Страница 23 из 41
Вернувшись в Финку, писатель совсем расклеился. Его мучили головные боли, ночные кошмары. Вообще голова была его ахиллесовой пятой. Не проходило и года, чтобы он не получал сотрясения мозга. Все из-за рисковых занятий вроде рыбалки, бокса и охоты в сочетании с привычкой к спиртному. В результате он стал хуже слышать, появилась замедленность речи. Присутствие Мэри, его ангела-хранителя, всегда действовало на него успокаивающе. «Она — просто жена, а не склочная, одержимая карьерой женщина», — говорил он. Когда Мэри забеременела, он повез ее из Гаваны на север США, чтобы показать врачу. Беременность оказалась внематочной, по дороге открылось кровотечение, и Мэри впала в кому. Врач предложил ему проститься с женой… Все, что происходило, до ужаса напоминало концовку в «Прощай, оружие!» И он решил, по собственному выражению, «изнасиловать судьбу». Он велел под свою ответственность вливать Мэри плазму. После операции, на которой он присутствовал, писатель неделю сидел возле постели жены. Мэри поправилась.
После приезда с женой в Италию он на охоте познакомился с молодой девушкой Адрианой Иванчич, которую увидел вечером в охотничьем домике. Она сидела у огня и сушила после дождя свои черные блестящие волосы, расчесывая их длинными пальцами. Эта первобытная картина заворожила писателя. Хемингуэй сломал свою расческу и отдал ей половинку. Девушка происходила из старинного далматинского рода. Последняя любовь писателя была безгрешной, их связывали только платонические отношения. Черноволосая муза положила конец творческому кризису. Ее «длинные ресницы, очень смуглая кожа», ее классическая красота вдохновили Эрнеста на написание последнего романа «За рекой, в тени деревьев». Девушке льстила любовь маститого писателя, сама же она не испытывала к нему глубоких чувств. Роман «За рекой…» во многом автобиографичен. Из творческого подъема, вызванного последней привязанностью, родилась также повесть-притча «Старик и море», лебединая песня Хемингуэя.
Мэри построила в Финке трехэтажную башню, где он мог работать в уединении. Однако работа не ладилась. Писатель часто раздражался, ругал всех и вся, ходил по барам с известной гаванской проституткой по кличке Ксенофобия. Когда к нему приехала погостить Адриана, он повез ее на побережье. Они долго в молчании смотрели на море, после чего Хемингуэй тихо сказал: «Спасибо». 4 мая 1953 года он рыбачил на «Пиларе», когда по радио сообщили, что ему присуждена Пулицеровская премия. Игрок Хемингуэй всегда стремился к победе, зато, когда одерживал ее, она переставала что-либо значить для него. Дорога может быть интереснее, чем цель, к которой по ней идешь. После триумфа он устроил себе каникулы. Они с Мэри отправились в Испанию, потом в Африку. Эрнест решил показать Мэри свои любимые зеленые холмы с высоты птичьего полета, и они наняли самолет. Самолет ударился о телеграфные провода и стал падать. Под ними были болота с крокодилами. Пилот дотянул машину до твердой земли и совершил посадку. У Мэри были сломаны несколько ребер, у Эрнеста — вывихнута рука. Вдобавок, когда они вернулись в лагерь, рядом разразился лесной пожар. Помогая его тушить, писатель споткнулся и упал в огонь. Через мгновение он уже не слышал собственного голоса, в глазах появилось двоение.
На пароходе, плывшем в Венецию, ему стало совсем плохо. Голова все время кружилась, рана на ней — последствие ожогов — гноилась, и все внутри адски болело. Однако он отправился на машине из Венеции в свою любимую Испанию. По дороге он понял, что явно переоценил свои силы.
Вернувшись в Финку, писатель по совету врачей сел на диету и стал значительно меньше пить. Он надеялся, что, поправив здоровье, снова сможет писать. Его пишущая машинка, стук которой он сравнивал с треском пулемета, молчала и пылилась. 28 октября 1954 года ему была присуждена Нобелевская премия по литературе за повесть «Старик и море». Эрнест боялся зазнаться и говорил: «Премия — это проститутка, которая может заразить дурной болезнью. Слава — сестра смерти».
Вокруг его персоны начался подлинный ажиотаж. В письмах друзьям он жалуется, что репортеры буквально вламываются в его дом. «Я чувствую себя так, словно кто-то оправился в моей личной жизни», — писал Хемингуэй, после чего на некоторое время переселился на «Пилар», где с грустью обнаружил, что вытаскивать больших марлинов ему уже не под силу. Он стал часто ссориться с Мэри, но жена считала, что гению все позволено, и относилась к его часто несправедливым обвинениям как к милому детскому лепету. К своей последней жене писатель чувствует глубокую привязанность. «Когда ее нет, наша Финка пуста, как бутылка, из которой выцедили все до капли», — писал он. В середине пятидесятых на Кубе началась революция. Как всегда писатель не обращал внимания на опасность и продолжал жить в Финке. Однажды солдаты диктатора Батисты, ворвавшись в его дом в поисках оружия, убили Блэк Дога — старого пса писателя, который предпринял героическую попытку защитить Финку. Это надолго лишило его душевного равновесия. Он не мог писать, если старый пес не лежал рядом на шкуре куду. Хемингуэй больше не чувствовал себя здесь как дома. Он любил Финку — любил, чтобы его кошки сидели на столе и у него на плечах, когда он пишет, любил загорать на крыше башни и сидеть на ступеньке, которую никогда не позволял ремонтировать, потому что сквозь нее проросли цветы. Но он знал, что должен отсюда уехать. И уехал.
Осень 1958 года он встретил в городке Кетчум на западе США. В это время в Париже, в отеле «Ритц», нашли в камере хранения два его чемодана, лежавшие там с 20-х годов. В них были книги, вырезки, блокноты, вещи, когда-то важные для писателя. Когда Хемингуэй перебирал все это, у него возникла мысль написать воспоминания о своей парижской жизни. Он пытался начать новую книгу, но у него ничего не выходило. Свое шестидесятилетие Эрнест отметил на вилле под Малагой, повеселившись вовсю. Он отстреливал пепел с сигареты, которую его друг держал в зубах, с удовольствием пробовал изысканную еду и вина, заказанные Мэри. Потом, когда ракета во время фейерверка упала на пальму и приехали пожарные, Эрнест с друзьями напоили их и стали ездить вокруг виллы на пожарной машине с сиреной. Осенью 1960 года у него сильно упало зрение. Он боялся спать из-за ночных кошмаров. По возвращении в Кетчум появились и другие тревожные симптомы болезни. Он уверял всех, что за ним следят агенты ФБР, что полиция хочет его арестовать. Однажды он пришел в сильное беспокойство, потому что решил, что разорен. Мэри, желая его успокоить, позвонила в банк в Нью-Йорке, чтобы убедить его в том, что его счет полон. Однако навязчивая мысль о финансовом крахе его не покидала. Хемингуэй не желал признавать себя душевно нездоровым и обращаться к психиатру. Он считал это проявлением слабости. Он думал, что только он сам может себе помочь. Наконец Мэри уговорила его лечь в клинику Мэйо в Рочестере, под предлогом лечения гипертонии, которой он давно страдал. Весь город состоял из всемирно известной больницы и многочисленных гостиниц вокруг, где жили родные и близкие пациентов. Мэри сняла комнату в отеле и каждый день навещала мужа. Писатель иронизировал, что он живет в клинике под чужой фамилией Lord — Господь. Однако вскоре газетчики узнали о том, что Папа Хемингуэй не на шутку болен. Между тем его состояние не улучшалось, и врачи решили, что домашняя обстановка пойдет ему на пользу. В Кетчуме он пытался продолжить работу над книгой парижских воспоминаний, но ничего не мог из себя выжать. «Это потрясающая книга, я знаю, как все должно быть, но у меня ничего не получается». Он обвинял врачей и Мэри в том, что они загубили его талант, говорил, что предпочитает быть психом и уметь писать, чем быть как все. Когда от него потребовалось написать предисловие из нескольких строчек для публикации одной старой книги, он тщетно пытался связать слова в предложения, плакал… и, в конце концов, через две недели с помощью Мэри сочинил нужный текст.