Ричард Блейд, пророк

Он усмехнулся и открыл глаза. Разумеется, девушка! Кто же еще мог присниться ему после вчерашних разговоров? И не только разговоров…

В живом зеленом шалаше, приютившем путников на ночь, было тихо, просторно, свежо. Ни искателя, ни его ученика… Только сумки, сложенные у толстенного ствола, да прислоненные к нему мечи. Блейд повертел головой, потом заметил, что духовые трубки и колчаны исчезли; вероятно, фра отправились на охоту. Он поднялся, вытащил из своего мешка флягу и отхлебнул глоток. Пожалуй, хорошо, что Миот с Панти ушли… Можно посидеть в одиночестве, подумать… вспомнить, что было вчера.

Они шли на северо-запад, пока нижний край солнечного диска не утонул за вершинами деревьев. Лес Иллура был таким же, как за рекой: зеленое царство птиц, огромных ярких бабочек и рыжехвостых хатти, резвившихся среди листвы и цветов. Теперь Блейд знал названия большинства пернатых Миот, исходивший эти джунгли вдоль и поперек, мог ответить на любой из его бесчисленных вопросов. Старший фра не искал тропинок в лесу и вел их прямо дремучими чащобами, лишь изредка поглядывая на солнце да прикасаясь к древесной коре, листьям, ветвям, мху; лес будто говорил с ним, и Блейду, вечному скитальцу, этот язык тоже был понятен. То один, то другой путник срывал на ходу гроздь крупных сочных ягод или похожий на ананас плод — его нежная кисловатая мякоть хорошо утоляла жажду. Они не делали привала днем; сильным мужчинам и юноше не требовался отдых.

Когда солнечный свет начал тускнеть, Миот вывел их к ручью и большому оврагу за ним, над которым зеленой пеной вздымалась листва. Вначале Блейд решил, что видит древесные кроны; однако то были кусты — гигантские шарообразные кусты с мощными ветками толщиной в руку. Листья росли на них так плотно, что он едва мог разглядеть сами ветви, покрытые гладкой корой; добраться же до ствола показалось ему невозможным. Миот, довольно хмыкнув, опустился на корточки и что-то зашептал, шаря руками по земле, не то поглаживая, не то взрыхляя ее пальцами. Затем он осторожно пополз вглубь куста, протискиваясь меж разошедшихся в стороны веток. Блейд и Панти последовали за ним.

Они продвигались на коленях довольно долго и проползли ярдов пятнадцать. Внутри, за зеленой стеной, было на удивление просторно и чисто — толстый бочкообразный ствол вздымался вверх словно колонна, поддерживающая кровлю этой необычной хижины, землю покрывал слой сухих листьев. На высоте восьми футов ствол расщеплялся на десятки ветвей, шатром спускавшихся до земли; концы их, как показалось Блейду, уходили в почву. Он выпрямился во весь рост и приложил руку к живой стене, которую они только что преодолели. Он не мог продавить ее даже на дюйм! Прутья, отходившие от основных веток, плотно переплелись, закрыв проход, и теперь лишь слегка вибрировали под его ладонью и пружинили, будто батут.

На губах Миота заиграла улыбка.

— Не старайся, Талса, руками тут ничего не сделать. Добрый топор, точильный камень и день работы — тогда ты, возможно, выберешься наружу.

— Как это…

— …называется, — закончил искатель; теперь он ухмылялся во весь рот. — Ты замучил меня сегодня такими вопросами, друг. Давай поедим и побеседуем о чем-нибудь более серьезном.

— Но все же, Миот?

— Мы, фра, называем этот куст шалашником. Здесь можно отдохнуть и поесть, можно выспаться… Здесь безопасно. Только держи свои огненные руки подальше от сухих листьев — костров шалашник не любит.

Раскрыв сумки, они приступили к ужину. Блейд, расправляясь с сушеным мясом, огладывал живую хижину, приютившую их в этот вечер; ему казалось, что их маленький отряд накрыли огромной корзинкой, прутья которой пустили корни и зацвели. Плотная кровля почти не пропускала света, и он едва различал смутно белевшие в полутьме лица и обнаженные торсы спутников. По мере того, как солнце опускалось за горизонт, мрак сгущался, заканчивая трапезу, они уже не видели собственных рук.

— Отличное убежище, — Блейд, прислонившись спиной к стволу, раскупорил фляжку. — Жаль, нельзя зажечь огонь.

— У Лиллы осталось только шесть ратаа, и я не стал выпрашивать один из них, — произнес Миот. Но ничего, говорить можно и в темноте.

— Ратаа? Что это…

— …такое, — снова закончил искатель. Блейду казалось, что он улыбается; видно, игра в вопросы и ответы его забавляла. — Ратаа — Магический Свет, Талса. Только свет, ни жара, ни тепла. Мы могли бы зажечь ратаа, и тут стало бы светло, как днем. Конечно, если ратаа свежий, сильный… некоторые едва тлеют.

— Ничего, — сказал Блейд, — говорить можно и в темноте.

Миот завозился, устраиваясь поудобнее.

— Завтра к вечеру мы выйдем в унгу. Еще через половину дня придем к ставату Тарвал… но там, думаю, уже ничего нет. Однажды мы захватили воина кастелов, и Лилла дозналась, что их дзу нашел это место. Значит, надо идти к северу, искать Иллурский стават… Это пещеры в холмах, и вряд ли Брин их обнаружил. Если только… — он замолчал.

— Если только?.. — подсказал Блейд.

— Если Фра Лайана, мать Лиллы, наша прежняя бартайя, ничего не сказала. Брин захватил ее десять лет назад… после большой битвы, когда почти весь наш клан был уничтожен.

— Думаешь, ее пытали?

— Нет. Бартайи и дзу могут узнать правду другими способами. На то им дарована Сила.

Они помолчали.

— Как началась война? Из-за чего? — ноги у Блейда начали затекать, и он прилег на бок. — Иглстаз — прекрасная страна, а людей тут, судя по твоим словам, мало. Разве роду Кастелов не хватает своих земель?

Миот вздохнул.

— Да, людей мало, земли много. Поэтому, если не считать талисманов, Даров Арисо, люди — самое ценное… Больше людей в клане, больше власти у вождя, больше силы… С давних времен наши роды, и дентры, и латраны, бьются за людей. Одни, побежденные, мельчают, распадаются, исчезают совсем; другие, победители, накапливают мощь. Когда-то в Иглстазе жили две сотни родов, теперь не наберется и ста.

— Разве можно биться за людей? Их что, захватывают в плен и обращают в… в рабов? — Блейд поймал себя на том, что произнес последнее слово на английском: в языке фра такого понятия не было.

— В рабов? — в голосе Миота послышалось недоумение. — Теперь я спрошу, Талса: что это такое?

— Ну, пленные… пленные, которых заставляют трудиться на победителей. Их самих, их детей, внуков и всех потомков.

Искатель хмыкнул.

— Странный обычай! Разве можно доверять подневольным людям? Как добиться от них преданности роду? Нет, Талса, ни один из кланов Иглстаза не будет держать пленных, ни зрелых мужчин и женщин, ни молодежь, ни даже стариков. Если война шла всерьез, их уничтожают, травят в лесах и горах как диких клотов. Пленники — всегда враги.

— Тогда за каких же людей вы сражаетесь?

— За детей, Талса, за маленьких детей, которые быстро забывают, кем они были. Ты же видел, фра и кастелы ничем не отличаются друг от друга… и тейды такие же… Мы носим перья птицы кау, кастелы — ожерелья из хвостов хатти, тейды — маленькие разноцветные диски из своих ставатов. Но внешне мы все одинаковые! — он сделал паузу. — Тогда, десять лет назад, кастелы взяли сотни наших детей… и еще через десять мы будем сражаться с молодыми воинами, что родились когда-то в гронах фра… Но они уже кастелы, Талса! Они не помнят нас, мы им чужие!

Странная концепция, подумал Блейд. Не рабство, а тотальное уничтожение взрослых и ассимиляция детей! Такого ему не приходилось видеть раньше. И в Меотиде, и в Сарме, и в стране монгов шли войны, и захваченных пленных обращали в рабов, рабство являлось естественной и неотъемлемой частью культуры, предпочитавшей решать спорные вопросы огнем и мечом. По существу, в Альбе, Тарне, Катразе и Джедде тоже были рабы — нищие крестьяне, тарниотские цебоиды или хадры, рубившие мрамор в каменоломнях. Но здесь, на этой благодатной земле, протянувшейся меж теплым океаном и горами на тысячи миль, он встретился с чем-то иным, более логичным и, пожалуй, более холодным и жестоким. Подобную систему могла измыслить лишь зрелая культура, вынужденно или добровольно повернувшая вспять.