Страница 6 из 37
Как бы там ни было, придворные архитекторы отговорили императора от экстравагантной идеи. Было решено возводить сооружение классических римских форм. Но потом, с 1813 по 1846 год, макет слона с башней на спине в Париже все же стоял – на площади Бастилии. В нем, если верить Виктору Гюго, жил Гаврош. А Арка заняла свое законное место среди хрестоматийных символов Франции, и теперь мало кто задумывается о том, с каким трудом и в каких противоречиях она строилась. Проект архитекторов Жана Раймона и Франсуа Шальгрена был утвержден в 1807-м, но к 1810 году, когда Наполеон Бонапарт решил с максимальной помпой ввезти в город новую супругу Марию-Луизу, на площади Звезды успел вырасти только каркас. На него и натянули полотно с «росписью» – все, что надлежало воплотить в камне, там просто нарисовали.
Никто из основных действующих лиц тогдашней церемонии до настоящих Триумфальных врат не дожил. Несчастная австрийская принцесса (она же французская императрица) еще однажды в жизни проехала под «макетом» арки, удаляясь из города в 1814 году, перед союзной оккупацией. Раймон и Шальгрен вскоре скончались. А самому Наполеону было суждено оказаться под сводами Арки (достроенной при «короле-гражданине» Луи-Филиппе), но уже в саркофаге. Тот ужасно холодный декабрьский день 1840 года, возможно, видел самое значительное скопление народа на Елисейских Полях за весь XIX век. Говорят, 100 тысяч человек пришли проводить владыку полумира – на сей раз уже в самый последний путь, до собора Дома Инвалидов. Теперь, конечно, иногда собирается и больше, но ведь разрослись с тех пор и Париж, и сама площадь Звезды. В те времена ее, можно сказать, не существовало: до 1860-го Арка соседствовала с двумя строениями, обрамлявшими въезд на Елисейские Поля, – абсолютно одинаковыми квадратными павильонами в стиле «неогрек» с круглыми куполами, портиками и пятью колоннами с каждой стороны. Зачем они там стояли, никто в городе давно не помнил. Только архивные «черви» вроде моих сегодняшних провожатых могли бы объяснить: это остатки таможенной заставы Этуаль. Раньше город здесь заканчивался. Так что пройти под Триумфальной аркой в ту или другую сторону в некотором роде означает войти в Париж или выйти из него. Теперь она, напротив, – сердце, центр муниципальной композиции. В этом нетрудно убедиться, стоя под вечер на смотровой площадке Арки (высота 50 метров), когда затихает постепенно круговое движение по площади. Парижане, отстояв в дневных пробках, покидают центр, ныряя в один из двенадцати лучей-проспектов (ярчайший из них – Поля), отходящих от площади, к «звездному» названию которой современники прибавили имя де Голля. Оптически с такой высоты машина кажется немногим больше мыши, и интересно воображать себе: вот каждая из них нюхом безошибочно узнает свою норку, длинный коридор, где-то далеко в конце которого – ее собственный укромный уголок. А завтра, проснувшись, все это «полчище» вновь соберется воедино, привлекаемое мощным энергетическим полем Арки, Звезды, Полей… И так каждый день, много лет подряд.
– Между прочим, обратите внимание: проспект четко делится на две архитектурные системы – снизу этого не заметишь! С той стороны, где Египетский обелиск, – стоечнобалочная конструкция. Прищурьтесь, возьмите глазом крупный план: кругом – одни параллели и перпендикуляры. А здесь, ближе к Арке, планировка – сводчато-арочная. Даже не знаю, почему так вышло, никто этого нарочно не задумывал. Наверное, просто сложилось со временем…
– Да-да, наверное. Конечно, вы правы, – боюсь, на сей раз я немного рассеянно слушал моего ученого друга и коллегу мсье Топэна. Думалось о другом, о чем-то более поэтичном, чем балочные системы.
Триумфальная арка венчает день, проведенный на «райской» улице. Оставив его за собой полосой искрящегося света, внезапно оказываешься в пространстве тишины и темноты, слегка тревожимой всполохами мемориального огня. Словно бы так специально подстроено: намаявшись, находившись, наслушавшись дневного гула, короче, устав, попадаешь в желанное одиночество. Париж – город деликатный…
Но это – только с наступлением сумерек. А в активное время суток Поля – не для отвлеченных размышлений. Они – для индустриальной, современной, процветающей Франции, которой надо успеть показать «все товары лицом». Как заведенные работают банковские конторы, публика толпится возле шикарных бутиков прет-а-порте (тех, кто покупает, значительно меньше, чем тех, кто толпится), авиакомпаний – их здесь традиционно много, включая «Аэрофлот». Торговые центры вроде «Вержин Мегастор» и пассажи – «Аркады Лидо», «Элизе-Рон-Пуан», «Кларидж» – штурмуются так, будто дело происходит в московском гастрономе конца 80-х годов ХХ века за час до закрытия, хотя открыты они до глубокой ночи. Равно как и шоу-румы известных фирм, например парфюмерной «Герлен» или автомобильных – «Мерседеса», «Линкольна»… Естественно, всех трех французских корпораций – «Ситроена», «Рено» и «Пежо», причем больше всего «выкладываются» представители последней. В их салоне (Шанзелизе, 136) всегда можно увидеть и потрогать руками новейшие концепт-модели, невероятные по дизайну и «начинке». Можно купить кучу сувениров с соответствующей символикой. Можно найти менеджера, который говорит по-русски. И мне по секрету рассказали, что в честь богатых клиентов из нашего Отечества в последнее время здесь даже стали отмечать православное Рождество…
…Пока таким образом заглянешь на двадцать минут в одно интересное место, на полчаса – в другое, совсем потеряешь чувство времени. Это важно: по Полям не получается планомерно путешествовать, сверяясь с картой. Нельзя осуществить здесь компактную экскурсию с осмотром достопримечательностей. Не выйдет. Лучше плюнуть на все расписания – и фланировать, беспечно вливаясь в веселые праздные потоки. А там уж – как повезет и куда вывезет. Мысль эта вызвала полное одобрение моих попутчиков. Более того, они компетентно подвели под нее историческую базу. Ведь в самом своем начале Поля и были местом праздных прогулок, специальным парижским «променадом тщеславия». Дамы всю неделю, выбирая туалеты, воображали, как проедут по нему в карете…
В пору мушкетеров Дюма никто не слышал о Елисейских Полях, зато все судили и рядили о Дороге королевы, проложенной по просьбе Марии Медичи. Материнскую волю Людовик XIII уважил: в 1616 году он велел проложить среди довольно заболоченных лугов на задах сада Тюильри первую ровную аллею вдоль Сены. И обсадить ее деревьями. Вдова Генриха IV отправлялась туда на длинные прогулки – она до старости отличалась отменным здоровьем. И здесь ее вполне мог встретить юный господин д’Артаньян, который, направляясь как-то раз к восьми вечера во Дворец кардинала по Аллее вдов (ныне – авеню Монтень), не мог не пересечь нового проспекта. Кстати, «Дорогой королевы» («Курла-Рен») так до сих пор и называется примыкающая к Сене аллея со стороны «нижней» парковой части Полей. Позже, в 1667—1670 годах, по предложению также известного нам по историческим романам министра Кольбера, «мэтр садов и парков» (ландшафтный архитектор) Андре Ленотр провел еще одну аллею, северо-западнее первой, прямо по оси Тюильрийского парка. Согласно его замыслу в конечном итоге должен был получиться гигантский отпечаток гусиной лапки – три расходящихся из одной точки луча. Но королевский двор скоро переехал в Версаль и на какой-то период охладел к градостроительству в Париже. «Большую дорогу» Ленотра (так ее назвали, чтобы отличать от «королевиной») просто обсадили двойным рядом вязов и объявили общедоступной прогулочной зоной. Конечно, если б нам было дано сквозь призму времен увидеть ее тогдашнюю, мы вряд ли узнали бы прообраз современных Полей. Перемены и улучшения происходили беспрерывно в течение всего XVIII столетия, а люди продолжали спокойно гулять по видоизменяющемуся проспекту.