Страница 43 из 80
— Что вообще? — удивленно спрашивает он.
— Так. Ничего. Это я просто так. Потом скажу. Еще успеется. Однако он не на шутку встревожен.
— О чем ты? Тебе больше не хочется?
— Милый, — отвечает она. — Милый, не говори глупостей. Не хочется. Ты же сам знаешь.
— Но ведь как раз это ты имела в виду? — допытывается он.
— Нет, я имела в виду совсем другое, — оправдывается она. — В книге, — она бросает взгляд на секретер, — в книге сказано, что в последнее время от этого лучше воздерживаться. Что и матери этого не хочется, и для ребенка нехорошо. Но пока…— Она делает паузу. — …Пока мне еще хочется.
— И долго так? — недоверчиво спрашивает он.
— Не знаю. Месяца полтора-два.
Он бросает на нее уничтожающий взгляд, берет с секретера книгу.
— Ах, оставь, — вскрикивает она. — До этого еще далеко. Но он уже нашел нужное место.
— По крайней мере три месяца, — говорит он, вконец уничтоженный.
— Ну ничего, — говорит она, — Кажется, у меня это наступит позже, чем у других. Во всяком случае, сейчас еще не так. А ну, закрой эту глупую книгу.
Но он продолжает читать. Брови его высоко вздернуты, лоб наморщен от изумления.
— Потом ведь тоже придется воздерживаться, — озадаченно говорит он. — Первые два месяца кормления, выходит, два с половиной месяца, да еще два — всего четыре с половиной. Ну, скажи на милость, стоило ли жениться?
Улыбаясь, она смотрит на него и не отвечает. Он тоже начинает смеяться.
— Господи боже, — вздыхает он, — час от часу не легче! Я о таком и думать не мог! Так вот он каков, этот Малыш, вот он с чего начинает. — Пиннеберг уже улыбается. — Ничего себе ребеночек. Оттирает отца от кормушки!
Она смеется.
— Погоди, тебе еще очень многое придется узнать.
— Как все-таки хорошо быть в курсе дела. — Он, улыбаясь, смотрит на нее. — Отныне, фрау Пиннеберг, переходим на ресурсо-сберегающее хозяйствование.
— Не возражаю, — отвечает она. — Только сначала просмотри бюджет до конца, а то не получится ресурсосберегающего хозяйствования.
— Согласен, — отвечает он. — А это что такое — «средства для чистки»?
— Ну, там, мыло, зубная паста, бритвы, бензин. Сюда же относится и стрижка.
— Стрижка? Отлично, детка. Одежда и белье — десять марок… Что-то непохоже, чтобы мы в скором времени пополнили свой гардероб.
— Но ведь есть еще те восемь марок, что отведены на покупку новых вещей. Конечно, без обуви тоже не проживешь. Я рассчитываю хотя бы раз в два года покупать тебе новый костюм и раз в три года — зимнее пальто кому-нибудь из нас.
— Шикарно, шикарно, — говорит он. — Три марки на сигареты — это очень великодушно с твоей стороны.
— Три штуки, на три пфеннига в день, — говорит она. — Не запищишь?
— Ничего, обойдусь. А это что такое? Три марки на развлечения? Как же ты думаешь развлекаться на три марки в месяц?
Ходить в кино?
— Пока никак, — отвечает она. — Я вот о чем думаю, милый. Мне хочется разок, хотя бы разок в жизни повеселиться по-настоящему, как богатые. Чтобы тратить деньги, не думая.
— На три марки?
— Мы будем откладывать их из месяца в месяц. И когда накопится изрядная сумма, этак марок двадцать — тридцать, мы как следует повеселимся.
Он смотрит на нее испытующе, вид у него чуть-чуть грустный.
— Раз в год? — спрашивает он. Но она ничего не замечает.
— Да, по мне, хотя бы и раз в год. Чем больше накопится, тем лучше. Зато уж потом мы протрем глазки денежкам. Гульнем напропалую.
— Странно, — говорит он. — Вот не думал, что ты находишь вкус в подобных вещах.
— А что тут странного? — спрашивает она. — Ведь это же так понятно. Я ни разу в жизни не испытала ничего подобного. Тебе-то что, ты уже все знаешь по своей холостяцкой жизни.
— Да, ты права, — медленно произносит он и умолкает. Затем вдруг яростно хлопает рукой по столу. — Ах, чтоб меня черти съели!
— Что с тобой? — спрашивает она. — Что случилось, милый?
— Ничего, — говорит он с легкой досадой. — Иной раз посмотришь, как все на свете устроено, и кажется, лопнешь со злости.
— Ты думаешь о других? Бог с ними. Им их деньги все равно ничего не дают. А теперь подпиши, миленький, что не будешь выходить из бюджета.
Он берет ручку и ставит свою подпись.
Рождество пришло и ушло — тихое, скромное Рождество с елкой в горшке, галстуком, верхней рубашкой и парой гамаш для мальчугана, с бандажом и флаконом одеколона для Овечки.
— Не хочу, чтобы у тебя отвис живот, — заявил он. — Хочу, чтобы моя жена сохранила красоту.
— В будущем году Малыш уже увидит елку, — сказала Овечка.
Однако елка здорово воняла — уже к сочельнику на нее пришлось извести весь одеколон.
Когда беден, все осложняется. Елку в горшке придумала Овечка: она хотела вырастить ее, весной пересадить. На будущий год, думалось ей, елку увидит Малыш, и так, становясь все больше, все пышнее, елка будет расти наперегонки с Малышом, вместе с ним встречать Рождество за Рождеством, — их первая и единственная елка. Так ей думалось.
Под праздники Овечка выставила елку на крышу кинотеатра. И тут, бог весть каким образом, о ней пронюхала кошка. До этого Овечка и знать не знала, что здесь водятся кошки, но они здесь водились, — Овечка обнаружила их следы в набитом землею горшке, когда взялась наряжать елку, и следы эти были весьма духовиты. Овечка выбросила из горшка все, что там было, выскребла и вымыла его, но это не помогло, — муж, как только окончилась торжественная часть с поцелуями, заглядываньем в глаза и осмотром подарков, сказал:
— Слушай, как странно она пахнет!
Овечка объяснила, в чем дело. Пиннеберг расхохотался.
— Ну, это легко поправить!
И, открыв флакон с одеколоном, спрыснул горшок.
Увы! В тот вечер ему пришлось без конца спрыскивать его: кошка на время замирала, но всякий раз победоносно воскресала к новой жизни. Флакон опустел, кошка воняла. В конце концов, еще в сочельник, елку пришлось выставить за дверь. С кошкой решительно не было сладу.
В первый же свободный от работы день Пиннеберг ранехонько вышел из дому и тайком набрал в Малом Тиргартене садовой земли. Елку пересадили. Но, во-первых, от нее по-прежнему воняло, а во-вторых, обнаружилось, что это вовсе не елка, выращенная в горшке, а черт знает что, садовник обрубил ей корни, чтобы только сунуть ее в горшок. Короче говоря, елки хватило бы лишь на две недели.
— Такие, как мы, всегда влипают, — сказал Пиннеберг и был почти готов признать это в порядке вещей.
— Ну, не всегда, — возразила Овечка.
— Например?
— Например, когда я нашла тебя.
В остальном декабрь прошел благополучно. Несмотря на рождественские праздники, Пиннеберги не превысили бюджет. Они не помнили себя от радости. «Стало быть, и это мы можем! Вот видишь! Несмотря на Рождество!»
И они строили планы, на что истратить в ближайшие месяцы свои сбережения.
Зато январь был унылый, мрачный, гнетущий. В декабре господин Шпанфус, новый «организатор» фирмы Мандель, еще только принюхивался к постановке дела, в январе он развил кипучую деятельность. Для каждого продавца была установлена норма выручки — в отделе мужского готового платья в размере двадцатикратного месячного оклада. Господин Шпанфус произнес по этому поводу небольшую изящную речь. Дескать, это делается исключительно в интересах самих служащих, теперь каждый с математической точностью будет знать, что оценен по заслугам. «Всякому подхалимству, угодничанью и подрывающему моральные устои искательству перед начальниками отныне будет положен конец! — провозгласил господин Шпанфус. — Дайте мне вашу чековую книжку — и я скажу, кто вы такой!»
Подчиненные слушали его с серьезными лицами; возможно, близкие друзья и рискнули обменяться замечаниями по поводу этого спича, но открыто никто ничего не сказал.