Звездные гусары

К несчастью, как говорит Алтынаев, верховая езда развивает в человеке воинственные наклонности; а многие варучане даже и пешие не отличаются мирным нравом.

– Вы узнаете, Ливанов? – закричал прямо у меня в ухе голос Мухина.

Хоть я и привык к его “вездеприсутствию” в моем глайдере, все же я вздрогнул.

– Вы можете не пугать внезапными криками, Мухин? – спросил я резче, чем следовало бы, но Мухин не обратил на мой тон никакого внимания.

– Вы это узнаете? – повторил он.

– Что я должен узнать? – попытался я скрыть раздражение.

Мог бы и не стараться – Мухин явно не замечал моего состояния. Он весь был поглощен своим открытием.

– У него в руке сломанная палка – знак оазиса Наой! – возбужденно объяснил Мухин.

– Как вы могли разглядеть отсюда сломанную палку? – не понял я. – И из чего вы вывели, будто она – знак Наоя?

– Я читал труды профессора Камнепадова, – сообщил Мухин рассеянно; очевидно, его внимание было приковано к юному всаднику.

– Вы? Вы читали Камнепадова?

Я не верил услышанному, хоть и успел уже познакомиться с Мухиным достаточно близко, чтобы знать: подпоручик никогда не лжет и не хвастает, а говорит все как есть.

Профессор Камнепадов был ученый червь и первейший зануда во всей империи; он был один из первых, кто посетил Варуссу. Вернувшись из новой, еще неисследованной колонии к себе в Москву, он засел за необъятный письменный стол, отъел здоровенный кусок московского кренделя и, подкрепив таким образом растраченные силы, в рекордно короткий срок – за два года – разразился двенадцатитомным “Энциклопедическим описанием Варуссы, со ста сорока таблицами, живописующими фауну, флору, быт, нравственные и религиозные типы аборигенов, а также физиогномические типы, включая родовые знаки, татуировки и секретные символы”.

Фамилия “Камнепадов” вызывала у нас комические ассоциации, а книга его представлялась неудобочитаемой и к тому же устаревшей. Считалось, что профессор многое попросту домыслил. К примеру, откуда ему знать “секретные символы” варучан?

Удивительно, что Мухин потрудился изучить это сочинение да еще принял все изложенное там на веру!

Мы скользили над цветущей степью, стараясь постоянно держать перед глазами коней, ведомых всадником – мальчиком едва ли двенадцати лет. Теперь, когда мы приблизились, я тоже видел у него в руке сломанную палку, которой он энергично размахивал.

Скоро мы пролетели над невысоким холмом – и вдруг степь перед нами оборвалась: через все ее необъятное пространство лежала огромная сверкающая на солнце река. Всадник упал щекой на гриву коня и полетел вдоль реки, а остальные кони потянулись за ним. Их задранные хвосты растворялись в нестерпимом блеске, исходящем от воды.

Впереди темной массой роились и клубились люди, на лошадях, на старых глайдерах и пешие.

– Слухи не обманули, – сказал Мухин. – Наой выступил. Они уже переправились через реку и готовы напасть. Вы хорошо видите их, Ливанов? Неплохо было бы выяснить, сколько у них глайдеров и есть ли дальнобойные пушки…

– Они довольно далеко, а подходить ближе, кажется, опасно, – заметил я.

– У меня прибор сорокакратного увеличения, – сообщил Мухин. – Я попробую оценить обстановку прямо отсюда.

– Где вы берете свои приборы? – не выдержал я. – Их ведь по штату не полагается.

– Я на свои деньги из Петербурга выписываю, – вполне серьезно ответствовал Мухин.

Он повел глайдер повыше, развернулся и остановился на самой вершине холма.

– Записывайте, – после паузы зазвучал голос Мухина, – глайдеров не менее двух десятков, лошадей – по первой оценке сотен пять… Огневых установок пока не вижу… Проклятье!

Голос захрипел, визгнул скрежещуще и нестерпимо, а затем оборвался. Я уже привык иметь дело с Мухиным и его постоянно выходящими из строя приборами, поэтому не слишком обеспокоился. Мухинский глайдер закачался над вершиной холма и начал пятиться ко мне кормой. Я подлетел ближе и увидел, что левый двигатель у него дымится.

– Нас замети… – скрежетнул голос у меня в кабине и снова канул.

– Андрей Сергеевич! – закричал я. – Слышите меня? Бросайте свою машину! Уходим на моем глайдере. Слышите?

– Автопилот… – на мгновенье воскрес и тотчас умер вопль, сиплый, не похожий на человеческий.

Совет был дельный. Я установил координаты и нажал широкую красную клавишу автопилота. Теперь если меня собьют, то я буду, по крайней мере, как тот пьяный матрос, что ни на миг не забывает о своем долге лежать головой в сторону своего полка.

Варучане с вершины холма напоминали пчелиный рой. Внезапно рой этот пришел в волнение, задвигался, заклубился и расступился, выпуская из своих недр плевок почти бесцветного пламени. Невесомый огонь пронесся по воздуху и лизнул небо рядом с моим глайдером.

Я не мог уйти, пока Мухин не перейдет ко мне на глайдер, а подпоручик все медлил, как будто нарочно старался меня разозлить. Он болтался над вершиной холма, дымя левым двигателем, и не трогался с места. Между тем рой варучан испустил из себя длинное щупальце: десятка два всадников и три глайдера уже тянулись к нам.

– Андрей! – закричал я из последних сил, хотя уже понимал, что Мухин меня не слышит. – Уходите!

Словно бы в ответ мухинский глайдер несколько раз громко чихнул и плюхнулся брюхом на землю. Я подлетел к нему, и тут полоса жара хлеснула по корпусу моего глайдера и опалила мне лицо. Второй выстрел дальнобойной установки варучан добрался до меня.

Мой глайдер отбросило назад, а сам я почти ослеп. Несколько острых лучей пронзило мне бок и ногу, а затем нечто сильно ударило меня по лицу. От боли и оскорбления я даже задохнулся, но затем, приоткрыв глаз, увидел совсем близко красную клавишу и понял, что рухнул носом на пульт управления. В голове все кружилось, меня тошнило, и я падал в неизвестность.

Я человек очень уравновешенный и, смею надеяться, трезвый. Во всяком случае, смело поручусь по меньшей мере за пять поколений Ливановых, никогда не страдавших душевным или умственным расстройством, да и за собой никогда подобной склонности не замечал. Поэтому меня очень рассердило, когда полковой врач Щеткин наклонился надо мной и попросил:

– Скажите ваше имя!

– Будто вы не знаете моего имени, – пробормотал я.

– Когда вы родились?

– На что вам?

– Имя вашей матери?

– Какое вам дело до матушки? Надеюсь, она благополучна…

Щеткин выпрямился, исчезнув из поля моего зрения, и обратился к кому-то другому с такими словами:

– Кажется, он сильно ударился головой. Потеря крови незначительна – впрочем, не поручусь, что нет внутреннего кровотечения. В любом случае придется отправлять на Землю. В наших условиях нога может срастись неправильно.

Два солдата влезли в мой глайдер – теперь в глазах у меня прояснилось, и я хорошо видел, что они сняли часть обшивки, чтобы меня вытащить. Это взбесило меня еще больше, чем бессмысленные вопросы Щеткина.

– Осторожней! – хлопотал Щеткин где-то поблизости, невидимый.

Меня переложили на носилки. Я мельком увидел мою ногу и даже захлебнулся от отвращения: она была совершенно чужая. Как если бы к моему туловищу приставили какой-то абсолютно посторонний предмет. К счастью, она хотя бы не болела. Наверное, Щеткин успел вколоть обезболивающее. Этого добра у него при себе всегда полный чемоданчик, ибо, как любит повторять наш эскулап, “героические мужчины боятся только уколов, дантистов и собственную жену”. Г-н Щеткин полагает, что это смешно, особенно при сороковом повторении.

Меня прикрепили к носилкам широким ремнем через грудь, и тут я увидел г-на полковника. Комаров-Лович созерцал меня задумчиво, его широкое лицо потемнело, и мрачная дума бороздила его начальственный лоб.

– Господин полковник! – сказал я странным, как бы не своим голосом и сам подивился, насколько отвратительно он звучит.

Полковник нырнул ко мне.

– Говорите, Ливанов!

Щеткин засуетился, пытаясь влезть между полковником и мной: