Страница 1 из 25
В.Т. Коржиков
КОГОТЬ ДИНОЗАВРА
ЧУДЕСА, ДА И ТОЛЬКО!
Корреспондент молодёжной газеты Алейников проснулся в номере улан-баторской гостиницы с предчувствием какого-то чуда.
За дверью кто-то уже смеялся, кто-то напевал польскую песенку, а какой-то мальчишка радостно сообщал по-немецки на весь коридор, что чуть не проглотил зубную щётку.
Слышался плеск воды, хлопанье полотенец. Утро шумело во все паруса!
Алейников откинул мягкое верблюжье одеяло, спрыгнул на пол и выглянул в окно.
Далеко за городом прохладным пламенем играли верхушки холмов. Солнце пробуравило среди них желобок и быстро заливало светом весь Улан-Батор. Золотисто-алыми становились городские кварталы: как бутоны, розовели на окраинах среди зелени дачные юрты…
На площади у гостиницы шумно гонялись друг за другом монгольские ребята, которых он видел вчера на пионерском параде: одних в космической ракете «Монголия», других верхом на мохнатых монгольских лошадках…
Чуть в стороне от ребят у памятника Сухэ-Батору прохаживался гость — седой коренастый генерал из Советского Союза, и на груди у него при каждом повороте вспыхивали две Золотые Звезды.
А через площадь плавной, перекатывающейся походкой к гостинице приближался невысокого роста смуглый человек по имени Церендорж и уже издали махал Алейникову рукой.
В окно гостиницы вливался упругий хвоистый воздух, а вместе с ним чувство чего-то необыкновенного, удивительного — как будто наконец подплываешь к далёкой стране и вот-вот покажется синяя полоска берега, а за ней поднимутся навстречу и засияют белые кварталы Гаваны, Бомбея, Сан-Франциско…
Алейников даже покосил глазом на висевшую на стуле тельняшку. Чудо, казалось, поводило лёгким крылом совсем рядом.
Собственно говоря, чудеса начали происходить с ним ещё неделю назад.
Во-первых, в одни сутки он оказался в неслыханной от Москвы дали. Во-вторых, в несколько часов из бездетного холостяка превратился в папашу целой пионерской семьи!
И всё случилось тогда, когда он ничего не ожидал. Да и кто ждёт подобных вещей?! Всю ночь Алейников сидел дома в Москве за рабочим столом и авторучкой «Паркер», подаренной знакомым капитаном, дописывал очерк о мальчике, который спас от браконьеров лосёнка. Он почти всё уже написал, но чувствовал, что не хватает ещё каких-то важных завершающих слов и они вот-вот должны появиться, как вдруг раздался телефонный звонок:
— Вася, работаешь?
Звонил редактор.
— Работаю, а что?
— А надо бы отдыхать! — сказал редактор.
— Почему? — удивился Алейников, хотя была поздняя ночь. Ничего подобного от редактора он прежде не слышал.
— Потому что завтра летишь в командировку.
— Куда?
— В Монголию!
Алейников кончиком пера подцепил рыжеватый чуб. Это было невероятно!
Ему случалось пробираться на машине по джунглям Индии, матросом подплывал он когда-то к берегам Панамы и к весёлым пальмам Кубы, подтягивался канатами к пропахшим рыбой причалам Японии. Но Монголия?!
Перед глазами вдруг возникли жёлтые пески с караванами верблюдов и мохнатыми лошадками Пржевальского; араты, летящие с длинными шестами в руках на степных кобылицах, фантастический олгой-хорхой из рассказов путешественников.
Это была сказка детства!
«Время готовить тельняшку», — решил Алейников и спросил:
— А что делать?
— Написать очерк о наших комсомольцах, которые строят вместе с монгольской молодёжью новый большой завод — в степи, у самых гор. Об их дружбе. Ну, и обо всём интересном, что увидишь.
И это было прекрасно! Ещё в детстве, с отцовских плеч он привык видеть и стройки, и дымки новых заводов и на всю жизнь полюбил их весёлый рабочий шум. Хорошо!
Но тут редактор сказал:
— Правда, есть ещё одно маленькое задание… На слёт монгольских пионеров летят наши ребята, целая делегация, а руководительница, работник пионерской организации, встретит их в Иркутске. Так ты возьми их… Идёт?
«Ничего себе подарочек судьбы!» — подумал Алейников, но по морской привычке сказал:
— Лады!
Главное — впереди Монголия!
И утром в его новеньком заграничном паспорте в графе «вместе с ним следуют» было написано: «дети» и вклеены четыре фотокарточки:
Гены — победителя физической олимпиады,
Светы — колоратурного сопрано из Еревана,
Коли — старосты исторического кружка
и грустной гимнастки Вики, остренькой, как складной ножичек.
В аэропорту Василий Григорьевич окинул взглядом новую семейку, представился и кивнул на трап самолёта: «Пошли!»
Полёт проходил нормально. Алейников предвкушал встречу с Монголией и посматривал за своими подопечными.
Слева, в кресле 12а, он видел живой профиль и белобрысую макушку юного физика. В 12б лёгким барханчиком приподнимались волосы старосты историков. В 12в, положив туфельку на туфельку, о чём-то грустила юная гимнастка.
В 12г на спинке кресла лежала его собственная, слегка лохматая голова. А справа, в 12д, кося чёрными глазами в иллюминатор, маленькая, словно Дюймовочка, «сопрано из Еревана» смотрела, как просто под ней пролетают тысячи километров с городами, лесами, дорогами… Только однажды, увидев горную цепь, она вскинула громадные ресницы и пренебрежительно сказала с лёгким акцентом:
— Гори… Разве это гори?.. Вот Арарат!
И вдруг, задремав, ткнулась носом Алейникову в плечо.
Ребята поглядывали на него, он поглядывал на них и кивал:
— Всё в порядке, ничего! — А сам думал: «Ничего! Только до Иркутска!»
Правда, иногда его покалывало сомнение: «А вдруг не встретит?»
Но в Иркутске прямо на посадочной площадке, словно вожатая на сборе, стояла маленькая крепкая женщина с косой, уложенной в корону, в остроносых туфельках на острых каблучках. И как только делегация спустилась по трапу, женщина крепко пожала Алейникову руку и представилась:
— Людмила Ивановна!
— Отлично! — сказал Василий Григорьевич. — Прекрасно! Вот ваш груз. В целости и сохранности. И счастливого вам пути!
— А вы разве не в Монголию? — Глаза Людмилы Ивановны под очками удивлённо мигнули, и ребята с удивлением посмотрели на него: они ведь записаны к нему в паспорт!
— В Монголию! — сказал Василий Григорьевич. — Конечно, в Монголию.
— Ну и хорошо! Доедем все вместе! — сказала Людмила Ивановна.
— Все вместе! — зашумели ребята.
— Ну ладно! — согласился Василий Григорьевич, оглядывая семью. — Ладно, до Улан-Батора. — И отправился вместе со всеми на вокзал.
НУ И СЕМЕЙКА!
Поезд привычно мчался через леса и скалистые горы, неожиданно врывался в чёрные тоннели, а через минуту они отлетали назад, как отстрелянные ступени ракеты. Впереди снова волнами двигались зелёные сопки, по ним пробегали тени от дыма и облаков; шелестя золотой шелушицей, что-то пели придорожные сосны. И вся делегация чувствовала себя великолепно — что может быть лучше дальней дороги?!
Правда, о чём-то грустила Вика. Зато Генка носился от окна к окну, из купе в коридор, всех теребил и то и дело взмахивал руками: «Смотрите!» Коля восторженно ловил глазами названия станций, и его пухлые губы изумлённо приоткрывались: «Здесь были декабристы! А это же тот самый Бабушкин, революционер!»
Василий Григорьевич обнимал за плечи то одного, то другого. И если бы мог, обнял бы эту дорогу, холмы и сосны. Он любил просторы, полные вольных ветров, звуков, песен. И когда Светка начинала потихоньку напевать какой-нибудь мотив, он с удовольствием подтягивал лёгким баритоном оперные арии и песенки, а особенно эту, шопеновскую: