Страница 27 из 80
— Заявление! — говорит машинистка.
Рассыльный берет заявление, читает, смотрит на Пиннеберга и исчезает.
На этот раз Пиннебергу не приходится долго ждать. Снова появляется рассыльный.
— Господин Леман просит, — говорит он очень вежливо и проводит его через проход в барьере в следующую комнату.
Это еще не кабинет Лемана. Но это преддверие к лемановскому кабинету.
Здесь сидит стареющая дама с желтой физиономией. «Верно, личный секретарь Лемана», — со страхом думает Пиннеберг.
— Присядьте, пожалуйста. Господин Леман еще занят, — говорит дама страдающим, томным голосом.
Пиннеберг садится. В комнате много шкафов с делами, жалюзи подняты доверху, скоросшиватели лежат стопками — синие, желтые, зеленые, красные. У каждого скоросшивателя имеется хвостик, и Пиннеберг читает на хвостиках фамилии: «Фихте», читает он, потом «Фильхнер», потом: «Фишер».
«Это фамилии служащих, — думает он, — личные дела», — думает он. Есть совсем тоненькие, есть личные судьбы средней толщины, совсем толстых личных судеб нет.
Старая дева с желтой физиономией ходит то туда, то сюда. Она берет машинописную копию, вздыхает, со страдающим видом рассматривает ее, затем пробивает. Она берет папку, подшивает копию к делу. Что это: приказ об увольнении или о прибавке жалованья? А может быть, это письмо, в котором фройляйн Бир предлагается быть любезнее с покупателями?
«Может быть, уже завтра, а то уже и сегодня вечером, эта желтая старая дева заведет новое личное дело: Иоганнес Пиннеберг. Ах, как бы хорошо!» — думает Пиннеберг. Телефон на столе звонит. Старая дева достает папку, вкладывает в нее письмо, телефон звонит, подшивает письмо, телефон звонит, кладет папку обратно на полку, телефон звонит. Старая дева берет трубку и говорит страдающим, бледным голосом:
— Отдел личного состава. Да, господин Леман тут… Кто будет говорить? Господин директор Кусник?.. Да, пожалуйста, будьте любезны, пригласите к телефону господина директора Кусника! Я соединю с господином Леманом.
Недолгая пауза. Наклонившись вперед, старая дева слушает, можно подумать, она видит того, кто на другом конце провода; чуть заметный румянец появляется на ее бледных щеках. Голос у нее все еще страдающий, но в нем слышатся резкие нотки, когда она говорит:
— К сожалению, фройляйн, я могу соединить с господином Леманом только после того, как вызвавшее его лицо возьмет трубку.
Пауза. Она слушает. Говорит чуточку более резко:
— Вы можете соединить с директором Кусником, только когда господин Леман возьмет трубку? — Пауза. Очень гордо: — Я могу соединить с господином Леманом, только когда директор Кусник возьмет трубку. — Теперь темп ускоряется, тон делается все резче.
— Извините, фройляйн, позвонили вы!
— Нет, фройляйн, мне даны указания.
— Извините, фройляйн, на это у меня нет времени.
— Нет, фройляйн, сперва должен взять трубку господин Кусник.
— Извините, фройляйн, мне придется повесить трубку.
— Нет, фройляйн, так уже не раз бывало, потом окажется, что ваш шеф говорит по другому аппарату. Господин Леман не может ждать.
И несколько мягче:
— Да, фройляйн, я же вам сказала, господин Леман здесь. Я сейчас же соединю. — Пауза. Затем совсем другим голосом, кротким, страдающим: — Господин директор Кусник?.. Соединяю с господином Леманом. — Нажатие на рычажок, голос нежный, воркующий: — Господин Леман, директор Кусник у аппарата. Извините, как вы сказали? — Она слушает всем своим существом. И совсем изнемогая: — Да, господин Леман. — Нажатие на рычажок: — Господин директор Кусник? Мне только что.сообщили, что господина Лемана вызвали на совещание. Нет, я его вызвать не могу. В данный момент его нет в кабинете… Нет, господин директор, я не говорила, что господин Леман здесь, ваша секретарша, верно, ослышалась. Нет, я не могу сказать, когда господин Леман вернется. Простите, пожалуйста, но я этого не говорила, ваша секретарша ослышалась. Всего доброго.
Она вешает трубку. Все такая же страдающая, желтая, только чуть порозовевшая. Она опять подшивает бумаги к личным делам, и Пиннебергу кажется, будто она немного повеселела.
«Препираться-то ей, выходит, полезно, — думает Пиннеберг. — Верно, радуется, что секретарше Кусника влетит. Ей важно только самой усидеть на месте».
Телефон на столе звонит. Два раза. Громко. Резко. «Дело» из рук секретарши летит на пол; она прилипла к трубке.
— Да, господин Леман? Да. Сию минуту. — И затем, обращаясь к Пиннебергу: — Господин Леман ждет вас. — Она распахивает перед ним коричневую, обитую клеенкой дверь.
«Хорошо, что я всю эту комедию видел, — думает Пиннеберг, проходя в дверь. — Итак, держаться с должным подобострастием. Говорить как можно меньше. Да, господин Леман. Слушаюсь, господин Леман».
Огромная комната, одна стена — почти сплошное окно. И у этого окна стоит письменный стол гигантских размеров, а на нем ничего — только телефон. И желтый карандаш тоже гигантских размеров. Ни листка бумаги. Ничего. По одну сторону стола кресло — пустое. По другую плетеный стульчик, на нем — это, должно быть, и есть господин Леман — длинный человек с желтым морщинистым лицом, черной бородкой и бледной лысиной. Очень темные круглые колючие глаза.
Пиннеберг останавливается перед письменным столом. В душе он вытянул руки по швам, а голову втянул как можно глубже в плечи, чтобы не казаться слишком большим. Ибо то, что господин Леман сидит на плетеном стульчике, чистая формальность, ему бы следовало сидеть на верхней ступеньке приставной лестницы, тогда бы между ними была соблюдена правильная дистанция.
— С добрым утром, — говорит Пиннеберг кротко и вежливо и отвешивает поклон.
Господин Леман ничего не говорит. Он берет свой гигантский карандаш и ставит его стоймя.
Пиннеберг ждет.
— Что вам угодно? — весьма нелюбезно спрашивает господин Леман.
Пиннебергу нанесен удар прямо под ложечку. Страшный удар.
— Я… я думал… господин Яхман…— и это все, язык окончательно прилипает у него к гортани.
Господин Леман внимательно его рассматривает.
— До господина Яхмана мне нет никакого дела. Я хочу знать, чего хотите вы.
— Я прошу взять меня на службу в качестве продавца, — говорит Пиннеберг, говорит очень медленно, потому что язык слушается его с трудом.
Господин Леман кладет карандаш на стол.
— Мы никого не берем на службу, — безапелляционно заявляет он. И ждет.
Господин Леман человек терпеливый. Он ждет. Наконец он опять ставит карандаш стоймя и спрашивает
— Что еще?
— Может быть, через некоторое время? — лепечет Пиннеберг.
— Это при теперешней-то конъюнктуре! — Господин Леман пожимает плечами.
Молчание.
«Значит, надо уходить. Опять не повезло. Бедная Овечка!» — думает Пиннеберг. Он собирается уже откланяться.
— Покажите ваши документы, — вдруг говорит господин Леман.
Пиннеберг протягивает документы, рука его явно дрожит, он явно испытывает страх.
Что испытывает господин Леман, неизвестно; но в торговом доме Манделя до тысячи служащих, господин Леман заведует персоналом, значит, он большой человек. Возможно, господин Леман испытывает удовольствие.
Итак, Пиннеберг, дрожа, подает документы: свидетельство об окончании училища, затем рекомендацию от Вендхейма, рекомендацию от Бергмана, рекомендацию от Клейнгольца.
Все очень хорошие рекомендации. Господин Леман читает очень медленно, с невозмутимым видом. Затем поднимает голову, словно в раздумье. А вдруг, а вдруг…
— Н-да, удобрением мы не торгуем, — изрекает господня Леман.
Так, получил! Разумеется, он, Пиннеберг, просто дурак, он едва выдавливает из себя:
— Я думал… собственно, мужское готовое платье… удобрение было только между прочим.
Леман наслаждается. Он так доволен, что еще раз повторяет:
— Нет, удобрением мы не торгуем, — и прибавляет: — И картофелем тоже.
Он мог бы еще поговорить о зерне и семенах, на бланке Эмиля Клейнгольца это тоже значится, но слово «картофель» прозвучало уже не так эффектно, поэтому он только буркает: