Страница 21 из 39
…Задержавшиеся было сумерки вдруг как-то сразу потушили яркие краски, аромат высоких трав, еще недавно витавший над саванной, сменился пряным запахом грядущей ночи. Из невысоких кустов, купами росших на берегах неширокой речки, к водопою вышла молодая антилопа импала. Она долго топталась у воды, стригла ушами, опасливо принюхивалась и, наконец, принялась пить, кося черными грустными глазами, но так и не заметив леопарда, притаившегося на дереве, растущем у реки. Хищник, терпеливо ждавший, пока антилопа успокоится, привстал, изготовившись к броску, все его мышцы напряглись, от возбуждения по телу прокатывала крупная дрожь. Зверь уже немного подался вперед, как вдруг воздух над рекой разорвало грохотом выстрела. У импалы словно подломились передние ноги – она упала, зарывшись мордой в воду. Тотчас вскочила, сделала несколько неверных прыжков прочь, но второй выстрел сразил ее наповал, и антилопа осталась лежать у водопоя. Леопард отпрянул и оцепенел в своем убежище. На другой стороне речки раздался заливистый лай, на берег выскочила лохматая собачонка, и из тростниковых зарослей показался человек. Он быстро достал из прибрежных кустов небольшую, легкую лодочку и, приказав собаке сидеть, переправился через реку. Лишь несколько метров отделяли человека от леопарда, замершего на ветке, но зверь остался незамеченным, укрытый густой листвой, смешавшей его пестрый наряд с замысловатым кружевом мягких вечерних теней. Человек не торопясь забросил в лодку тушу антилопы, вернулся за нетерпеливо лаявшей собакой и направил свой челн вниз по течению. Леопард смотрел им вслед долгим, внимательным взглядом, ни на мгновение не упуская лодку из виду до тех пор, пока она не скрылась за поворотом реки.
…Из небольшого, одиноко стоявшего на покатом берегу речки домика вышел человек. Кинув неторопливый взгляд на заходящее солнце, потрепал крутившуюся возле ног рыжую лохматую собачку и принялся разводить огонь в небольшом сложенном из камней очаге. Когда огонь занялся, он подбросил в него небольшую охапку хвороста и сходил за водой на речку. Затем присел у порога, поглядывая в сторону деревьев, с трех сторон обступивших его дом. Человек знал, что за ним наблюдают: вторую ночь подряд из саванны приходил леопард – крупные кошачьи следы, оставленные зверем на глинистом берегу реки, несколько раз кольцом опоясывали дом и уходили в близлежащие заросли. Пройдя немного по следовой дорожке, человек нашел несколько дневных лежек леопарда – зверь все время устраивался неподалеку, присматриваясь к жилью, и явно не собирался уходить. Это было неприятно, поэтому человек на ночь взял собаку в дом и приготовил ружье. Большая часть ночи прошла спокойно, лишь под утро глухо заворчавший пес разбудил хозяина – снаружи слышалась какая-то приглушенная возня. Выскочив из дома, человек оказался в непроглядной тьме, собака зашлась истошным лаем и бросилась к стоящему неподалеку от дома сараю. Хозяин, едва поспевая за псом, распахнул дверь сарая и выхватил светом лампы переломанный загон для коз. На мгновение из темноты показалась лобастая морда здоровенного пятнистого кота, и тотчас зверь выпрыгнул наружу через дыру в развороченной крыше, махами кинулся в темноту, а ему вдогонку, звеня пронзительным лаем, покатился рыжий, лохматый комок. Напрасно человек в отчаянии звал собаку и стрелял в воздух – вскоре издалека послышался резкий, короткий визг и наступила тишина.
Жизнь обитателей саванны шла своим чередом… Смутное беспокойство охватило леопарда, словно какая-то неведомая сила все гнала и гнала его неведомо куда – наступила брачная пора, и каждый день он бродил по саванне в поисках кошки. Однажды ему навстречу, со стороны пологого оврага вышел немолодой матерый кот. Его морда была наискось рассечена шрамами, а от левого уха осталась едва ли не половина. Чужак присел, оскалил пасть и истошно заревел, колотя хвостом по земле. Коты сцепились в рычащий клубок, в стороны полетели клочья шерсти, невысокая примятая трава окрасилась кровью, и вскоре одноухий отступил, побежал прочь, ломясь сквозь заросли молочая.
Леопард шел звериной тропой, которая едва угадывалась среди высокой травы. Он легко и осторожно перемахнул через лежащий поперек тропы ствол давно упавшего дерева, и тут же, как плетью, зверя стегнула страшная, рвущая боль – стальные зубы капкана сомкнулись на передней лапе, раздробив ее кости. Рыча, катаясь по земле и корежась от яростных всплесков боли, кот долго пытался высвободиться из западни, но только выбился из сил – стальную ловушку крепко держала цепь, уходящая куда-то в кусты. Миновала ночь, леопард уже не чувствовал боли, он время от времени вскакивал, силился вырвать из капкана лапу, но, измученный этой бесплодной борьбой, снова падал и лизал покалеченную лапу. С восходом солнца им овладело такое бешенство, что, схватив ненавистную цепь зубами, кот исступленно рванулся всем телом, едва не поломав себе кости. Что-то хрустнуло в кустах, и цепь, звякнув, освободилась. Леопард, волоча за собой капкан, на трех лапах заковылял прочь от страшного места, оставляя за собой багровую полосу крови. Он шел очень медленно, часто останавливался и ложился на землю. Наконец, заросли травы остались позади, леопард ползком выбрался на пологий берег, одолел еще несколько метров, отделявших его от маленького домика у реки, и тут же провалился в тяжелое забытье.
…В глубине зоосада, на бетонном полу большой просторной клетки лежал леопард с забинтованной лапой. Прекрасный, сильный зверь спал. Ему снились подернутые дымкой холмы и солнце, встающее над безбрежными просторами саванны.
Дмитрий Иванов
Загадки истории: Миф о великой схизме
Летним днем, в субботу 15 июля 1054 года, в константинопольский храм св. Софии в начале богослужения вошли кардинал Гумберт и два других папских легата и проследовали в алтарь. Они пришли не молиться. Послы, приехавшие в Константинополь для переговоров о примирении, обратились со словом к народу, жалуясь на упорство их патриарха Михаила, затем положили на престол буллу о его отлучении и вышли вон. Выходя из храма, кардинал отряхнул пыль с ног и произнес: «Видит Бог и судит». …Сначала все, пораженные, безмолвствовали. В великом смятении за кардиналом побежал диакон и умолял его взять буллу назад. Но тот отказался, и она упала на мостовую. Тогда буллу отнесли патриарху, который сначала ее брать не стал, но потом, опасаясь, что она будет обнародована без его ведома, взял и повелел перевести на греческий язык.
Видимо, столь резкой мерой папские легаты хотели спровоцировать волнения в народе, направленные против патриарха, возложив на него вину за конфликт с Римской церковью, а затем и его низложение. Но они ошиблись: патриарх в ответ отлучил их самих, волнения же в народе действительно поднялись, но только против самих же легатов и едва не стоили им жизни. Так это трагическое событие описывают историки.
С тех пор, как взаимно отлучили друг друга константинопольский патриарх Михаил Керуларий и легат римского папы кардинал Гумберт Сильва-Кандидский, минуло 950 лет. С XIX века это событие стало называться «великим расколом», или, по-гречески, схизмой, и оцениваться как окончательное разделение церквей Востока – греческой, и Запада – латинской. Хотя уже в XX столетии стало очевидно, что событиям 1054 года было придано неподобающее историческое значение (отчуждение церквей началось гораздо раньше, а непризнание друг друга гораздо позже), а оценка их как окончательного разделения является мифом. И тем не менее из церковного сознания этот термин совсем не ушел. Но как возможны в Церкви, «организме Любви», разделения? И как возможны ожесточенные доктринальные споры в Церкви, где, по словам русского христианского мыслителя XIX века Алексея Хомякова, «истина хранится во взаимной любви христиан»?
Единая христианская церковь с первого века своего исторического странствования состоит из множества церквей, местных общин. При этом многочисленные церкви имеют одно и то же призвание и служение и равны между собой. Для того чтобы подчеркнуть равное достоинство поместных церквей, богословы в XX веке стали называть их церквами-сестрами, сравнивая их с детьми в одной семье, которые должны жить в согласии и быть в полноте общения друг с другом. Однако, как и в семье, общение и внутри церквей, и между ними подвержено испытаниям, а значит, оно может и нарушаться, и даже прерываться. И главная причина подобных проявлений во всех случаях – оскудение, умаление любви. В древней Церкви проблемы, возникающие между церквами, решались различными способами – иногда в процессе переписки, но прежде всего на общих собраниях – соборах. При этом церкви большие, старшие и, следовательно, духовно более сильные старались заботиться о младших, меньших и более слабых. А в случаях необходимости исправления прерывали общение.