Великие перемены

Здесь, так приказал Бобровые усы, мы останемся надолго. Так город «Дай мне марку» чуть было не стал городом моего конца.

Через несколько дней после отъезда из Либицзина я заметил, что песни И-гоу стали веселее. Сначала я не придал этому никакого значения. Должен заметить, что девушка, сопровождавшая вместе с карликом осла, была той самой, которая почти неодетая каждый вечер стояла прикрепленной к диску, куда Вань-Тань бросал свои ножи. Девушку звали Ю-ли, она была такая красивая, что понравилась даже мне. Для большеносой у нее был сравнительно небольшой нос и не такие большие ноги. Однако я был далек от каких-либо мыслей о надежде, уже не говоря о том, что мог заранее предсказать сопротивление молодой дамы такому старому стручку, как я, к тому же размахивающему навозными вилами. У меня были (и есть) другие заботы. Я не настолько лишился разума, чтобы осложнять свою и так сложную ситуацию ради какой-то любовной авантюры.

Ю-ли была подругой — а может быть, женой или возлюбленной? — тут никто этого точно не знал — метателя ножей Вань-Тань. Но уже давно, как выяснилось позже, на девушку положил глаз печальный И-гоу, сначала совершенно напрасно, но к тому времени, когда мы прибыли в город «Дай мне марку», Ю-ли со своей стороны тоже стала бросать взоры на И-гоу и всегда, когда Вань-Тань в пустом шатре тренировался в метании ножей или уходил в город чтобы, как это называл И-гоу, «смочить горло» или отсутствовал по какой-нибудь иной причине, И-гоу проскальзывал в жилую повозку метателя ножей, где его поджидала Ю-ли, и без сомнения тут же ее осчастливливал.

Дела у И-гоу и Ю-ли шли, как по маслу, потому что метатель ножей очень часто отлучался в город «смочить горло» или еще за чем-нибудь, кроме того «смачивающие горло бодрящие напитки» нередко оказывали на него скорее утомляющее воздействие, и он зачастую возвращался из города домой, выписывая кренделя и с большим трудом находил свою жилую повозку. При подобных обстоятельствах И-гоу мог с легкостью убежать, тем более что метатель ножей обычно возвещал о своем прибытии в родные края громкими, разносящимися во все стороны песнями.

Мне неизвестно, намекнул ли кто-нибудь ему — кто-то из отвергнутых Ю-ли и ставшим из-за этого ее недоброжелателем, или по причине враждебных (или дружеских?) чувств к метателю ножей, — или в нем самом закралось подозрение, повторяю, я не знаю. Во всяком случае в один прекрасный день он решил покончить с этим делом, для отвода глаз пошел в город, но не стал там принимать «смачивающие горло напитки» и без всякого пения неожиданно появился с другой стороны циркового лагеря.

Но я его увидел.

«И-гоу мой друг, — подумал я, — а метатель ножей — нет».

Незаметно, благодаря своему маленькому росту, я скользнул к жилой повозке метателя ножей, постучал в дверь и прошипел: «Берегитесь беды». Ю-ли вскрикнула: «Он вернулся?» — «Да», — прошипел я. Тут И-гоу ринулся вон из повозки, почти вовремя, еще до того, как метатель ножей появился из-за угла. Полуодетый И-гоу спрятался в большой куче сена, сложенной сбоку от жилой повозки, я же быстро ринулся к нашему жилью. Я услышал, как стерва проворковала пришельцу «Ах, милый, ты вернулся, как хорошо!» и хотела было заманить его в сети своей хитрости, потому что была голой.

Но Вань-Тань отшвырнул ее в сторону с криком «Где этот гад?» и начал рыскать между жилыми повозками. Все это произошло очень быстро и очень громко.

Цирковые артисты вышли из своих повозок (дело происходило очень поздно, после представления), полусонные, но любопытные. Зажгли огни, звери начали беспокоиться, львы и тигры недовольно рычать. Бобровые усы (в странной розовой ночной рубашке) вышел из своего жилища и рявкнул: «Вы что, с ума тут все посходили?» и «Тихо! Я спать хочу!»

Но Вань-Тань тоже закричал, сжал кулаки и в ярости заметался взад-вперед. Ю-ли взвыла, И-гоу дрожал в сене — как я выяснил позже, метатель ножей не видел ни И-гоу, ни меня, когда я, маленький и согнувшийся до предела, благоразумно выбрав вводящее в заблуждение направление — затерялся среди звериных клеток. То ли метатель ножей тоже ненамеренно был введен в заблуждение доносчиком, который, вероятно, и сам ничего толком не знал и лишь, как это часто случается, бросил в воздух смутные подозрения, то ли мысли Вань-Таня внезапно пошли в неверном направлении, мне уже не выяснить. Во всяком случае Вань-Тань заподозрил не И-гоу или меня, а одного из карликов (большеносые называют их Ли-ли-пу), того самого, который шел с ослом, старого человека по прозвищу «Маленький Хо». Подозрение метателя ножей, естественно, укрепилось, когда он заметил меня, почти такого же маленького, как «Маленький Хо», в тот момент, когда я прошмыгнул прочь.

Вань-Тань зарычал:

— Где этот подлец, где этот свинячий Ли-ли-пу, я убью его! Дайте мне соковыжималку, я раздавлю его!

Ничего не подозревающий Маленький Хо вышел из своей жилой повозки, любопытный как и все. Вань-Тань, наконец, заметил его (ослепленный яростью, он несколько раз пробежал мимо), но не стал давить соковыжималкой — он бросил в него один из своих ножей, которым пронзил левое ухо карлика и пригвоздил его к жилой повозке.

Лицо Маленького Хо пошло полосами зеленого, как у лягушки, цвета. Он взвыл, да так, как я никогда в жизни не слышал, одновременно издавая какие-то хриплые звуки. Второй нож, предназначенный для правого уха, не попал в цель и воткнулся в стену в непосредственной близости от головы карлика. Потом сильные установщики шатра одолели-таки Вань-Таня, затем появились городские ищейки и вслед за ними врач.

С этого момента от номера с метателем ножей пришлось отказаться, потому что он сидел в тюрьме. Судья ему не поверил, что он не покушался на жизнь Маленького Хо, а лишь целился в ухо. Вань-Тань вызвался прямо в зале суда продемонстрировать свое искусство и показать, что он может безошибочно попасть в любую самую маленькую цель и что его зашита не основывается на абсурде. Судья согласился, но запретил в качестве цели использовать его ухо и велел нарисовать на стене круг из ушей.

Вань-Тань, возможно, в возбуждении промахнулся, судья сказал: «Ну, стало быть…», и Вань-Тань был осужден за попытку к убийству. Ю-ли, не простившись, исчезла на следующий день после случившегося вместе с И-гоу, который, следует добавить, во время всеобщей суматохи благополучно вылез из кучи сена и смешался с толпой любопытствующих.

Но и Маленький Хо выпал из последующих представлений. Ранение уха не было очень тяжелым, но ли-ли-пу пережил обрыв жизненных нитей, продолжал дрожать и не смог больше удерживать мочу. Его вынуждены были поместить в больницу, и мы его тоже больше никогда не увидели.

Однако Маленький Хо — помимо того, что он в паузах отпускал банальные шутки — был членом состоящей из пяти господ и двух дам труппы ли-ли-пу-прыгунов.

Бобровые усы ревел и угрожал, что он сам повесится, а перед этим подожжет цирк (но ни то, ни другое никто всерьез не принимал) и успокоился только тогда, когда некая Ти На, наездница, указав на меня, сказала:

— Возьми его, он не намного выше.

Так я стал запасным карликом. Правда, отпускать банальные шутки меня не заставляли (вместо Маленького Хо этим стал заниматься другой член труппы), но я должен был, что мне удалось довольно-таки быстро освоить, прыгать по манежу в ярко раскрашенных костюмах. Чего только не приходится проделывать в мире большеносых. Но в качестве ли-ли-пу я заработал гораздо больше денег, чем орудуя навозными вилами.

Но я не хотел бы умолчать о самом ужасном из того, что мне пришлось здесь пережить: не крик, не ярость, не страх сильнее всего врезались мне в память, а глаза приколотого за ухо к стене карлика: они застыли, как мрамор, и все, что было в глазах белым — почернело.