло с Наблюдателями, вместо того чтобы мчаться сюда, словно я лично могла их освободить. Вот что мне следовало сделать. Но я не хотела, чтобы о них мне рассказывал посторонний человек. Мне нужно было самой увидеть последствия тех событий, начало которых я видела глазами Неллиам. Почувствовать их на своих губах. Но теперь, когда я пришла, здесь никого не оказалось. Шпиль не разорили, его просто бросили.

Верхняя площадка была пуста, только гелиограф и сигнальный фонарь на ограждении, больше никого и ничего. Дверь в здание наблюдательного пункта была приоткрыта.

Я уже знала, что Хассо там. Он не мог там не быть. Я заставила его там быть силой, своего воображения. Я хотела только одного — чтобы он там был.

Я подошла к двери. Потрогала ржавые болты и тихо позвала: «Хассо!» Потом решительно толкнула дверь и вошла внутрь.

В комнате никого не было. Возле телескопов стояли пустые стулья. Окна были широко распахнуты, словно из помещения нужно было выветрить запах застоявшейся вони.

Я не знала, что делать. Какое странное возвращение туда, где никого нет! Я представила себе, что умерла. Мне казалось, что я нахожусь в Ка-мире своих воспоминаний — мире, где можно бродить бесконечно, не встретив ни единой души, потому что все они исчезли. Я почувствовала себя еще более одинокой, чем тогда, когда оказалась на западном берегу.

Какой-то звук — кто-то кашлянул — внезапно прервал мои печальные размышления. Я встрепенулась и подскочила к открытой двери.

— Йалин! — воскликнул кто-то. Вот уж действительно знакомый голос!

Зато вид Хассо не оказался таким знакомым. Раньше это был стройный юноша. Теперь он был совершенно истощен. Кожа стала болезненно-желтой. Ввалившиеся глаза, казалось, стали больше. Его некогда щегольская одежда превратилась в грязные тряпки. На поясе висела связка ключей, сам пояс был затянут до последней дырочки, и его свободный конец болтался как хвост.

Я бросилась к нему — и замерла, словно бабочка, готовая опуститься на цветок и внезапно обнаружившая, что он уже мертв.

— Где? Как? (Уж не привидение ли преследует меня в этом пустынном месте?) Входи и садись! — Я попыталась было взять его за руку, но он отскочил назад.

— Эй, я не собираюсь грохнуться в обморок! Я уже начал поправляться. Или по крайней мере, — он печально усмехнулся, — мне так кажется. Осада закончилась, ты же знаешь.

— Закончилась. Как она закончилась?

— Мы продержались. До прихода джеков. Большинство из нас продержалось.

— Большинство?

— Двое умерли от голода. Или болезни. Какая разница? Йозеф покончил с собой, чтобы сэкономить провизию. Никто из нас и не помышлял выкинуть белый флаг, даже после того, что мы видели.

— Там высохшая кровь на ступеньках. Йозеф, он что…

— Бросился вниз? Нет. Он повесился. Эти пятна появились, когда Сыновья пошли на приступ. Мы сбрасывали на них камни. Во второй раз они не рискнули, и хорошо, потому что таскать камни становилось все труднее. Знаешь, Йалин, тяжелее всего быть все время пьяным и страдать от постоянного похмелья.

— Пьяным? Ты шутишь!

— Ну, у нас был погреб с отличным вином, так что когда закончилась вода… Стакан вина просто валит с ног, когда ты ослабел от голода. Йозеф был пьян, когда повесился, хоть и оставил посмертную записку.

— А где все остальные, Хассо?

— Одни в городе, лечатся. Я и Торк — помнишь его? — работаем в лагере, ведем допрос пленных. Мы составляем настоящую карту западного берега. Я просто заскочил на Шпиль, чтобы взять нашу старую карту. Я видел, как ты поднимаешься впереди меня. — Он оглянулся. — Вообще-то, у входа сюда должен стоять джек и с ним женщина реки. Бесстыдники, вот они кто, бесстыдники. Вместо того чтобы охранять вход, занимаются своими делами, как я и думал.

В самом деле вход в Шпиль охраняли два джека и две женщины реки. Когда я пришла, ночная смена находилась на законном отдыхе и крепко спала. Дневная смена тоже спала, друг с другом. Проснувшись, эта парочка, взъерошенная и смущенная, принялась рьяно патрулировать вход.

Еще один признак упадка Веррино. Я могла их понять. Им было скучно; они сидели на скале в полном одиночестве. Возможно, что еще более важно, здесь между Джеками и женщинами реки не было никаких противоречий, разве что плотских. Когда мы с Хассо спустились вниз, часовые браво отдали мне честь (хотя мне пришлось спросить, что означает этот смешной жест).

Потом Хассо привел меня в свое жилище. Там он достал кусок черствого черного хлеба, сыр, немного маринованных овощей и кувшин воды. Чтобы решить, кто из нас первым будет рассказывать о своих приключениях, Хассо бросил монетку. Выпала решка: рассказывать должен был он.

Я предложила ему сначала поесть. Он отрицательно покачал головой и откусывал по кусочку, пока говорил. Он ел так, словно приучил себя не обращать внимания на пищу, словно ее и не существовало. Зато воду он пил с видом истинного гурмана.

О самой осаде он рассказал мало. Может быть, о постоянном голоде много не расскажешь. Может быть, все и так стало ясно, когда я увидела, как он ест.

Гораздо больше он рассказал о том, что видели Наблюдатели со своего Шпиля: разгул насилия и жестокости в Веррино. Они видели, как несколько раз возле столба поджигались кучи хвороста; они видели, как к этим кострам волокли визжащих женщин. И все же самыми страшными оказались последние дни войны, когда побежденные Сыновья вымещали свою злобу на Веррино, который они должны были оставить.

Я давно уже съела свою порцию. Хассо, послюнив палец, тщательно собрал на него последние крошки.

— У нас в лагере сотни этих мерзавцев, — сказал он. — И что теперь с ними делать? Некоторые из них не так уж плохи в глубине души. Они раскаиваются в содеянном. Они просто не осмелились ослушаться командиров. Но жители Веррино ни за что не позволят им жить в городе. Одни говорят, что всех Сыновей нужно сбросить в реку. Другие предлагают вывести их за Аладалию и там переправить на тот берег. Не думаю, что аладалианцам это понравится… Эй, хочешь монетку?

— Что?

— О чем задумалась?

— Ой, прости. Я тебя слушаю, честное слово!

Но я думала о том, что знаю, почему Хассо лишь вскользь упомянул об осаде Шпиля и очень подробно рассказал обо всем, что творилось внизу. Он выполнял обещание, данное погибшей Неллиам. Его полностью достоверный рассказ был данью ее памяти. Я знала это, а он не знал, что я знаю.

Пришла моя очередь рассказывать.

Это был очень длинный путь, через Тамбимату и Мужской Дом Юг, Сверкающий Поток и снова Тамбимату; и все равно мне пришлось пропустить кучу событий и перескочить через целые недели и лиги.

Хассо внимательно наблюдал за мной, время от времени покачивая головой от удивления.

— Ну надо же, — пробормотал он один раз, когда я рассказывала о своих приключениях, — вы с Капси действительно родная кровь, тут не ошибешься.

Когда я закончила рассказ, он воскликнул:

— Так это ты вернула течение! Черт бы его взял, оно появилось так быстро — без предупреждения. Мы не успели подготовить Большой Глаз… Что ж, ты спасла мне жизнь! Поэтому мы и смогли продержаться: через неделю или две с судов передали, что к нам на помощь спешит армия.

Я снова почувствовала, что сыграла во всем этом деле далеко не последнюю роль. Может быть, я и разрушила задуманный план войны — даже поставила на ней большой крест, — но я, по крайней мере, дала людям надежду.

Последнее, о чем я рассказала, — это как я была Неллиам перед тем, как ее убили, и как мне нужно было вернуть поцелуй…

Но я не собиралась целовать Хассо в лоб по-братски. Наш поцелуй был долгим. Он все продолжался и продолжался, пока мы не оказались на спартанской кровати Хассо.