Страница 73 из 80
Они не спеша двинулись в путь. Боясь нарваться на скандал, Пиннеберг пошел не обычной дорогой, где ему волей-неволей пришлось бы пройти мимо домика Кримны. Пиннебергу при его нынешнем упадке духе было не до скандалов, жаль только, что не всегда удавалось их избежать. Поселок, где они жили, был большой, в три тысячи участков, но зимовали в нем от силы пятьдесят человек; все, кто только мог наскрести денег на комнату или приютиться у родственников, бежали в город от холода, грязи и одиночества. Оставшиеся — самые бедные, самые упорные и самые отчаянные — чувствовали, что они должны держаться друг за друга, но в том-то и беда, что они не держались друг за друга: это были либо коммунисты, либо наци, и они вечно скандалили и дрались между собой. Пиннеберг все еще не мог решить, на чью сторону стать; он думал, что легче всего лавировать между теми и другими, но иногда именно это и было труднее всего.
На некоторых участках люди лихорадочно работали пилами и топорами. Это были коммунисты, вместе с Кримной участвовавшие в ночной вылазке. Дрова нужно было поскорее убрать, чтобы сельский жандарм, если бы ему вздумалось проверить, ничего не обнаружил. Когда Пиннеберг вежливо говорил: «Добрый день», — люди отвечали ему сухо или хмуро, во всяком случае, не очень-то приветливее. Несомненно, они злились на него. Пиннеберга это тревожило.
Наконец отец с сыном достигли центра поселка — длинные, мощеные улицы, небольшие внллы. Пиннеберг расстегнул ремешок, прибитый к передку коляски, и сказал Малышу:
— Вылезай! Вылезай!
Малыш взглянул на отца, его голубые глазенки так и светились лукавством.
— Вылезай, — повторил отец. — Вези сам свою коляску. Малыш снова взглянул на отца, спустил ногу на землю, улыбнулся и подобрал ногу.
— Вылезай, Малыш, — увещевал сына отец. Малыш откинулся на спинку и притворился, что спит.
— Ну, хорошо, — сказал отец. — Тогда пап-пап пойдет один.
Малыш лукаво сощурил глазенки и не шелохнулся.
Пиннеберг медленно двинулся дальше, коляска с ребенком осталась позади. Он отошел на десять шагов, на двадцать: никакого эффекта! Совсем медленно он прошел еще десять шагов, и тут ребенок закричал:
— Пап-пап! Пап-пап!
Пиннеберг обернулся: Малыш вылез из коляски, но и не думал следовать за ним; он высоко держал ремешок, требуя, чтобы отец снова закрепил его.
Пиннеберг возвратился и закрепил ремешок. Малыш был доволен: его любовь к порядку была удовлетворена, и он долго толкал свою коляску, шагая рядом с отцом. Потом они дошли до моста через широкий, бурный ручей, протекавший по луговине. По откосу можно было спуститься на луг.
Пиннеберг оставил коляску наверху, взял Малыша за руку и спустился к ручью. После дождя ручей вздулся, стал мутным и весь вихрился пенистыми водоворотами.
Держа Малыша за руку, Пиннеберг подошел к самому берегу, и они долго молча смотрели на торопливо бегущую воду. Потом
Пиннеберг сказал:
— Это вода, Малыш, хорошая, славная водичка.
Ребенок что-то радостно пискнул в ответ. Пиннеберг несколько раз повторил эту фразу, и Малыш был рад, что отец с ним разговаривает.
А потом Пиннебергу вдруг подумалось, правильно ли, что он стоит во весь рост рядом с ребенком и поучает его. Он присел на корточки и еще раз сказал:
— Это хорошая, славная водичка, Малыш. Увидя, что отец прясел, ребенок, очевидно, подумал, что так надо, и тоже присел. Так, сидя на корточках, они некоторое время смотрели на воду, а потом пошли дальше. Малыш устал толкать коляску и пошел один. Сперва он шел рядом с отцом и коляской, потом его внимание начали привлекать всякие вещи, с которыми стоило познакомиться поближе, — курица, витрина или чугунная крышка колодца, хорошо заметная среди булыжников мостовой. Пиннеберг ждал его, а потом медленно шел дальше, снова останавливался, окликал и звал Малыша, Тот торопливо пробегал за ним несколько шажков, улыбался отцу, поворачивался и возвращался к своей чугунной крышке.
Так повторялось из раза в раз, и наконец отец ушел далеко вперед — слишком далеко, по разумению Малыша. Он позвал отца, но отец не остановился. Ребенок, не сходя с места, переступал с ноги на ногу, он очень взволновался. Взявшись за край шапочки, он надвинул ее на глаза и громко закричал; «Пап-пап!»
Пиннеберг оглянулся. Его сынишка стоял посреди улицы с надвинутой на глаза шапкой и топтался на месте — того и гляди шлепнется. Пиннеберг бросился к нему и едва успел подхватить сына, его сердце так и прыгало. «Надо же, — думал он. — В полтора года дойти до этого своим умом! Притворился слепым, чтобы я его забрал!
Он поправил сыну шапку, а лицо Малыша озарилось улыбкой.
— Ну и плутишка же ты, Малыш, ну и плутишка! — без конца повторял Пиннеберг со слезами умиления на глазах.
Но вот они дошли до Садовой улицы, где жил фабрикант Руш, с жены которого Овечка три недели не могла получить шесть марок. Пиннеберг повторяет про себя обещание не скандалить, твердо решает не скандалить и нажимает кнопку звонка.
Вилла стоит в палисаднике, немного отступя от улицы — большая, красивая вилла, а за нею — большой, красивый фруктовый сад. Пиннебергу это нравится.
Он уже все рассмотрел, и тут только до него доходит, что на его звонок никто не отозвался. Он звонит вторично.
На этот раз в доме открывается окно, из него высовывается женщина:
— Что нужно? Мы не подаем!
— Моя жена чинила у вас белье, — отвечает Пиннеберг. — С вас шесть марок.
— Приходите завтра! — кричит женщина и захлопывает окно.
Пиннеберг стоит и размышляет, что можно предпринять, не нарушая обещания, данного Овечке. Малыш сидит притихший в коляске; уж конечно, он почувствовал, что отец рассержен.
Пиннеберг снова нажимает кнопку звонка и не отпускает ее, не отпускает очень долго. Никакого движения. Пиннеберг снова что-то соображает и уже хочет уйти, но тут ему представляется, что значит восемнадцать часов подряд штопать и чинить белье. Он упирает локоть в кнопку звонка и ждет. Мимо проходят люди и смотрят. А он все стоит и стоит. Малыш — ни звука.
Наконец окно опять открывается, и женщина кричит:
— Если вы сию же секунду не отойдете от звонка, я позову жандарма!
Пиннеберг снимает локоть со звонка и кричит в ответ:
— Попробуйте позовите! Тогда я скажу жандарму…
Но окно уже захлопнулось, и Пиннеберг опять принимается звонить. Он всегда был кротким, миролюбивым человеком, но теперь это мало-помалу у него проходит. Правда, ему, в его положении, совсем невыгодно иметь дело с жандармом — но все равно. Малыш, должно быть, уже замерз, просидев столько в коляске, но и это ничего не значит. Вот стоит маленький человек Пиннеберг и звонит к фабриканту Рушу. Он хочет получить шесть марок, он упорствует, и он их получит.
Дверь виллы распахивается, и женщина направляется прямо к нему. Она вне себя от ярости. Она ведет на привязи двух огромных догов, черного и серого, — очевидно, ночью они сторожат усадьбу и дом. Псы понимают, что перед ними — враг, они рвутся с привязи и угрожающе рычат.
— Я спущу собак, — говорит женщина, — если вы сию же минуту не уберетесь!
— С вас шесть марок, — говорит Пиннеберг.
Женщина злобствует пуще прежнего, видя, что номер с собаками не прошел. В самом деле, не спускать же собак: они в два счета перемахнут через изгородь и растерзают человека. И тот понимает это не хуже ее.
— Как видно, вы научились ждать, — говорит она.
— Научился, — говорит Пиннеберг и не сходит с места.
— Вы ж безработный, — презрительно говорит женщина. — Это же у вас на лбу написано. Я донесу на вас в полицию. Вы обязаны сообщать о побочных заработках вашей супруги, это обман.
— Согласен, — говорит Пиннеберг.
— Я удержу с вас подоходный налог и сбор в пользу больничной и инвалидной кассы, — говорит женщина, успокаивая псов.
— Пожалуйста, — говорит Пиннеберг. — Тогда я вернусь завтра и попрошу предъявить квитанции финансового управления и больничной кассы.
— Пусть только ваша жена попробует прийти ко мне за работой! — кричит женщина.