Эмма

— Миссис Чалфонт захочет знать, была ли девочка счастлива. У нас есть основания сомневаться в этом.

Эмма откинулась на спинку кресла.

— Это не имеет никакого отношения к моим признаниям.

— Имеет, и самое непосредственное, — настаивал мистер Эллин.

— Отвечай, Эмма, — приказал Августин. Эмма уступила.

— Разве дети бывают счастливы, за исключением редких моментов? Впрочем, мне кажется, она была вполне счастлива, пока была с няней Этель Терьер, которую взяли для нее после возвращения семьи в Англию.

— А когда няню рассчитали?

— Я думаю, вы могли бы задать эти вопросы Мартине. В свои одиннадцать лет она в состоянии ответить на них.

Мистер Эллин перестал спрашивать. Нежелание Эммы отвечать само по себе служило достаточным ответом.

— К несчастью, по мере того, как Мартина росла, стало проявляться фамильное сходство. Более всего она напоминала Гая, хотя он был здесь совершенно ни при чем. Ходили разные слухи, мне это известно. Затем, когда Мартине исполнилось пять лет, умер мой отец. Мистер Дирсли, избавившись от гнетущего ужаса перед расследованием, скандалом, наказанием, немедленно стал настаивать на том, чтобы мы во всем признались миссис Чалфонт. Он был уверен в ее мягкосердечии. Дело легко можно будет уладить, считал он, все скоро забудется.

Ни я, ни Гарриет и не думали слушать его. Хотя, если бы можно было возвратить девочку в полной тайне, Гарриет, наверное, согласилась бы. Она уже устала от своей игрушки и готова была расстаться с ней. Но Гарриет знала, что слухи и сплетни будут преследовать ее до конца дней. Она не смогла бы этого вынести. Я тоже. Мы утихомирили мистера Дирсли. Он оставил это… но до поры до времени.

Фамильное сходство становилось все более заметным. Я знала, что обо мне говорят. Годами я не обращала на сплетни внимания, презирала их. За несколько месяцев до смерти Гарриет произошел случай, которого я не в силах объяснить. Однажды во время визита в «Рощу» я оказалась одна в библиотеке, куда зашла для того, чтобы найти лист бумаги и записать один адрес, о котором меня просила Гарриет. Когда я попыталась выдвинуть ящик стола, где, как я знала, лежит бумага, то обнаружила, что он застрял, и его с трудом удалось открыть. Его заклинило, — думаю, совершенно случайно, — несколькими листками исписанной бумаги, завалившимися сзади. Заглянув в них из пустого любопытства, я увидела письмо мисс Крейшоу, которая в старости очень привязалась к мистеру и миссис Дирсли. Вместе с письмом лежали листы, сплошь покрытые росчерками, имитирующими подпись мисс Крейшоу.

Это было подтверждением того, что почти открыто утверждали родственники мисс Крейшоу: мистер Дирсли только что получил в наследство состояние мисс Крейшоу, подделав завещание. Как уже было сказано, я не в силах объяснить, почему я свернула эти листки и спрятала к себе в сумочку. Вероятно, я не столько собиралась причинить вред мистеру Дирсли, сколько хотела запастись оружием, на случай, если он когда-нибудь окажется моим противником.

Дела Дирсли шли все хуже. С одной стороны, кредиторы, во весь голос требующие возвращения денег; с другой — целая армия племянников и племянниц мисс Крейшоу, пытающихся — он прекрасно знал об этом — Подкрепить обвинение в подлоге доказательствами. Верхом всего стала необходимость скрываться, чтобы избежать ареста за долги.

Адвокат мистера Дирсли считал, что лучший выход для него — уехать вместе с женой и ребенком в Америку, где в полной сохранности их дожидались деньги мисс Крейшоу, оставив при этом «Рощу» кредиторам. Мистеру Дирсли очень не хотелось идти на то, что он именовал «изгнанием» и «высылкой». Он не верил, что Крейшоу выиграют дело, и был убежден, что сможет уговорить кредиторов подождать, пока не вернет пропавшее состояние за игорными столами, где — если не говорить о невезении последнего времени — он бывал неизменно удачлив. Как только кредиторы будут удовлетворены, он переведет деньги мисс Крейшоу в Англию и заживет, как раньше, на широкую ногу.

Он всегда был полон надежд. Я не верила — и твердо знаю, что адвокаты не верили тоже! — ни в то, что он в состоянии выиграть дело у Крейшоу, ни в то, что он сумеет уговорить своих кредиторов. Больше того, я была в отчаянии. Я хорошо сознавала, какой вред уже принесли мне сплетни, и ужасалась, предчувствуя, как они могут повредить мне в дальнейшем. Хотя в них не содержалось ни одного правдивого слова, они были не менее опасны, чем правда. Или так мне тогда казалось.

Я решила, что злобные слухи затихнут, если только мне удастся выпроводить Дирсли из Англии. Оказавшись в Америке, они смогут зажить роскошной жизнью и, скорее всего, там останутся. Мартина, надеялась я, выйдет замуж за американца и потеряется из виду. Короче говоря, может возникнуть множество обстоятельств, которые помешают им вернуться. И тогда я решила пустить в ход свое оружие. Уговорившись встретиться, без ведома Гарриет, с мистером Дирсли, я сообщила ему об убийственном для него доказательстве, попавшем в мои руки, которое пригрозила передать в руки Крейшоу, если он вместе с женой и Мартиной не уедет в Америку.

Мистер Дирсли был ошеломлен, потрясен. Разумеется, он горячо отстаивал свою невиновность. Эти листки! — это не больше чем невинная шутка, развлечение для его старой, едва ли не выжившей из ума, приятельницы, которую он думал позабавить, демонстрируя ей, как ловко научился воспроизводить ее почерк. Неужели, спрашивал он, я так глуп, чтобы оставить лежать просто так доказательство преступления? Конечно же, это была только забава. Рассказывал ли он об этом развлечении Гарриет? Зачем? Она сама попросила его занять чем-нибудь мисс Крейшоу на полчаса, пока примеряла манто.

Возможно, он говорил правду — как знать? Тимон Дирсли в самом деле был так беспечен и легкомыслен, что дело могло обстоять именно так. Я поставила одно условие — Гарриет не должна ничего знать о моей угрозе. Нужно было только сказать ей, что он все же принял совет адвоката и собирается эмигрировать в Америку.

Не осмеливаясь противиться мне, он неохотно согласился. Мы договорились, что он будет продолжать скрываться и появится лишь накануне их тайного отъезда. Два особо назойливых кредитора подозревали о намерениях мистера Дирсли и могли бы выдать его остальным кредиторам, если он не расплатится. В результате у него осталось наличных денег в обрез: на проезд в Америку и на необходимые расходы по хозяйству. Взяв с собой часть, чтобы было на что жить, скрываясь эти две недели, он доверил остальные Гарриет до того момента, как тайком вернется в дом накануне отъезда.

Когда он вернулся, чтобы вместе с Гарриет и Мартиной отправиться на корабль, то обнаружил — как, кажется, уже известно всему миру! — что 1 арриет потратила все до последнего фартинга на наряды для себя и Мартины, чтобы во всем великолепии появиться в Нью-Йорке. Ей приходилось платить наличными, потому что никто не давал ей в кредит.

Произошла, сколько я понимаю, бурная сцена, окончившаяся роковым образом. Поскольку я при этом не присутствовала, то не знаю тягостных подробностей; но боюсь, что мистер Дирсли нарушил свое обещание и рассказал Гарриет о том, как я угрожала ему в связи с завещанием мисс Крейшоу. Упреки, даже громкие ссоры из-за ее безрассудных трат случались часто и до этого, но она всегда только смеялась и продолжала поступать по-своему. Однако если она узнала, что я…

Молчание, красноречивое молчание было единственным ответом на прерванную Эммой исповедь. Эмма вопросительно переводила взгляд с одного своего слушателя на другого, словно пыталась удостовериться, знают ли они что-нибудь или не знают о последних минутах жизни ее подруги. В какое-то ужасное мгновение она поняла, что причиной смерти Гарриет и в самом деле послужило нечто более страшное, чем негодование мужа. Никаких внешних проявлений чувств не последовало, побледнеть еще больше Эмма не могла. Голос ее звучал ровно.

— Как можно было ожидать, мистер Дирсли сделал все, чтобы скрыть от всех обстоятельства смерти жены. Только после его отъезда в Америку и мне, и остальным стало известно, что она скончалась от сердечного приступа. Злые языки тут же сочинили историю о бурной ссоре, случившейся между мужем и женой. Но до этой минуты я не знала, что он нарушил данное мне слово.