Страница 37 из 61
— Не выводите меня из себя, сеньор Файбрас. Я не собираюсь вам угрожать. Но меня ничто не остановит, учтите это. Я добуду алюминий, даже если для этого мне собственноручно придется вышвырнуть Джона из этой страны. Или — как другой выход из создавшегося положения — я вынужден буду отправиться в Соул-сити и постараюсь сам добыть нужные минералы.
— Я отлично понимаю вас, мистер Клеменс. Но вы не учитываете то, что Хаскинг вовсе не стремится к власти. Он только хочет создать хорошо укрепленное государство, граждане которого могли бы наслаждаться жизнью. И все они будут довольны этой жизнью, поскольку у них будут схожие вкусы и одни и те же цели. Другими словами — все они будут неграми.
Сэм проворчал:
— Очень хорошо. — Он замолчал, но прежде чем посол вышел, окликнул его: — Одну минуту, скажите, вы читали «Гекльберри Финна»?
Файбрас обернулся.
— Конечно. Мальчишкой я думал, что это одна из самых замечательных книг. Я перечитывал ее, даже когда учился в колледже. Правда, тогда я мог видеть и ее недостатки. Но несмотря на это, я получил от нее еще большее удовольствие.
— И вас сильно беспокоил тот факт, что Джим назывался «ниггером Джимом»?
— Вам следует вспомнить, что я родился в 1975 году на ферме поблизости от Сиракуз, штат Нью-Йорк. К тому времени положение в расовом вопросе сильно изменилось. Я вырос на ферме, первоначально принадлежавшей моему пра-пра-прадеду, который переехал из Джорджии по так называемой «подпольной железной дороге» и после Гражданской Войны приобрел эту ферму. Нет, я не был оскорблен тем, что вы в своей книге употребляли это слово. В те времена, о которых вы писали, негров открыто называли ниггерами и никто не обращал на это внимание, хотя, конечно, это было оскорбительно. Но, описывая людей того времени, вы, естественно, наделяли их той речью, какой они говорили на самом деле. А этической концепцией вашего романа — борьбой гражданского долга Гека с его чувствами к Джиму как к человеку и, в конечном итоге, победой именно человеческих чувств — я был просто очарован. Вся ваша книга была обвинительным актом против рабовладения, против того полуфеодального общества, которое в те времена расцветало на Миссисипи. Это была книга против суеверий и всех глупостей того времени! Почему же эта книга должна была меня оскорбить?
— Тогда почему…
— Абдулла — его настоящее имя Джордж Роберт Ли — родился в 1925 году, а Хаскинг в 1938! Для множества белых в те времена чернокожие были только ниггерами, хотя, если говорить правду, не для всех. Негры того времени считали, что насилие или угроза насилия — то, что использовали белые для подавления негров — это единственный способ получить реальные права наравне с остальными гражданами США. Вы умерли в 1910 году, не так ли? Но вам, должно быть, многие рассказывали о том, что произошло с миром после вашей смерти.
Сэм кивнул.
— В это трудно поверить. Не в ярость бунтов. И при моей жизни было много бунтов, и я думаю, что ничто не может сравниться с известным бунтом в Нью-Йорке во время Гражданской Войны. Нет, я имею в виду, что даже трудно вообразить себе падение нравов в конце двадцатого века.
Файбрас рассмеялся:
— Сейчас вы живете в обществе, которое более свободно и распущено с точки зрения девятнадцатого столетия, чем любое другое общество в двадцатом веке. И тем не менее вы адаптировались к нему.
— Вы, пожалуй, правы, — согласился Клеменс. — Но первые две недели абсолютной наготы после Воскрешения дали понять, что человечество больше уже никогда не будет таким, как прежде. И сам факт Воскрешения, который нельзя отрицать, расшатал многие сложившиеся представления и системы взаимоотношений. Хотя до сих пор среди нас еще есть особо консервативные люди, вроде ваших мусульман.
— Скажите мне, сеньор Клеменс, только одно. Вы были одним из самых первых либералов. Вы во многом довольно сильно опережали свое время. Вы подняли голос против рабства и ратовали за равенство. И когда вы подписывали Великую Хартию Вольностей для Пароландо, вы настаивали, что политическое равенство должно быть обеспечено для всех людей независимо от цвета кожи и пола. Я заметил, что почти рядом с вами живут вместе черный мужчина и белая женщина. Будьте честным — не беспокоит ли вас это зрелище?
Сэм затянулся, выдохнул дым и сказал:
— Если честно, то да. Это очень беспокоит меня! Однако то, что говорил мне мой разум, и то, что говорили мне мои рефлексы — это совершенно разные вещи. Я ненавидел это. Но взял себя в руки и познакомился с этой парой. И я научился хорошо относиться к ним. И вот теперь, через год, это меня почти не беспокоит. Еще немного — и это чувство исчезнет бесследно.
— Разница между вами, представителями белых либералов, и молодежью эпохи Хаскинга и моей в том, что нас это не беспокоило вообще. Мы допускали подобное.
Файбрас вышел из комнаты. Сэм остался один. Еще довольно долго он сидел задумавшись, потом встал и вышел наружу. Первым, кого он встретил, был Герман Геринг. Его голова все еще была обмотана полотнищем, но лицо уже не было таким бледным, да и глаза приобрели обычное выражение.
— Ну, как ваша голова? — поинтересовался Сэм.
— Все еще болит. Но я теперь могу ходить, не ощущая, будто при каждом шаге меня протыкают раскаленным острием.
— Я очень не люблю видеть, как люди страдают, — покачал головой Клеменс. — Поэтому я предлагаю вам покинуть Пароландо. Чтобы вы могли избежать новых страданий в будущем, а может, даже и просто физических мучений.
— Вы мне угрожаете?
— Лично я против вас ничего не предприму. Но здесь есть множество людей, которым вы до того намозолили глаза, что они готовы гнать вас отсюда палкой. Они жаждут оттащить вас к Реке и утопить. Почти каждому из них вы уже успели досадить своими проповедями. Наше государство основано только ради одной цели — постройки Судна. Сейчас любой человек, не нарушая закона, может говорить все, что ему взбредет в голову. Но у нас есть люди, иногда пренебрегающие законом, и мне очень не хотелось бы их наказывать из-за того, что вы спровоцировали их на необдуманные действия. Я предлагаю вам исполнить свой долг христианина и перестать искушать людей. Я не хочу, что вы искушали добропорядочных мужчин и женщин совершить над вами насилие.
— Но я не христианин! — твердо сказал Геринг.
— Я восхищен человеком, который может признаться в этом, и не думаю, что когда-нибудь встречу проповедника, который скажет мне это столь красноречиво.
— Сеньор Клеменс! Я читал ваши книги, когда был молодым, сначала на немецком, а затем и на английском. Но легкомысленность и мягкая ирония вряд ли помогут нам куда-нибудь прийти. Я не христианин, хотя стараюсь соблюдать лучшие добродетели учения Христа. Я — миссионер Церкви Второго Шанса! Все земные религии дискредитированы, хотя некоторые из них не признают этого. Наша Церковь — первая религия, возникшая на этой планете. Она одна имеет шанс выжить. Она…
— Избавьте меня от лекций, — сказал Сэм. — Я их достаточно наслушался и от вас и от ваших предшественников. То, что я говорил вам, я говорил по доброте душевной и из желания уберечь вас от возможных страданий и, если говорить честно, то и из желания больше никогда вас не видеть среди своих людей. Вам следует убраться отсюда подобру-поздорову. Прямо сейчас. Иначе вас убьют.
— В этом случае завтра я воскресну где-нибудь в другом месте и буду там проповедовать Истину! Понимаете, здесь, так же как и на Земле, кровь мученика — это семя Церкви. Человек, убивающий одного из нас, только способствует тому, что Истина — возможность вечного спасения — будет услышана большим числом людей. Убийство разносит нашу веру по берегам этой Реки быстрее, чем любое доступное для нас средство передвижения.
— Поздравляю вас, — раздраженно бросил Сэм, перейдя на английский, как он делал всегда, когда был рассержен. — И все же скажите, разве вас не беспокоит тот факт, что ваших миссионеров беспрестанно убивают? Разве вы не боитесь оторваться от тела?