Страница 19 из 41
Комодских варанов нередко называют «сухопутными крокодилами», «живыми ископаемыми», «доисторическими чудовищами» и даже «потомками динозавров». Смысла во всем этом даже меньше, чем в прилипшем к ним громком титуле «драконов». Родство варанов с динозаврами и крокодилами — весьма отдаленное (последним, например, куда более близкой родней доводятся птицы), а древность довольно относительна. Ящерицы — вообще одна из самых эволюционно молодых групп рептилий, а вараны считаются не только самыми крупными, но и самыми продвинутыми и высокоорганизованными из ящериц. Предки же комодских гигантов пришли на свою нынешнюю родину и вовсе недавно. А одним из чудес животного мира стали, судя по всему, уже на ней.
Борис Чистых
Люди и судьбы:
Эрнест Хемингуэй: Победитель не получает ничего
Утро было очень тихое. Сухой сосновый лес вокруг домика спал, и горы угрюмо молчали в неверном свете. Все затаилось в предчувствии шумного весеннего дня. Он смотрел на горы. Мир — это хорошее место, и за него стоит драться, и ему не хотелось его покидать. Но иногда жизнь похожа на роман, который никак не допишешь. Ружье стояло прислоненное к стене. Отец говорил, что ружье может быть или лучшим другом, или злейшим врагом. И сейчас оно друг и поможет ему. Отец… «Умирать совсем не трудно», — говорил он. Отцу было не страшно, и ему не страшно тоже. Ведь это жизнь требует мужества, а не смерть.
Холлы и Хемингуэи были наиболее уважаемыми и состоятельными семействами городка. Их особняки красовались друг против друга на самой респектабельной улице. Его отец, Кларенс Хемингуэй, жил в Оук-Парке, пригороде Чикаго. Он гордился своими предками, среди которых были бесстрашные покорители Дикого Запада, колесившие по прериям в фургонах, а также участники войны Севера и Юга. В особняке напротив с каждым днем хорошела юная Грейс Холл. Когда он окончил медицинский колледж, состоялась помолвка. Через некоторое время Грейс сделалась женой провинциального доктора Хемингуэя, бросив начатую ею карьеру певицы. Однако кипевшее в ней честолюбие требовало выхода. Она не уставала напоминать мужу о своей жертве. Кларенс жил жизнью тихой и созерцательной. Любитель охоты и рыбалки, он на лоне природы чувствовал себя как дома. Оукпаркский особняк, где хозяйничала вечно недовольная Грейс, казался ему тюрьмой. Бог не обделил Хемингуэев детьми. Эрнест, родившийся 21 июля 1899 года, был вторым ребенком. Мальчика назвали в честь деда, и Эрнест никогда не любил своего имени, считая его слишком буржуазным. Еще не умея говорить, маленький Эрнест тем не менее ясно чувствовал, что мать и отец отгородились друг от друга глухой стеной враждебности, и атмосфера в доме была всегда предгрозовая и удушливая.
На лето Хемингуэи перебирались в коттедж на озере Валлун. Здешняя спартанская обстановка была мальчику больше по душе, и иногда он забывал, что на свете существует скучный лицемерный Оук-Парк. Однажды Эрнеста послали на ближайшую ферму за молоком. Он вприпрыжку бежал по тропе, помахивая палочкой, но вдруг неожиданно споткнулся, упал и острая палочка воткнулась ему в горло. Кларенс быстро остановил кровь. Горло долго заживало и очень болело. «Когда больно и хочется плакать, свисти», — посоветовал отец. Впоследствии этот совет очень пригодился Эрнесту. С тех пор, если Эрнест совсем падал духом или страдал физически, он беспечно насвистывал, желая показать всем на свете, что происходящее с ним — ерунда.
В три года он испытал чувство неподдельного счастья, выудив из ручья маленькую форель. Он никогда не забывал этого ощущения — натянутой лески, на конце которой бьется живая упругая рыба. Чтобы научить сына внимательно целиться и метко стрелять, Кларенс выдавал ему по три патрона в день.
Грейс уже смирилась с тем, что из старшего сына не выйдет благопристойного жителя Оук-Парка, но когда он еще и боксом увлекся, она просто видеть не могла этого дикаря с разбитым носом и синяком под глазом. «Бокс научил меня никогда не оставаться лежать», — скажет потом писатель Хемингуэй. Эрнест нахватался на боксерских тренировках и поединках крепких словечек и частенько вворачивал их в разговоре. Грейс непререкаемым тоном приказывала: «Иди в ванную и вымой рот с мылом!» А в школьном журнале тем временем уже появился один рассказ Эрнеста в духе его кумира — Джека Лондона и другой — о махинациях вокруг боксерского тотализатора. Всюду затевая ссоры, юный Хемингуэй стремился доказать себе и всем, что он непобедим и неуязвим.
Окончив школу, Эрнест должен был, подобно любому добропорядочному оукпаркцу, поступить в университет, найти занятие по душе, жениться и осесть в тихом пригороде Чикаго. Однако Эрнеста просто тошнило от этой перспективы. Он хотел драться, напиваться, покорять! Он готов был удрать куда угодно, лишь бы подальше отсюда. За океаном вот уже три года шла Первая мировая война. Какой уж тут университет, когда можно принять участие в такой крупной заварушке! Однако родители, которые содержали его, решительно взбунтовались против военного развлечения. Ну и пусть его не пускают на войну, дома он все равно не останется. Ему надоели нотации Грейс, и он перебрался в Канзас-Сити, где дядя помог ему устроиться репортером в газету. «Моей удачей стал большой пожар», — вспоминал Эрнест. Чтобы увидеть все детали, молодой журналист залез в самое пекло, так что искры прожгли дырки на его новом костюме. Передав информацию по телефону, он включил в счет редакции 15 долларов за костюм. Однако никто не собирался возмещать ему ущерб. «Это было мне уроком, — скажет писатель, — не рисковать ничем, если ты не готов это потерять». Энергия Эрнеста била через край. Один журналист вспоминал, что, печатая на машинке, Хемингуэй всегда пропускал буквы, потому что его пальцы не поспевали за мыслями. Он весь день метался по городу, выполняя задания, а ночи проводил читая книги.
Однако его не покидало желание отправиться на войну. Ему хотелось поучаствовать в этом представлении. Он желал сражаться ради сражения, а не защищать какие-то идеалы. Скорее всего, ему было все равно даже, на чьей стороне воевать. Однако военная комиссия забраковала его по причине слабого зрения. Тогда он завербовался в транспортный корпус Американского Красного Креста и стал готовиться к отправке на итальянский фронт. Наутро на пароходе «Чикаго» страдающий от похмелья Хемингуэй отправился в Европу. Все пассажиры опасались нападения немецких подводных лодок. Хемингуэй стоял на палубе, ожидая, не покажется ли над водой вражеский перископ. Когда пароход благополучно прибыл на место, он, жаждавший приключений, сказал, что у него такое чувство, будто его надули.
Из Милана Хемингуэй отправил домой открытку с лаконичным: «Прекрасно провел время». Только на сей раз этот смельчак бравировал. В Милане бомба попала в завод боеприпасов, и волонтеры расчищали от трупов огромную территорию. Это было жутко, особенно когда выносили тела женщин. Потом они собирали куски тел, застрявших в колючей проволоке. Все это немного отрезвило молодого журналиста. До этого момента он воспринимал войну как игру в ковбоев и индейцев.
Волонтеров разместили в тихом местечке Шио. Эрнесту казалось, что он приехал на отдых в загородный клуб, и это его бесило. Он попросился на передовую, и его послали на реку Пьаве. Ежедневно он доставлял в окопы еду и сигареты и однажды чудом остался цел после прямого попадания снаряда в окоп. «Я был весь забрызган тем, что осталось от моих приятелей». Хемингуэй хвастался, что он заговорен от пуль и снарядов. Но 18 июля 1918 года, когда Хемингуэй, как обычно, привез солдатам на велосипеде шоколад и сигареты, неожиданно австрийцы открыли шквальный огонь из миномета. Всех, кто был рядом с Эрнестом, убили. Его же сильно оглушило. Последнее, что он видел, был раненый итальянский снайпер, лежавший неподалеку. Очнувшись, Эрнест выбрался из окопа и пополз к снайперу. Тот оказался жив, и, взвалив его на себя, Хемингуэй, пригибаясь, попытался добраться до своих. Однако австрийцы заметили его и стали обстреливать. Снова контуженный взрывной волной, Хемингуэй опять свалился на землю. На мгновение он почувствовал, как то, что называют душой, вылетело из него и через какое-то время вернулось обратно. «Потом были только боль и чернота, — вспоминал Хемингуэй. — Пришла мысль о том, что я должен думать о всей своей прошлой жизни, и это показалось мне смешным. Я должен был приехать в Италию специально для того, чтобы думать о своей прошлой жизни! И вообще в такие минуты думаешь о чем угодно, но только не о прошлом. Я хотел бежать и не мог, как это бывает в ночных кошмарах».