Страница 4 из 38
Заперев на засов дверь, Квесадо задернул драные шторы, от тлевших на крохотной жаровенке углей зажег свечу. После чего, согнувшись над колченогим столом, написал гусиным пером на кусочке папируса короткое письмо.
Закончив, Квесадо скатал папирус и ловко запихнул его в медную трубку длиной не больше мизинца. Потом встал из-за стола, открыл стоявшую у стены клетку и достал сонного голубя. Трубку он привязал к лапе птицы, отодвинул штору, поднял раму и подбросил голубя. Крылатый вестник, сделав круг, исчез в темноте над бухтой, а Квесадо наконец позволил себе улыбнуться.
Девять дней спустя в далекой Тарантии канцлер Вибиус Латро получил от королевского голубятника медную трубочку. Осторожно достал он папирус, развернул и, подойдя поближе к окну, прочитал:
«В Мессантию с небольшой группой людей прибыл граф Пуантенский. К.».
Когда рок нависает над королевством, о падении древних династий и могучих тронов предупреждают различные знамения. Не нужно даже обладать знаниями Зуландры Тху, чтобы увидеть: Дом Нумедидеса на краю гибели. И знаки неизбежного крушения видны повсюду.
Вести из Мессантии неслись на север. Их доставляли копейщики, лучники, меченосцы, прежние соратники Конана, люди, сражавшиеся бок о бок с киммерийцем в битве при Велитриуме. Причем кое-кто знавал Конана и по более отдаленным временам Большой Битвы, когда свирепому варвару удалось сломать боевые порядки пиктов… Это была старая гвардия, не забывавшая своего командира. Ветеранов поддерживали и воины помоложе, уставшие от службы у венценосного маньяка, пренебрегшего покоем и процветанием государства ради извращенных прихотей и безумной мечты о бессмертии.
За те несколько месяцев, что Конан пробыл в Мессантии, многие из воинов — кто выйдя в отставку, кто попросту сбежав со службы — направились на юг, в Аргос. Вместе с ними по тайным тропам двигались в ту же сторону оборванцы и бродяги из Пуантена, Боссонии, северного Гандерланда, кордавские бандиты, обедневшие тарантийские рыцари, а также искатели приключений всех мастей.
— А эти откуда взялись? — изумлялся Публий, стоя вместе с киммерийцем возле большого шатра, при виде группы потрепанных всадников, въехавших в лагерь. Лошади под седоками тощие, сбруя драная, доспехи у воинов ржавые. Всадники все сплошь заляпаны грязью. Кое-кто даже ранен.
— Ваш бедолага-король нажил себе немало врагов, — ухмыльнулся Конан. — Мне все время докладывают о прибытии то каких-нибудь рыцарей, которых он лишил земель, то аристократов, над женами или дочерьми которых он надругался, то о торговцах, у которых он отнял товары, то о простых работягах, восставших против спятившего монарха. А эти парни объявлены Нумедидесом вне закона за подстрекательство.
— Тиран сам обрек себя на гибель, — проговорил Публий. — Сколько же у нас теперь людей?
— Вчера перевалило за десять тысяч.
Публий присвистнул:
— Ну и ну! Надо прекратить набор, пока еще есть деньги. Сколько бы ты ни добыл сокровищ, все растает, как весенний снег, если мы наймем солдат больше, чем позволит карман.
Киммериец потрепал собеседника по плечу:
— Придется тебе, казначей, постараться, чтоб никто из ястребов не остался голодным. А я сегодня пытался выпросить у короля Милона разрешение расширить лагерь. Но он только пыхтел от злости! И людей наших, дескать, в Мессантии слишком много, и в городе из-за них все кувырком, и цены поднялись, и мордобития стали чаще. Поэтому, говорит, придется нам перебираться куда-нибудь либо выметаться вон из Аргоса.
Публий нахмурился:
— Пока идут учения, необходимо держаться поближе и к морю, и к городу. Ты ведь гоняешь парней до седьмого пота. А накормить десять тысяч глоток — нешуточное дело.
Конан пожал плечами:
— Ничего не поделаешь. Завтра мы с Троцеро отправимся подыскивать новое место для лагеря. Зато следующее полнолуние встретим уже по дороге в Аквилонию.
— Это еще кто такой! — неожиданно воскликнул Публий, указывая на солдата, который отдыхал после утренних учений и подошел слишком близко к шатру командующего. Парень этот, видно, перебрал пива: колени у него подгибались, и он, споткнувшись о случайный камень, едва не свалился. Заметив недалеко от себя Публия и Конана, солдат сдернул с головы мятую шапчонку, поклонился — да так низко, что чуть не опрокинулся, — выпрямился и поковылял обратно.
Киммериец сказал:
— Это зингарец. Пришел несколько дней назад. Настоящего бойца из него не выйдет — чересчур уж тихоня. Хотя фехтует неплохо, прекрасный наездник, а ножом владеет, как мало кто. Так что Просперо велел ему оставаться. Зовут его… кажется, Квесадо.
— Ты у нас просто как магнит — тянешь к себе всех головорезов, — хмыкнул Публий.
— Я хочу выиграть войну, — ответствовал на это киммериец. — Раньше, угодив в какую-нибудь передрягу, я мог свалить куда подальше, где обо мне и слыхом не слыхивали. Теперь такой фокус не пройдет. Слишком многие знают меня…
— Что ж, нам только лучше, — улыбнулся Публий, — если у нас вожаки до того знамениты, что сбежать у них нет никакой возможности.
Киммериец промолчал. В памяти вереницей пронеслись образы прошедших лет, когда он голодным оборванцем впервые покинул суровый Север. Солдат и бродяга, он исходил вдоль и поперек хайборийские земли. Кем он только не был — вором, пиратом, степным разбойником, наемником. Потом стал армейским капитаном и вновь все потерял по прихоти фортуны. И везде, где он прошел — от диких Дебрей Пиктов до жарких степей Гиркании, от снежных сугробов Ванахейма до влажных джунглей Куша, — имя могучего киммерийца стало легендой. Поэтому теперь воины далеких стран, услыхав о том, что Конан собирает войско, устремились под его знамена.
Знамя Конана развевалось на центральном шесте шатра. Киммериец сам придумал себе герб — золотой, поднявшийся на задние лапы лев на черном поле. Еще в битве при Велитриуме, возглавляя отряд Львов, Конан снискал настоящую славу. Именно тогда он и придумал свой стяг, чтобы воинов вдохновляли не только обещанные деньги, — если смерть витает над самой головой, про золото забываешь, а вот о любимом знамени помнишь… После блистательной победы под Велитриумом король Нумедидес решил, что командир-варвар слишком уж популярен среди простых голодранцев, потому и приказал найти удобный момент и отправить могучего киммерийца на тот свет. Тупоголовый монарх позавидовал славе отважного воителя-северянина и побоялся той власти, что так неожиданно оказалась у Конана.
Свирепый варвар с трудом вырвался из западни. Пришлось ему в награду за верную службу бежать из королевства. Конан потом частенько вспоминал своих Львов… И вот теперь гордое знамя вновь реет над войском как символ славных побед.
Киммериец знал, что в скором времени воинов ждут суровые испытания. В глубине души Конан оставался суеверным варваром. Он, как всякий горец-северянин, свято верил во всевозможные магические амулеты и обереги, а посему золотой лев был священным талисманом отважного киммерийца. За свою недолгую жизнь Конан успел обойти половину хайборийских земель, повстречаться с самыми разными людьми — жрецами и королями, колдунами и бандитами, богатеями и оборванцами, — которые делились с добродушным, жадным до всего нового варваром своим богатым опытом, но в сердце он все равно хранил древние традиции родной Киммерии…
Квесадо тем временем, отойдя подальше от шатра полководца, вдруг загадочным образом протрезвел. Ни разу больше не споткнувшись, он быстро двинулся по разбитой телегами дороге в сторону Северных ворот Мессантии.
Получив место в солдатском шатре, Квесадо не стал отказываться от комнатенки с видом на гавань. И сейчас здесь, под дверью из грубо оструганных досок, его ждало письмо. Послание было без подписи, но Квесадо и так знал, что оно от Вибиуса Латро.
Зингарец покормил голубей и, используя незамысловатый ключ, принялся за расшифровку письма. На первый взгляд, это был обычный рассказ о домашних делах, но Квесадо отметил в послании каждое четвертое слово и прочел, что к нему направлен помощник. Вернее, помощница — женщина необыкновенной красоты.