Шпоры на кроссовках

Впрочем, эти англичане не выглядели опасными – усталые малоразговорчивые люди, почти все – с заплечными мешками, многие – с ножами на поясах и даже луками за плечами. Проскочила группа конных – при оружии, они рысью ехали по середине дороги.

– Сержанты из бурга, – сказал Алесдейр.

– Не те, что сожгли твое селение? – уточнил Колька. Шотландец удивился:

– При чем тут они? Я же сказал – это сержанты, гарнизон, они служат английскому королю, – на обочину полетел плевок. – А там были люди какого-то из пограничных баронов – лучники и валлийские копейщики. Ты видел у рыцаря золотые кресты на белом? Это кто-то из Харди. Я только молюсь, чтобы они не оказались там, куда мы идем.

– Ты же сам сказал, – напомнил Колька, – что они в бурге!

– Верно, – подтвердил Алесдейр, – но мы-то идем не в бург, а в селение. Чего ради им шататься ночью по улицам?

…В этом самом селении, ради которого они сегодня столько оттопали, было грязно и здорово воняло – неопределенной, но противной и густой вонью. Возле сложенных из плит камня и крытых зеленым дерном домов чадили и потрескивали здоровенные факелы, слышались многочисленные звуки, издаваемые скотом и людьми За одной из стен плакал ребенок, под ногами чавкала грязь, и Колька заставил себя не думать, из чего она состоит – к горлу подкатывала тошнота. Алесдейр тоже морщился, потом вздохнул.

– Не люблю я таких мест… Воняет и грязно. Но что теперь делать!

Навстречу снова пошли сержанты – в широких плашах они были похожи на невиданных ночных птиц, факела, которые покачивались в руках, бросали багровые отблески на оружие и доспехи. Колька понял, что селение больше, чем казалось с холмов, просто огню горели только возле домов вдоль "главной улицы", а окраины тонули в темноте. От запахов, неверного полусвета, света и неопределенности накатила тоска и даже захотелось заплакать. Но это было бы, конечно, глупо и стыдно, поэтому Колька проглотил острый комой и деловито осведомился:

– Так куда мы идем?

– Тут есть постоялый двор, – у Алесдейра был усталый голос, – поедим и заночуем.

Постоялый двор, так постоялый двор, подумал Колька. Только бы поскорее придти.

Мальчишки перешагнули через нескольких человек, которые, завернувшись в какие-то лохмотья, спали прямо на обочине, вытянув ноги на дорогу. Справа покачивался светильник – не факел – выхватил из темноты тяжелую деревянную вывеску с изображением пляшущего человека с волынкой. Щеки плясуна были страшно раздуты, глаза выпучены.

– "Пляшущий волынщик", нам сюда, – указал Алесдейр.

Как раз перед мальчишками тяжелая дверь постоялого двора с визгом открылась, и наружу вывалились четверо или пятеро человек. Точнее понять было невозможно – они ожесточенно и молча тузили друг друга, а какая-то женщина, бегая вокруг, подбадривала их визгливыми пронзительными криками по-английски. Вся компания повалилась в канаву, но не перестала драться, женщина же, обрадовано вскрикнув, нагнулась, подобрав юбку, и начала быстро подхватывать с грязной земли рассыпавшиеся у кого-то из драчунов монеты. Рослый лучник, проходивший мимо, отвесил ей пинка и буркнул знакомое Кольке по фильмам ругательство. Мальчишка поежился – ему расхотелось внутрь. Но не признаваться же было Алесдейру, который распахнул дверь и первым вошел внутрь…

…В большой низкой комнате пахло множеством людей, дымом и горелым жиром, стояли гул голосов, чад от очага, на котором жарилось мясо и кипели котлы. Было душно и жарко – под самым потолком комнату опоясывал балкон, на который вели две лестницы, и по краю этого балкона чадили и брызгались смолой штук двадцать факелов. За широкими столами на низких скамьях сидели множество людей – они ели что-то из глиняных мисок, пили какой-то напиток из деревянных кружек, орали песни, разговаривали, играли в кости и обнимались с женщинами. Тут были и англичане, и шотландцы; и военные, и гражданские, хотя последнее зачастую трудно оказалось разобрать, потому что при оружии были все.

На вошедших мальчишек никто не обратил внимания, кроме заросшего усами, бородищей и волосами хозяина в кожаном переднике – засунув большие пальцы рук за широченный кожаный пояс, он стоял возле очага с видом "нового русского" – казалось, на его лбу написано: "Жизнь удалась!" Тем не менее, он вполне предупредительно поспешил навстречу ребятам и, слегка поклонившись, поинтересовался:

– Что будет угодно молодым господам?

Колька понял его, из чего можно было заключить: хозяин шотландец.

– Поесть и заночевать, – Алесдейр незаметно, но точно и сильно толкнул Кольку локтем, и тот извлек монету. Глаза хозяина внимательно обшарили сначала самого мальчишку, его странную одежду, и только потом обратились к монете.

– Чья? – поинтересовался он, беря кружок в пальцы.

– Моя, – поспешил Колька. – А что?

– Да вижу, что твоя, – в заросли волос обнажились белые крепкие зубы. – Где чеканили? Не сказать, чтоб тяжелая… – хозяин подкинул кружок, и Алесдейр ловко поймал его в воздухе, ответив:

– Русская. Что даешь за нее?

Хозяин продолжал улыбаться, глаза весело сверкнули, он смерил взглядом шотландского мальчишку:

– Русская?… Миску каши. С мясом. Кружку пива… ладно, две. И место на верху, если найдете.

Он протянул ладонь. Алесдейр вытянул руку, но удерживал монету двумя пальцами.

– И завтрак утром. Я не говорю: "Поимей совесть", – и Алесдейр отпустил грубую шуточку, заставившую хозяина утробно хохотнуть. – Просто шотландец не надует шотландца. Воздуху не хватит.

– И завтрак, – кивнул хозяин. – Ищите место, мои принесут.

Монета упала на ладонь, и хозяин, повернувшись, исчез в толпе.

– Жирный боров, – беззлобно, впрочем, выругался Алесдейр, – можно было получить вдвое больше, да ладно… Пошли искать место.

…К большому облегчению Кольки, выяснилось, что никто из зверски выглядевших посетителей "Пляшущего волынщика" не держит и в мыслях специально обидеть мальчишек – на них внимания-то особого не обращали, и ребята довольно быстро нашли пустые полскамейки за столом в углу. Колька сел почти с удовольствием. Алесдейр бухнул на стол локти и шёпотом признался:

– Мутит меня.

– Да, воняет тут здорово, – согласился Колька, но Алесдейр помотал своей спутанной гривой:

– Да нет, жрать хочется – прямо тошнит.

Кольке тоже хотелось есть, но запахи отбивали половину аппетита. А вид еды, принесенной довольно красивой девчонкой, с любопытством поглядевшей на Кольку, аппетита не добавлял. В миске среди бурого варева лежали похожие на обрывки дубленой кожи куски мяса. Две кружки, наполненные до половины светло-желтой жидкостью, прикрывали здоровенные ломти серого хлеба. Ставя все это на стол, девчонка подмигнула Кольке и потерла палец о палец – тот уставился в стол, а Алесдейр без смущения сообщил:

– Ты ей понравился… Ну, с нами бог и Святой Эндрю!

Гарнир оказался жареной чечевицей. Мясо прожарили скорей для того, чтобы отбить душок. А в кружках плескалось пиво – еще отвратительнее того, которое Колька несколько раз пробовал в своем времени. Хорош был только хлеб. Впрочем Алесдейр мел все со страшной скоростью, да и Колька после вспыхнувшего было отвращения разохотился и почти не отставал от голодного шотландца – только вот пиво никак не глоталось, и Алесдейр выпил обе кружки. Точнее – одну целую кружку.

– Ты, кстати, можешь переночевать получше, чем на соломе, – обратился он к Кольке.

– Ты это о чем? – удивился мальчишка. Алесдейр хмыкнул:

– Та белобрысая наверняка будет тебя ждать. Даже без денег.

Колька побагровел и уткнулся в стол. Алесдейр расценил его смущение по-своему и поспешил:

– Прости, прости, конечно, ты же клялся своей, той, которая в плену! Прости, я не то сказал… Ладно, если мы поели, то… – шотландец начал вставать, но вдруг чудовищно побледнел и плюхнулся на место, опустевшим взглядом меряя дверь.

Колька проследил его взгляд – и увидел нескольких невысоких черноволосых людей, как раз вошедшие в комнату. Они были одеты в жесткие кожаные куртки и штаны, белые грязные накидки с золотыми крестами, обуты в сандалии с высокой шнуровкой, лица раскрашены синим и алым. На поясах висели короткие и очень широкие мечи, продетые в кольца. Особой агрессии эти посетители не проявили – стояли у порога и переговаривались на пляшущем, как вода на перекате, языке.