Альбион

— Да, но ты тоже изменилась. И я также говорил об этом много раз.

— Когда-нибудь, Барра’ап Ртениадоли Ми’гли’минтер Реган, ты будешь очень жестоко убит.

— Этот кусок мяса… — сказал он, воюя с особенно жёсткой жилой.

— Болтун, — засмеялась, глядя на него, Рин.

— Есть некоторое отличие, — сказал он.

Оторвал жилу, хотел было выбросить её, но затем передумал и съел.

— Что ты имеешь в виду?

— Ты называешь меня болтуном, и мы вместе смеёмся над этим. Это совершенно другие отношения, чем те, которые у меня с Аней. Причиной тому, что мы часто спим друг с другом, не являются наши тела, ведь так?

— Правильно.

— Ну вот, если бы ты сказала это большинству людей, они бы очень обиделись — даже больше обиделись, чем если бы ты заявила, что это мясо просто отвратительно.

— Это мясо просто отвратительно.

Он протянул руку и коснулся пальцем её носа.

— Откровенная женщина.

— Откровенный мужчина, — сказала она более серьёзно.

Чувствуя за собой вину — воины не должны выбрасывать пищу ни при каких обстоятельствах — они бросили остатки мяса в огонь. Оно зашипело, а затем медленно превратилось в уголь.

— Ты… Ну… Ты знаешь, — говорила она, когда они, держась за руки, шли по затихшему лагерю к её палатке, — я спала со многими женщинами, и они были гораздо менее нежны, чем ты.

Некоторое время он шёл молча.

— Это внушительный комплимент.

Она со смехом втащила его в палатку.

Они не были мужчиной и женщиной — они просто любили друг друга.

* * *

Аня сонно сидела на краю постели и разглядывала свои ногти, которые казались ей слишком бледными. Она растопырила пальцы, надеясь, что это поможет, но это не помогло. Они оставались такими же, как всегда — орудием для ковыряния в носу, для развязывания шнурков и для прочей подобной работы.

Ветер.

Ветер прямо сказал, что будет с ними заодно, что поможет им уничтожить Дом Эллона. Они трое — Аня, Рин и Реган, ходили на встречу с ним в рощицу неподалёку от лагеря. Она была несказанно поражена силой ума этой стихии и его разрушительным потенциалом. Рин и Реган, напротив, приветствовали его, как старого знакомого: сели на траву и обменивались с Ветром пустяковыми фразами, разговаривая о своих дальнейших планах.

Наконец Аня медленно начала понимать, почему это происходило.

Они не боялись силы Ветра, потому что были уверены: он не использует её против них. Ветер был жесток и, вполне определённо, не был другом. Но он не был и врагом. Он объяснил, что будет действовать с ними заодно из-за того, что более не считал власть Дома Эллона приемлемой для Альбиона. И всё. Он хотел помочь им, потому что не видел другого пути для замены правления Дома Эллона, кроме безвластия и анархии. Его не интересовали человеческие существа сами по себе, но людские печали оказывали на него влияние. В своих действиях Ветер руководствовался в основном рассудком, но всё же ощущал людские страдания, как зубную боль или как синяк на теле. Теперь, после бесчисленных лет, прошедших с появления Дома Эллона, эта ничтожная боль так измучила Ветер, что превратилась для него в пытку.

Ветер был откровенен. Он объяснил Ане, что его мотивы абсолютно эгоистичны. Он хотел прекратить эту надоевшую ему боль и не заботился о способе, которым можно достичь этого. Если бы Ветер имел возможность уничтожить всех людей в Альбионе, он сделал бы это безо всякого сожаления — такое решение даже казалось ему наиболее оптимальным. Но эта возможность была недоступна для него — без людей магия стала бы бесполезной и прекратила своё существование. Он не считал, что уничтожение Дома Эллона вылечит его боль целиком, но, по крайней мере, уменьшит её настолько, что можно будет не обращать внимания… по крайней мере ещё много-много лет.

Именно поэтому, поняла Аня, Рин и Реган не боялись Ветра. Он не собирался причинять им вред точно так же, как они сами не причинили бы вреда мухе, случайно залетевшей в палатку: они постарались бы только избавиться от неё, может, и убили бы при необходимости — и то, если бы поймали. Точно так же Ветер не заботился о том, что будет с людьми, но не видел особой необходимости уничтожать конкретных представителей человечества.

Сейчас же он собирался помочь им уничтожить нескольких людей, чтобы избавиться от своего надоедливого зуда.

Аня, которая к этому времени совершенно изменилась, не желала проливать кровь, но для того, чтобы уменьшить людские страдания, ничего другого не оставалось. К сожалению, Аня путала жестокость и хирургию.

Ане вдруг подумалось, что она имеет много общего с Ветром. Она даже улыбнулась. И что-то подсказало ей, что и Ветер, в свою очередь, тоже заметил свою общность с ней.

А теперь она смотрела на свои ногти, и они казались ей слишком бледными. Её беспокоило, что это представляется ей более важным, чем то, что она совсем недавно на равных разговаривала с Ветром.

Она, несомненно, должна была помнить об этом всю свою жизнь, тогда как про ногти стоило забыть уже через несколько часов.

Ветер сказал им ещё что-то, но она пока не могла понять этого. Может, Реган и Рин поняли его слова — хоть она и сомневалась.

До того как её дедушка пришёл в Альбион, крестьяне не имели памяти, не помнили они и о мёртвых. Они могли выполнять определённые действия: например, сеять и вспахивать поля, но делали это инстинктивно, как домашние животные. Однако в присутствии Ани или Барра’ап Ртениадоли Ми’гли’минтер Регана, самого Ветра, или Лайана, или Джоли — они изменялись: превращались из животных в людей… людей, способных проследить свою родословную сквозь многие поколения, на протяжении жизни которых существовал Дом Эллона.

Ветер видел всё это. Он знал ответ.

Он рассказал им о роще, где листья деревьев шуршали совершенно по-особому.

* * *

Наконец одна из рабынь услышала крики Деспота. Она осторожно приоткрыла дверь спальни и, как всегда, удивилась великолепию обстановки. Она несколько секунд оглядывалась по сторонам и только потом вспомнила, почему заглянула сюда.

Узорные одеяла шевелились, и она предположила, что Деспот издевается над одной из своих наложниц и кричит именно она. Она собралась уже отступить обратно в надежде, что её не накажут за это вторжение, когда поняла, что ошиблась в своём предположении.

Она улыбнулась и закрыла за собой дверь.

На следующий период бодрствования в Гиорране появился новый Деспот.

Нгур.

Убийства возобновились с новой силой.

Многие в Доме Эллона считали, что трон должен перейти к более прямому наследнику, ведь многие наложницы имели от предыдущего Деспота детей. По очевидным причинам многие из претензий были встречены смехом.

Дети наложниц умерли первыми — так отмели первые претензии на трон. Затем для пущей безопасности настал черёд и самих наложниц. Голоса критиков приутихли, и всё же Нгуру угрожали те, кто делал хотя бы малейшие попытки оспаривать его новое положение, поэтому те, кто позволил себе хоть какие-то комментарии по этому поводу, отправились на эшафот, получив определённое снисхождение в выборе метода казни в зависимости от своего положения.

Рабыня, которая ушла, предоставив Деспота своей судьбе, была повышена до посудомойки, которых теперь хронически не хватало.

За несколько периодов бодрствования население Эрнестрада сократилось приблизительно на одну десятую часть. Лишь тогда Нгур почувствовал себя наконец уверенно в новом положении.

Перед своим повышением Нгур думал, что в ближайшее время гнёт над крестьянами должен быть ослаблен. Теперь же, достигнув неограниченной власти, он не торопился принимать такие решения. В конце концов, хотя поблизости и находилась крестьянская армия, которая, согласно всем сообщениям, изрядно выросла в численности, он знал средства и способы, с помощью которых она может быть уничтожена, и был готов претворить их в жизнь — особенно теперь, когда ему больше не мешала непредсказуемость поведения его предшественника. Теперь, когда он стал правителем, бунт казался пустяковым делом: он стал одной из тем для болтовни за банкетным столом, чем-то бесконечно удалённым во времени, не более.