Комплекс Ди

Прошел час, дождь утих. Мо по-прежнему сидел в машине. Вот уж и звезды показались на небе. Скоро его другу пора будет превращаться из управляющего в зэка. Наконец, когда Мо совсем извелся, ворота открылись и зять мэра, широко улыбаясь – от его морщин не осталось и следа, – подошел к «фиату».

– Все в порядке, – сказал он, усаживаясь. – Но денег он не хочет, их у него и так полно. За услугу он просит совсем другое – свежую девочку, чтобы с ней переспать. Невинную, у которой красная дынька еще не пустила сок.

Это странное выражение всегда напоминало Мо душную, пропахшую потом ночь, корзины с крабами, теплое крутое яйцо, лоснящееся лицо на каменистом фоне, горную пещеру в провинции Фуцзянь, на родине его отца. Именно тогда он первый раз услышал про «сок красной дыньки» как намек на лишение девственности. Ему было десять лет, и он приехал на каникулы к бабушке с дедушкой. В тот вечер он пошел купаться в горной речке с дядей, учителем математики, которого по политическим причинам разжаловали в мясники. В свои тридцать лет он сутулился, как дряхлый старик. Их застала гроза, и они спрятались в пещере, куда набилось много разного народа: молодые и старые, крестьяне, путники, и среди них несколько носильщиков с полными корзинами черных шевелящихся крабов – их ловили неподалеку в высокогорном озере и продавали в Японию. Самый старый из носильщиков – Мо на всю жизнь запомнил его похожее на терку рябое лицо – уселся на землю, прислонясь спиной к стенке пещеры, и стал негромким голосом рассказывать историю, меж тем как кто-то покашливал, кто-то харкал, а сам Мо облупливал еще теплое крутое яйцо, которое ему сунула какая-то крестьянка. Дело было в эпоху Тан, японцы тогда только-только выбрали себе первого правителя и придумывали, какой бы им взять национальный флаг. В конце концов они надумали украсть Идею у китайцев и послали в Китай, процветающую империю, своего шпиона. После долгого и трудного морского путешествия шпион ступил на китайский берег. Дошел до ближайшей деревни. Стояла тихая теплая ночь. Шпион увидел толпу людей, которые веселились, кричали, пели и плясали вокруг белого полотнища, посреди которого выделялся красный круг с черноватыми краями. Было похоже на большой праздник. «Наверное, это и есть национальный праздник, – подумал шпион, – а эта штука – китайский флаг». Он подождал, спрятавшись в кустах, пока все разойдутся по домам, и подкрался к тому, ради чего пустился в опасный путь, терпел голод, холод и не раз оказывался на краю смерти. Лазутчик схватил вожделенное сокровище и бросился бежать, не подозревая, что захватил простынку, запятнанную соком красной дыньки юной новобрачной, ставшей в ту ночь женщиной.

При упоминании о красной дыньке пещера огласилась дружным смехом. Только Мо ничего не понял. Он все пытался согреть ледяные руки, сжимая в ладонях теплое чищеное яйцо. Вдруг, сам не зная почему, он встал и направился прямиком к рассказчику. Пламя костра освещало голый торс носильщика, на каменной стенке трепетала его тень. Мальчик подошел и с силой засунул ему в рот целое яйцо. Тот чуть не подавился: прижатое к стене, ярко освещенное лицо его покрылось потом, маленькие блестящие глазки отчаянно вращались, – но наконец он кое-как проглотил яйцо. Мо запомнилось прикосновение к натянутой коже, похожей на промасленную оберточную бумагу. Он успел пересчитать все оспины и даже пощупал их. Так что выражение «сок красной дыньки» навсегда связалось у него с бурным и пестрым потоком эмоций. Он снова ощущал запах моря, видел каменное нутро пещеры.

На обратном пути дядя был в прекрасном настроении, что, в его-то положении, бывало не часто. (В пещере он сидел молчком и даже засмеяться со всеми вместе не посмел.) Листья после обильного дождя блестели будто отлакированные. Воздух был дивно свеж. Романтический лунный свет ласкал землю. Мо запомнил, как они сидели на склоне, вдыхали запах влажного папоротника и смотрели на смутно белевшую вдали снежную вершину. Дядя научил его стихам, написанным восемьсот лет назад, в эпоху династии Юань,[10] и запрещенным при коммунистах. Он читал тихим голосом, а мальчик повторял, пока не затвердил наизусть все от слова до слова:

И все же никогда, даже в самых бесстыдных снах, Мо не мог себе представить, чтобы у него возникло такое странное, неистовое желание, каким был одержим старый, насквозь трухлявый судья, мечтавший вскрыть свежую красную дыньку своими корявыми пальцами элитного стрелка. Он даже был склонен предположить, что случай судьи Ди, или китайский комплекс, остался неизвестен его великому учителю Фрейду, знатоку всех человеческих перверсий. Наоборот, в «Табу девственности» Фрейд полагал, что страдающий комплексом кастрации мужчина, лишая свою невесту девственности, воспринимает ее как «источник опасности»: «Первый половой акт с ней внушает ему особый страх». Кровь от дефлорации связывается у мужчины с раной и смертью. «Он боится, – продолжает Фрейд, – что женщина отнимет его силу, заразит его своей женственностью и сделает импотентом». Поэтому поручает лишить свою будущую супругу девственности какому-нибудь третьему лицу.

Фрейд и Ди – феномены разных миров. Если говорить начистоту, с тех пор, как Мо ступил на китайскую землю, его начали одолевать сомнения в безупречности психоанализа. Может, у Горы Старой Луны нет эдипова комплекса, как у всех людей? Действительно ли мужчины, которых она любила и еще полюбит, и даже он сам, Мо, всего лишь замещают для нее образ отца? Почему судья Ди так жаждет отведать красной дыньки и не боится за свой пенис? У него что, нет комплекса кастрации? Мо казалось, что судьба насмехается над ним, играет им, как капризный деспот.

По ночам эти вопросы заставляли его ворочаться без сна в постели. Он пытался подыскать на них ответы в рамках психоаналитического учения, но понимал, что все эти ответы притянуты за уши. Больше всего его мучило, что он никак не мог отделаться от этих мыслей, хоть и знал, что никогда не докопается до истины.

Иногда он с горечью думал, что не годится в аналитики. Ему не хватает уверенности в себе и практических знаний в области секса, он страшно робеет перед людьми.

Чтобы отблагодарить зятя мэра, Мо преподнес ему веер, расписанный в двадцатые годы художником-монахом: птички на камнях чистят перышки рубиновыми клювиками. В ответ старый друг снова пригласил его в ресторан, но для разнообразия не в свой, а в другой, на противоположном конце города. После обеда он повел его в чайный домик на берегу реки в стиле Шанхая тридцатых годов, с лаковыми ширмами, низкими резными столиками и вышитыми атласными подушками. Из глубины зала лились еле различимые звуки мягкой, нежной музыки.

– Видишь вон ту девушку, которая сидит в холле на бамбуковом стуле? – спросил зять мэра.

Мо посмотрел, куда он указывал. Девушка была молоденькая, лет восемнадцати от силы, со свисающими до плеч тусклыми крашеными рыжими патлами. На ней была белая блуза, доходившая до середины бедер. Чтобы взглянуть поближе, Мо встал и прошел мимо нее, как будто в туалет. Свет в зале был приглушен, но он разглядел невзрачное личико с выщипанными бровями, выставленную напоказ плоскую грудь – блуза была расстегнута, а черный кружевной бюстгальтер просвечивал насквозь – и костлявое тело.

– Девственница для судьи? – спросил он, снова усаживаясь за столик.

– Нет, шлюха, специально для тебя.

На несколько мгновений Мо онемел. Непроизвольно еще раз окинул взглядом девушку. И наконец пробормотал, чувствуя, что краснеет до ушей:

10

Династия Юань правила в XIII–XIV вв.