Великие перемены

Предполагал ли ты подобное тупоумие у наших потомков?

Там случилось еще кое-что, для чего слово «возмутительно» ничуть не является соразмерным выражением, нечто, о чем я не осмеливаюсь тут написать. Я расскажу тебе об «этом», если когда-нибудь вернусь обратно.

Если раньше иногда у меня и возникали мысли каким-нибудь способом попасть в сегодняшнее Срединное царство, то теперь, когда я прочитал об «этом» в Га-сет, я буду «этого» остерегаться.

Опять вернуться в Либицзин было сложно, но я опасаюсь, что сбежать отсюда, а именно от Я-на, будет еще сложнее. Ни за что на свете она не должна узнать, что я здесь пишу. Прочитать она, конечно, не сможет, потому что у нее нет никакого представления о наших буквах, но она постоянно пребывает в чрезмерных хлопотах обо мне и не переставая спрашивает: «Что ты пишешь? Как это звучит? Прочитай это на моем языке!» и так далее. Она хороший человек, но ее доброта начинает на меня давить. Она ос-си, зовут ее, как сказано, Я-на. Всех дам в Красной провинции ос-си зовут Я-на. У нее двое, по ее мнению очаровательных детей, которые уже почти оборвали нити моей жизни.

Цирк Ша Би-до давал в одном из маленьких городов на упомянутом севере Красной провинции свое последнее представление — причем мы не подозревали о своей грядущей судьбе. Никто, кажется, кроме меня, не заметил, что однажды утром пришли два господина и разбудили Бобровые усы. Одетый в розовую ночную рубашку он, еще не совсем проснувшись, открыл им свою жилую повозку, и когда они вскоре ушли, Бобровые усы долго еще смотрел им вслед из двери — он был все еще в розовой ночной рубашке, но его лицо стало цвета очень светлого песка. И его босые ноги, выглядывающие из-под ночной рубашки, казались еще более бледными, чем обычно — эту странность я сохраню в своей памяти.

Я подошел к нему и глянул ему в лицо.

Он не поздоровался со мной, не пожелал «доброго утра», лишь сказал хриплым голосом: «Это всё».

— Что все, внушающий благоговение начальник всемирно известно цирка Ша Би-до?

— Внушающий благоговение! Как бы не так! Завтра заберут зверей. Шатер заберут уже сегодня после обеда. Повозки и все остальное уже давно мне не принадлежит. Остатки хлама они скорее всего сожгут. Когда ты услышишь хлопок, это будет означать конец.

Он пошел в свою живую повозку, заперся, и действительно в этом узком помещении сразу раздался такой ужасающий хлопок, что я в какой-то момент решил, что повозка лопнула. Все сбежались, открыли повозку и вынесли Бобровые усы наружу. Его розовая ночная рубашка была мокрой от крови. Он выстрелил себе в голову из ручного прибора с черным порошком.

Я, пригнувшись, пробрался через кричащую толпу, вбежал в свою жилую повозку, спешно упаковал вещи (за это время они помимо уже упомянутой сумки заполнили еще и внутренность одного Че Mo-дань) вынул из тайника сэкономленные деньги и отправился восвояси. Пещеру передвижных железных труб я нашел без труда. Будучи уже достаточно опытным, я купил бумажку, дающую мне разрешение на поездку в трубе, сел в вагон и поехал в Либицзин. В городе «Дай мне марку», называемом также «Городом сорока тысяч пивных» я должен был пересесть из одной железной трубы на колесах в другую.

И кого же, как ты думаешь, я встретил в нем? Ты даже представить себе не сможешь: лже-друга Хэн Цзи. Железная труба — в это невозможно поверить — везет с собой и передвижную харчевню, и именно там и нигде больше сидел и пребывал в весьма шумном веселье Хэн Цзи. Он успел опустошить бесчисленные стеклянные сосуды с бодрящей жидкостью и не только развлекал всех присутствующих, но и платил за них. Он распевал уносящиеся вдаль песни и среди прочих много раз повторял одну, где говорилось, что такой прекрасный день, как сегодня, никогда не должен закончиться.

Все подпевали, а Хэн Цзи снова и снова приказывал кельнеру, чтобы тот приносил новые бодрящие напитки, и размахивал большими коричневыми или оранжевыми денежными бумажками. Когда он углядел меня, то издал такое дружеское мычание, что вся железная труба задрожала. Он кричал, что наконец-то нашел своего старого друга, обнимал меня и говорил, что мы никогда больше не разлучимся. С большим трудом мне удалось уклониться от его поцелуя. О том, что он украл у меня деньги, он не сказал ни слова.

— Ты стал миллионером? — спросил я.

Он загоготал.

— Так точно, — сказал он. — Вдруг и вчера. Я выиграл приз за красоту.

Я ахнул.

— Да, — сказал Хэн Цзи. — За пуделя.

Все кругом покатились со смеху.

— А если бы, — орал Хэн Цзи, — владелец приносящего прибыль пуделя не был таким дураком и не сел бы играть со мной в карты, то приз бы остался у него.

Мне не оставалось ничего иного, как сделать хорошую мину при плохой игре. Я выпил маленькую рюмку бодрящей жидкости и надеялся лишь на то, что все общество, вкушая эту бодрость, уже вскоре перестанет понимать где верх, а где низ.

И не ошибся. Между тем в передвижную харчевню вошел некий господин, которого, что было ясно и непосвященному, совершенно не интересовало ликование Хэн Цзи и его собутыльников. Тем не менее Хэн Цзи крикнул ему, что тот должен немедленно присоединиться к попойке, но господин скорчил недружелюбную мину, пожаловался прислуге на шум и заявил, что намеревается посидеть здесь в тишине и покое, чтобы собраться с мыслями. Это настолько вывело Хэн Цзи из себя, что его лицо стало фиолетовым. Слуга оказался беспомощным, и приятный господин получил бы хорошую взбучку, если бы я не сказал Хэн Цзи, что этот господин мой друг и у него возникла настоятельная необходимость переговорить со мной.

Таким способом мне удалось доставить этого человека с безопасное место в дальнем углу харчевни, и вскоре после этого компания Хэн Цзи окончательно напилась, как я и ожидал. Большинство вскоре уснуло. Так я познакомился с выдержавшим государственный экзамен господином ученым Нау-ма.

Выдержавший государственный экзамен ученый и распространитель науки господин Нау-ма должен был ехать в железной трубе на колесах дальше, потому что он распространял свои знания не в Либицзине, а в расположенном несколько южнее городе, который назывался Йе-на,[35] где находилась так называемая Высшая школа Мудрости. Вступив с господином Нау-ма в беседу, когда мы с ним вернулись в одну из комнаток железной трубы, я спросил, не знает ли господин Нау-ма моего друга, выдержавшего государственный экзамен господина ученого Ши-ми. Нет, ответил господин Нау-ма очень вежливо, сам он обучает в Йе-на премудрости юриспруденции и едва знаком с учителями исторической науки, к которым принадлежит господин Ши-ми, но он мог бы справиться, для него это несложно; он сделает это охотно, тем более, что я прямо-таки спас его своим присутствием духа; но должно пройти несколько дней, прежде чем он сможет дать мне достоверное сообщение о местонахождении господина Ши-ми. Он поинтересовался, где может найти меня это сообщение. Это, конечно, было сложнее. Но у него был выход: у него, сказал господин Нау-ма, в Либицзине есть племянница, туда приблизительно через восемь дней он направит известие. И он написал мне на записке, как зовут его племянницу и как ее найти.

Ты уже догадался? Ты понял совершенно верно.

Мы сердечно простились. Он остался в железной трубе, а я вышел. Восемь дней я прожил в Гоу-тел. Это один из самых больших (и, к сожалению, дорогих) постоялых дворов, в которых можно жить, не зная владельца дома.

Спустя восемь дней почти все мои сэкономленные деньги вышли. (У меня были всего четыре голубые денежные бумажки, это совсем не много. На сей раз я их сохранил, несмотря на то, что видел в парке и на площадях десятки праздношатающихся попрошаек — постарался больше не испытывать судьбу на прочность).

Я все еще надеялся найти господина Ши-ми, который мне поможет, и отправился на поиски той самой племянницы.

35

Город Йе-на — г. Йена. — Примеч. пер.