Тихий уголок

– Ребек, а кто эта Лора? Не говорите мне, если мне нельзя знать.

«Неужели она ревнива? – подумал он, сдерживая ликование. – Когда это меня вообще ревновала женщина? Как поздно начинаются для меня многие вещи».

– Женщина, которую я когда-то знал, – сказал он. – Я почти что забыл её.

Затем – последняя излучина, и вот уже впереди – пологий склон, а у подножия холма – черные ворота.

Они были широко распахнуты, так их оставил Кампос. Слева в сторожке все ещё светился огонек. За воротами расстилалась глубокая тьма с серыми пятнами. Там, как понял мистер Ребек, должна быть улица. Ворота чуть пошевеливались в ночи. Мистер Ребек слышал, что они пищат тихонько, как летучая мышь.

«Железо пищит и бормочет в земле, а железные змеи скользят среди зелёной листвы. Мир затаился, чтобы выскочить на меня из-за ближайшего дерева. Почему я это делаю? Что я пообещал сделать? Помоги же мне, Лора; Майкл, побудь со мной немного. Кто-нибудь, побудьте со мной, человек не должен один отправляться в мир».

На полдороге по склону они заметили, что свет в сторожке голубовато моргнул и погас. Ворота исчезли. Мистер Ребек не удивился: лампочка перегорела нынче ночью. Свет исходил теперь только от фар грузовика и от луны, которая была прелестна, но не больно-то приносила пользу.

Кампос пробормотал: «Mierda» [ 13 ] и словно бы попытался выплюнуть язык. Он легонечко тронул ногой тормоз, как бы нехотя уступая тьме. Грузовик малость затормозил, но не слишком сильно.

– Ребек, – тихо сказала миссис Клэппер. – Вы уверены в себе?

Он взглянул на неё, сидящую рядом. Его радовало, что она об этом спросила, но он хотел ей сказать, что с каждой возможностью, которую она ему предлагает, она всё глубже затягивает его в мир. Знает ли она об этом? Он подумал, что, вероятно – да. Но вообще-то это было всё равно.

– Нет, – ответил он. – Я нисколечко в себе не уверен.

Миссис Клэппер цепко схватила его за руку. Её собственная рука была маленькой и мягкой, но поразительно сильной. Кампос сидел себе за рулем и мурлыкал, то и дело отчётливо выводя строчку или несколько слов песни. Мистер Ребек этой песни никогда прежде не слышал.

Так как фары грузовика светили недалеко, ворота не показались снова, до тех пор, пока машина не оказалась буквально перед ними. Мистер Ребек, как оказалось, встал и понял это только, когда стукнулся головой о потолок кабины. Миссис Клэппер держала его за руку, но никуда не тянула. Кампос не удостоил их даже взглядом. Он бросил грузовик к воротам, как если бы это был камешек, который он запускал в тёмное окно.

Вероятно, было бы легче, если бы ворота оказались такими, какими мистер Ребек видел их во сне ночью и воображал днём: острия наверху обагрены струящейся кровью, а железные змеи шипят, молча предупреждая о молчаливой смерти и нацеливаясь, чтобы поразить в голову или в пятку любого, кто подойдёт слишком близко. Им можно было бы взглянуть в лицо, ибо с ним было двое друзей, а человек может черпать силу в друзьях, когда его обступают железные змеи.

Но ворота, как выяснилось, были всего лишь воротами, а острия над ними преизрядно заржавели. Грузовик слегка задел их, проходя мимо, потому что Кампос на мгновение убрал руку с руля, чтобы вытереть нос. А затем уже под колёсами была новая дорога, и ворота остались позади. И постепенно мистер Ребек начал осознавать, что всё стоит, упершись головой в потолок кабины, что миссис Клэппер по-прежнему держит его руку, а Кампос так и не прервал своего низкого монотонного мурлыканья. Мистер Ребек сел, но не обернулся.

– Получилось, – сказал он миссис Клэппер. – Получилось.

– А я даже дыхнуть боялась, – призналась миссис Клэппер. Голос у неё был очень усталый.

Мистер Ребек выглянул в окно. Он был захвачен зрелищем домов и автомобилей, припаркованных у обочины.

– Где мы? – спросил он.

– Это Йоркчестер, – сказала ему миссис Клэппер. Она указывала рукой куда-то мимо него. – Вон там живет мой врач. Чудесный человек, только у него дурно пахнет изо рта, словно рту тысяча лет. Вы бы подумали: он врач, а врач мог бы что-то сделать, но – нет. Прекрасный человек. Он играет на скрипке. Ребек, я так беспокоилась. Я думала, что с ума сойду.

– Всё в порядке, – сказал мистер Ребек. Он откинулся на спинку сиденья, закрыв глаза.

– А я не знала, что делать. Я думала: Боже мой, я заставлю его это сделать, я тащила его сюда всю дорогу, посмотрите, как он испуган. Если с ним что-нибудь случится, это твоя вина, вздорная ты баба. Ребек, вы уверены, что нормально себя чувствуете? Вы не очень хорошо выглядите.

– Я себя чувствую прекрасно, – сказал мистер Ребек. Они ехали под наземной железной дорогой, которая огибала кладбище. Грузовик подпрыгивал на булыжнике, так близко проезжая мимо столбов линии электропередачи, что почти задевал их. В свете фар они выглядели красновато-серыми. Они были разрисованы густыми брызгами краски, которая затвердела снаружи, но оставалась полужидкой внутри. Было темно, как и положено в четыре утра, но на некоторых магазинчиках вдоль дороги всё ещё горели неоновые вывески, а окна их ярко светились на темных и пустынных улицах.

– А знаете, – сказал он, – я всегда думал, что должна быть снисходительность к жизни. Это было очень важно для меня. Иногда я говорил себе: когда мир научится снисхождению, я вернусь назад, не раньше. Я видите ли, думал, что узнаю, когда.

Пустое такси вырвалось вперед, когда они остановились у светофора. Кампос по-разному относился к светофорам, иногда он перед ними и останавливался. И вот водитель такси с мистером Ребеком глазели друг на друга с искренним любопытством, пока не загорелся зелёный, и такси не пропало между столбами, словно олень среди деревьев. Кампос повернул налево и поехал по длиной мощёной улице, застроенной домишками на два семейства каждый. В одном из них горел свет, и средних лет женщина стояла у окна. Глаза у неё были усталыми, но она мило улыбнулась, когда грузовичок прогромыхал мимо.

– Вот я и оставил кладбище, – продолжал мистер Ребек. – Безо всякой гарантии, что мир вообще изменился к лучшему. Фактически, я уверен, что нет. Ни в каком сколько-нибудь существенном отношении. Но по некоторым причинам это меня больше не беспокоит. Во всяком случае, в данный момент. Возможно, завтра или чуть позже будет иначе. А в данный момент всё, что меня печалит – это чувство, что я растратил впустую почти двадцать лет жизни. Они бы не оказались потрачены впустую, если бы я чему-то научился, если бы я стал лучше, благодаря этим годам. Но я – таков же, как был, только старше, и поэтому чувствую утрату. А утрата для меня – ужасная вещь. Вроде преступления.

Говоря это, он был уверен, что миссис Клэппер с ним согласится, но был также уверен, что она передёрнет плечами и скажет: «Хорошо, значит вы потратили время? Так что? Что вы можете с этим поделать? По крайней мере, вы не заболели и не умерли, слава Богу. А что ещё тут скажешь?» Ему необходимы были её разуверения.

Вместо этого она медленно проговорила:

– Все тратят время. Немного там, немного тут. Вы просыпаетесь утром, оно такое яркое и светлое, вы спрыгиваете с кровати и говорите себе: «Сегодня – тот самый день. Сегодня я собираюсь стать великим человеком». Затем выглядываете из окна и видите на тротуаре хорошенькую девушку – бз-з-з… – надели штаны, надели рубашку, бежите по лестнице, «Привет, это не вы уронили?» А сами себе говорите: «Хорошо, значит, я завтра стану великим человеком. Кто когда-либо чего-либо добивался сразу? Возможно – завтра. А в четверг – наверняка…» Скажите мне, Ребек, а это не называется тратить время?

Мистер Ребек только взглянул на неё. Лоб её был в тени, но мистер Ребек видел её глаза.

– Так пусть вы женитесь на этой девушке. Хорошо. Вы всё ещё можете стать великим человеком. Взгляните на всех великих людей, у которых есть жёны. Двигайтесь вперёд, будьте великим человеком и не давайте мне вас остановить. Но явно сперва вам надо зайти в бакалею и взять чего-нибудь для собаки. А заодно – и для ребенка. И помягче, потому что у него зубы режутся. Чтобы позволить себе это, вы должны ходить на работу пять дней в неделю. Можно быть великим человеком и по выходным.

* 13 *

Испанское ругательство (дерьмо).