Страница 4 из 25
Я решил не идти к главному рукаву Оби, а следовать лабиринту ее фарватеров – это более прямой путь на восток, да и течение благоприятнее. В результате я оказался среди заболоченных берегов, населенных миллионами комаров. Рыбная ловля – и особенно ценного на Оби муксуна – в это время здесь в самом разгаре. Пейзаж, остававшийся позади, по мере моего продвижения постепенно превращался в туманный мираж, сквозь который изредка проглядывали вершины Урала.
Ветер усилился до 5 баллов по шкале Бофорта, а волны, которые я старался преодолеть, становились все более свирепыми. Осмотрев горизонт в бинокль и поняв, что низкие и заболоченные острова дельты Оби на обозримом расстоянии не видны, я изо всех сил налег на весла, чтобы закончить наконец путь, который выведет меня из дельты. Пятнадцать дней жизни в болотах почти отвратили меня от путешествия. В августе появилась черная мошкара, и жизнь на биваке стала невыносимой. Никогда не описать мне муки, которым подвергаются жертвы этих насекомых!
Барометр непрерывно падал, и я посматривал на небо с некоторой тревогой. В 4 утра скорость ветра достигла 120 км/ч. Дождь хлестал по моей маленькой палатке, мы – в глубине впадины: Обская губа белая от пены. Я бросил взгляд в окошко: каяк лежал на берегу, засыпанный песком. Я снял эту сцену и внезапно осознал, что силой урагана поднимается вода! Через несколько минут каяк будет накрыт разбушевавшимися волнами. Я оставил камеру и мгновенно выбежал наружу, чтобы спасти лодку. У некоторых кораблей такого шанса не оказалось, в последующие дни я увидел их выброшенными на отмель.
Я немного волновался, когда причаливал к ненецкому чуму – типи из оленьих шкур. На смену народу ханты, к которым я приплыл в первую неделю, явились ненцы, в течение лета промышлявшие рыбной ловлей. Меня везде встречали с любопытством, но особое внимание привлекал каяк: как я приплыл издалека без мотора?
Хе – древняя деревня, ликвидированная в 1961 году как «неперспективная». Единственный житель этого поселения – Сергей, сын ненца и материкоми. Сегодня от его деревни ничего не осталось, разве что кладбище, возле которого недавно в память о первых колонистах 1512 года построили православную церковь. Сергей напомнил мне пионеров Дикого Запада. Поработав диспетчером в Надымском аэропорту, он выкупил кусок земли в своей родной деревне и построил там избу, где и живет теперь круглый год, занимаясь рыбной ловлей и охотой. Он угостил меня копченым муксуном и даже несколькими огурцами, выращенными в теплице у самого Полярного круга. «Возвращайся, когда хочешь, и живи здесь!» – были его последние слова, которые я не могу забыть.
После команды «трогаться» собаки прошли несколько метров и сани зарылись в сугроб. Вытащить их одному невозможно. Мои хвостатые попутчики, гораздо меньше меня озабоченные случившимся, тут же уселись наблюдать за мной. Привыкшие к небольшим пробежкам вокруг деревни Антипаюта, они были абсолютно не готовы к экспедиционной жизни, тем более с грузом в 400 кг. Я пребывал в сомнениях. Ближайшая стоянка была намечена на расстоянии 700 км. Я надеялся найти базу примерно в 500 км отсюда, но точное ее местоположение мне было неизвестно. Полуостров Гыданский, отделяющий бассейн Оби от бассейна Енисея, пустынный, гористый, изборожденный реками и каньонами, вне всякого сомнения, был самым диким и малонаселенным районом во всей сибирской тундре. Я не нашел на своем пути ни следа, ни избы, ни даже кочевья. Это было 24 декабря – в сердце полярной ночи, то есть на следующий день после самого короткого дня года.
С помощью вовремя подоспевшего охотника Бориса я вытянул сани и с достоинством пересек деревню, преодолев 20 км до бивака, который я расположил на припае. Но из-за пурги, длившейся без передышки по 10 дней, нужно было все устанавливать заново. Новые собаки, оставшиеся снаружи, оказались в незавидном положении, но очень быстро осознали, что никакое жилище их больше не защитит, и лишь снег станет их единственным покрывалом от ветра, постоянно дующего в тундре.
Я должен найти устье реки Сале-паютаяха, по которой мы поднимались до истока, но сведения, которые дал Борис, не соответствовали ни моей карте, ни моим глазам. Тогда я решил пойти на разведку пешком. Сегодня 1 января 2002 года – время прекрасное и спокойное. Я освободил собак, внимательно наблюдая за четырьмя новичками. Огромная оранжевая луна погрузилась в прибрежные льды, прежде чем вновь подняться на моем северном горизонте. Я продолжил свой путь к югу, когда между двумя собаками началась стычка, внезапно перешедшая в общую драку. Собаки, превратившиеся в волков, жаждущих крови, набросились на Сокола, который отбивался, как сущий дьявол. Я немедленно вмешался в эту свалку, но мои крики и удары ногами слабо воздействовали на эту взбесившуюся банду.
Я кричал, вопил, бил, я был просто уничтожен этой ужасной сценой. Когда мне наконец удалось разогнать стаю, Сокол неподвижно лежал в выемке льдины. Уставший и вконец вымотанный, я схватил ружье, чтобы прервать его страдания, но он вдруг, пошатываясь, поднялся и при моем приближении снова упал. Несколько мгновений я пытался согреть и успокоить его. Но его лапы уже замерзали, температура –45°. Я быстро взвалил его на плечи и понесся в стойбище, молясь, чтобы он выжил. Наконец – палатка! Сокол входит в нее сам, зная, что это его спасение. Я укладываю его на мою оленью шкуру, нежно глажу, потом разжигаю печку. Температура быстро поднимается, и Сокол как будто оживает, хотя его дыхание еще затруднено. Добрые глаза смотрят на меня, словно спрашивая о причинах такой злобы. Потом он вытягивается во всю длину, его дыхание превращается в хрип, язык вываливается. Я пытаюсь подбодрить его взглядом, массирую его сердце. Все напрасно…
«Не умирай, Сокол, я умоляю тебя!» Но Сокол уже мертв, и я плачу. Собаки снаружи все поняли и лежат молча. Сокол – великолепная лайка с Новой Земли – хотел быть другом для всех, у него был жизнерадостный нрав, который скрашивал нашу дорогу. Он – моя первая собака, я любил его больше всех. Без сомнения, именно по этой причине он был нелюбим остальными. Теперь его молодое тело лежит во льдах Тазовской губы. Я покинул его навсегда…
Я изо всех сил торопился покинуть это проклятое место. Собаки поняли, что я управляю ими железной рукой, и ни одна из них не противилась моим командам. Мы продвигаемся прямо на юг, к реке Большая Харвутаяха, и я не останавливаю упряжку до самой ночи. Белый конический силуэт на берегу – это, безусловно, чум. Я – почти счастлив. Его обитатель Валентин встретил меня приветливо, сделал мне «кисси» (болотные сапоги из оленьих шкур), прибив к ним подметки из соломы.
«Твое путешествие будет тяжелым. Ты можешь замерзнуть в дороге. Мы будем ждать новостей от тебя по радио Дудинки», – это были его напутственные, не слишком ободряющие слова.
Прощайте, люди и Обская губа! Чем дальше я продвигался по полуострову Гыданскому, тем ниже опускались показания термометра и тем сильнее становилось впечатление, будто я вступил в тоннель, который ведет в никуда…
Мои записи – лаконичные каракули в бортовом журнале – свидетельствуют:
8 января, –52°, это жестоко, бесчеловечно
10 января, –58°, пронзительный восточный ветер, обморожение пальца, усилились ревматические боли
11 января, –52°, спина одеревенела, невозможно шевельнуться, плачевное состояние
12 января, –55°, пурга, изнурен, даже не могу писать в журнале… Выдержу ли?
13 января, –45°, как хорошо в палатке, наконец, немного передышки
16 января, –42°, 5 000 км от мыса Нордкап
17 января, –55°, возвращение солнца, наконец-то!
Я уже знал, что бензина, как и других необходимых для моего существования припасов, не хватит, если принять во внимание мое крайне медленное продвижение. Мобильный телефон не работал со времени отправления из Антипаюты, иными словами, связи с внешним миром больше не было. В глубине души мне нравился этот вызов, он не пугал меня. Мне придется быть сильным, ведь непростительна даже малейшая тактическая ошибка. Каждый вечер я упражнялся, устанавливая палатку в перчатках, влажных от дневной работы. «Только не лишиться рук», – то и дело повторял я, как заклинание. Разбив палатку, я был все-таки спасен, хотя бесполезные культи едва подавали признаки жизни. Этот прискорбный эпизод заставил меня осознать свою крайнюю уязвимость. В этой ледяной вселенной я был эквилибристом на канате, натянутом над пустотой.