Страница 3 из 68
Другое дело — экономическая свобода. Да, это — идеал. Чей же? Крайние идеалисты тут — грабители-мокрушники. Далее — предприниматели по кражам со взломом, щипачи, банкиры и так до мелких спекулянтов. Идеал нормального человека за всю историю цивилизации был иной — ограничить экономическую свободу этих идеалистов, ввести ее в рамки права, общественного договора. На этом пути у человечества есть некоторые успехи, огорчающие А.Н.Яковлева: сократили свободу рабовладельцев, преодолели крепостничество, создали профсоюзы, добились трудового законодательства. Борцы за свою экономическую свободу при этом яростно сопротивлялись и пролили немало крови (хотя и им иногда доставалось). Никогда в истории интеллигенция не была на стороне мироеда — и вот, на тебе.
Конечно, рассуждения Яковлева убоги, даже немного совестно его цитировать. Мне смысл свободы в контексте всей нашей реформы открыл в блестящей, поэтической лекции виднейший теолог Израиля раби Штайнзальц в 1988 г. Его тогда привез в СССР академик Велихов, и это было событие. Еще большую службу сослужил бы России Велихов, если бы опубликовал ту лекцию. Состоялась она в Институте истории естествознания АН СССР, где я работал. Раби Штайнзальц, в прошлом историк науки, вроде бы приехал рассказать об истории науки в Израиле, но, выйдя на трибуну, сказал: "Я вам изложу самую суть Талмуда". Для меня это была, пожалуй, самая интересная лекцию, какую я слышал.
Лектор осветил три вопроса: что есть человек, что есть свобода и что есть тоталитаризм — как это дано в Талмуде. (Потом то же самое, по сути, написали философы западного общества Гоббс и Локк, но по-моему, хуже). Человек, сказал раби, это целостный и самоценный мир. Он весь в себе, весь в движении и не привязан к другим мирам — это свобода. Спасти человека — значит спасти целый мир. Но, спасая, надо ревниво следить, чтобы он в тебя не проник. Проникая друг в друга, миры сцепляются в рой — это тоталитаризм. Раби привел поэтический пример: вот, вы идете по улице, и видите — упал человек, ему плохо. Вы должны подбежать к нему, помочь, бросив все дела. Но, наклоняясь к нему, ждущему помощи и благодарному, вы не должны допустить, чтобы ваша душа соединилась, слилась с его душой. Если это произойдет, ваши миры проникают друг в друга, и возникает микроскопический очаг тоталитаризма.
Я спросил самого авторитетного сегодня толкователя Талмуда (недавно он назначен духовным раввином России): значит ли это, что мы, русские, обречены на тоталитаризм и нет нам никакого спасения? Ведь я ощущаю себя как личность, как Я, лишь тогда, когда включаю в себя частицы моих близких, моих друзей и моих предков, частицы тела моего народа, а то и всего человечества. Вырви из меня эти частицы — что останется? И мой друг таков, какой он есть, потому, что вбирает в себя частицы меня — наши миры проникают друг в друга, наши души соединены. Значит, если мы от этого не откажемся, мы будем осуждены, как неисправимое тоталитарное общество?
На этот вопрос раби не ответил — хотя я и сидел рядом с ним за столом президиума. Он ответил всей своей лекцией.
Свобода людей, связанных любовью и самыми разными отношениями солидарности, не может быть замещена свободой индивидуума, участвующего в гоббсовой "войне всех против всех". Приняв на себя такую "освободительную" миссию, интеллигенция становится соучастницей грандиозного проекта Реформации России. Сознает ли она, что означает для России эта Реформация в целом? Тут гибелью 2/3 населения, как в Германии, не обойдешься.
Известно, что современное общество Запада возникло на обломках традиционного общества средневековой Европы под знаменем свободы, которая включая в себя три основных компонента: свободу от Бога, свободу от мира (Природы) и свободу от человека. Но боюсь, что в массе своей интеллигенция просто не понимает, о чем идет речь. Эти годы мы наблюдаем такую безответственность в суждениях и помыслах, будто Хлестаков стал духовным диктатором.
В перестройке популярна была "шведская модель". Но кто удосужился прочесть хотя бы книгу премьер-министра Улофа Пальме с таким названием? А он там пишет: "Бедность — это цепи для человека. Сегодня подавляющее большинство людей считает, что свобода от нищеты и голода гоpаздо важнее многих дpугих пpав. Свобода пpедполагает чувство увеpенности. Стpах пеpед будущим, пеpед насущными экономическими пpоблемами, пеpед болезнями и безpаботицей пpевpащает свободу в бессмысленную абстpакцию… Hаиболее важным фактоpом увеpенности является pабота. Полная занятость означает колоссальный шаг впеpед в пpедоставлении свободы людям. Потому что помимо войны и стихийных бедствий не существует ничего, чего люди боялись бы больше, чем безpаботицы".
То есть, бедность и безработица — более фундаментальные, первичные виды несвободы, подавляющие человека сильнее, чем несвободы административные. Почему же этого не хотели услышать? Почему с таким энтузиазмом прославляли грядущую безработицу и ликвидацию "уравниловки" — того, что всей массе наших людей давало очень важные элементы свободы? Ведь Заславская ясно предупреждала: будет перераспределение свобод. У кого-то они будут изъяты. Неужели интеллигент может представить себе страдания других, лишь испытав их на своей шкуре?
А как с демократией? Сходились на том, что демократия предполагает, что политика государства определяется ясно выраженной волей большинства народа. Прежний порядок не был демократией в западном смысле слова (это само по себе ни хорошо, ни плохо — а просто факт). Это было типичное традиционное общество, в котором политика и власть легитимируются не снизу, через волеизъявление граждан, а сверху — через не подвергающуюся обсуждению идею (еще ранее — религию), которую принимает народ. Заметим, что в разного рода традиционных обществах проживает около 80 проц. всех людей на Земле, и недочеловеками от этого они не становятся.
Но что же мы видим сегодня, когда старый порядок сломан? Какую демократию принесли "архитекторы"? Как они выполнили свою клятву? Ведь всем очевидно, что если бы в России силой не установили режим крайне авторитарной президентской республики — практически, диктатуры — а следовали бы нормам буржуазной представительной демократии, то курс реформ Гайдара-Чубайса никак бы не прошел. Созыв за созывом парламент этот курс отрицает, опрос за опросом показывает, что большинство этой реформы не приемлет. Какое право имеет интеллигент, поддерживающий этот режим, считать себя демократом?
Не будем брать крайних, бьющих по чувствам событий вроде расстрела Верховного Совета. Рассмотрим "философские" рассуждения Г.Бурбулиса в беседе с А.Карауловым.2
В доступной форме идеолог режима изложил установки "демократов". Устами Бурбулиса режим дает такое толкование демократии, что надо отчеканить на фасаде "Белого дома". Страна, говорит, больна, а мы поставили диагноз и начали смертельно опасное лечение вопреки воле больного.
Итак, мы в антиутопии, теперь "демократической". Свобода — это рабство! Когда над страной проделывают смертельно опасные (а по сути, смертельные) операции не только не спросив согласия, но сознательно против ее воли — это свобода или тоталитаризм? Корреспондент подъехал с другой стороны: вот, ветераны хотели 23 февраля возложить венки у могилы Неизвестного солдата, а их "затолкали" (хорошее нашел слово А.Караулов). Почему было не дать пройти, раз свобода? Бурбулис мягко объяснил: вы не понимаете. Был регламент, мы не будем обсуждать, почему он был установлен … Зачем было прорываться именно в этот день? Пришел бы, кто хотел, тихонько, в другое время, и возложил венок.
Итак, свобода в том, чтобы не обсуждать запрет властей, даже если он неправовой и провокационный. Не требовать своего традиционного права, а подчиниться нарочито унизительному распоряжению — прийти тихонько и в другой день. При этом Бурбулиса не смутило, что 23-го люди требовали лишь той свободы, которая дана им по закону. Мэр не имел права запретить митинг, Бурбулис знал, что Моссовет являлся высшим по отношению к мэру органом, и что Моссовет митинг разрешил. Так что речь шла о произволе исполнительной власти в ограничении свободы граждан. Объяснения Бурбулиса показывают: речь идет о свободе действий режима против граждан.