Страница 35 из 38
А 15 сентября 1978 года на огромном крытом стадионе в Новом Орлеане 70 тысяч человек стали свидетелями сенсационного боя 36-летнего Али с молодым боксером Леоном Спинксом. 15 раундов, 45 минут шла борьба, исход которой решили последние секунды. Трибуны ревели. Бывалые люди утверждали, что такого шквала эмоций, когда ринг был захвачен болельщиками и голос распорядителя потонул в ликующих воплях толпы, видеть им не приходилось никогда. Это был восторг не только перед феноменальным, не повторенным в истории бокса фактом: Али в третий раз получил титул чемпиона мира. Люди восторгались тем, что всегда у человечества в дефиците, но и в чести: волей к победе, которая не признает слова «невозможно».
В 1979 году троекратный чемпион мира объявил, что уходит из бокса. Из 56 боев, проведенных им, лишь 5 оказались проигранными, да и пали они в основном на «старого» Али. Все мы неизбежно проигрываем времени. Али сказал, что уже не хочет пытаться завоевать боксерский Олимп в четвертый раз. Конечно, его подзабыли… Точно так же стираются из памяти поколений дерзания самых заметных людей планеты.
Известно, что череда быстро сменяющихся жен сильно потрепала счета Мохаммеда. Говорят, что третья из них, Вероника, выставила супруга за дверь, обвинив во всех смертных грехах. То, что некоторые из них действительно наличествовали, признал и суд, оставивший супруге после развода роскошную виллу со всем содержимым.
Братья-мусульмане тоже не выпустили из поля зрения нажитого Мохаммедом за годы легендарных боев. Конечно, он не бедствует, но все имеющееся – просто не сопоставимо ни с его колоссальной славой, ни с астрономическими гонорарами. Хорошо, что еще во время своего 4-летнего «антракта» Али догадался вложить часть денег в сеть ресторанчиков фаст-фуд. Теперь это оказалось более чем кстати. Как большинство фанатично преданных своему делу людей, Али в обыденной жизни не выглядит преуспевающим везунчиком. Одно время он пристрастился к виски, нарушая правила «Черных мусульман». Но хуже всего были нагрянувшие проблемы со здоровьем. Кто-то подсчитал, что за время чрезвычайно долгой для боксера спортивной деятельности Али получил несколько тысяч ударов в голову.
Все это привело к нарушению функций головного мозга, выразившемуся в болезни Паркинсона. Али знает, что его не вылечат, но утверждает, что, начав все заново, он пошел бы точно таким же путем – квадрат ринга всегда оставался для него тем, чем для королей – их королевство.
В 1978 году Мохаммед побывал в Советском Союзе. Страна, воспитанная на «Хижине дяди Тома», с распростертыми объятиями встретила красавца-негра. У Али даже была
встреча с Л.И. Брежневым. После путешествия по республикам Союза Али пришел к выводу, что это «государство, лишенное расовых предрассудков». Его настроения изменились через два года, когда госдепартамент США пытался, и небезуспешно, использовать чемпиона в организации блокады московской Олимпиады. Личная просьба тогдашнего президента США Дж. Картера, вероятно, польстила Мохаммеду. Он стал объезжать Африканский континент с призывом не ездить в Москву. А потом раскаивался. Это с ним случалось нередко: только на ринге он точно знал, что надо делать и как именно поступать…
…В 1996 году Олимпиада пришла на Американский континент. В Атланте тогда стояла нестерпимая жара. Из-за чувства гуманности, наверное, открытие спортивного форума было назначено на 9 часов вечера. А может, было учтено,
что на фоне сгущающихся сумерек пламя олимпийского факела выглядит еще выразительнее и ярче. Так оно и было, когда миллионы людей наблюдали за спортсменами, как эстафету несущими заветный факел.
И тут случилось то, о чем знали только посвященные. Прожектор высветил крупную фигуру человека, который и должен был зажечь священный огонь в чаше. Он, чтобы факел в его измученной болезнью руке не дрожал, делал неимоверные усилия. Это был Мохаммед Али, в последний раз появившийся перед миром как олицетворение славы спорта и единения людей перед священным олимпийским огнем.
Его узнали. Громадная чаша стадиона всколыхнулась тысячами в едином порыве вставших людей – словно он только что снова выиграл очередной тяжелый бой.
Людмила Третьякова
Избранное: Уйти, чтобы вернуться
В последние десятилетия прошлого века российские читатели знали Виктора Некрасова лишь понаслышке, не имея возможности во всем объеме познакомиться с творчеством всемирно из вестного писателя, особенно с произведениями, созданными за рубежом в годы вынужденной эмиграции. Для большинства Некрасов сегодня остается легендой, автором хрестоматийной повести «В окопах Сталинграда». Увы, о его военной прозе, драматургии, путевых очерках, литературных портретах, статьях о театре и кино, мемуаристике пока нет таких авторитетных и исчерпывающих исследований, каковые давным-давно существуют о работах некоторых его более тусклых и подзабытых современников.
Имей Некрасов возможность увидеть, как сейчас относятся к его творчеству, он, верно, усмехнулся бы с иронией человека, много повидавшего на своем веку – взлеты, падения, – и с мальчишеской радостью ощутил бы флер легендарности, окутывающий его имя сегодня, в начале XXI века.
Несколько дней тому назад я проводил во Францию Владимира Максимова, хорошего писателя и человека нелегкой судьбы. А до этого проводил большого своего друга – поэта Коржавина. А до него Андрея Синявского. Уезжали композитор Андрей Волконский, кинорежиссер Михаил Калик, математик Александр Есенин-Вольпин. И многие другие – писатели, художники, поэты, просто друзья.
А Солженицына выдворили – слово-то какое нашли!– у Даля его, например, нет – словно барин работника со двора прогнал.
Уехали, уезжают, уедут… Поневоле задумываешься. Почему? Почему уезжают умные, талантливые, серьезные люди, которым не просто было принять такое решение, люди, которые любят свою родину и ох как будут тосковать по ней? Почему это происходит?
Задумываешься… И невольно, подводя какие-то итоги, задумываешься и о своей судьбе… И хотя судьба эта твоя, а не чья-либо другая, это все же судьба человека, родившегося в России, всю или почти всю жизнь прожившего в ней, учившегося, работавшего, воевавшего за нее – и не на самом легком участке,– имевшего три дырки в теле от немецких осколков и пуль. Таких много. Тысячи, десятки тысяч. И я один из них…
Почему же, подводя на 63-м году своей жизни эти самые итоги, я испытываю чувство непроходящей горечи?
Постараюсь по мере возможности быть кратким.
Случилось так, что в 35 лет я неожиданно для себя и для всех стал писателем. Причем сразу известным. Возможно, нескромно так говорить о себе, но это было именно так. Первая моя книга «В окопах Сталинграда», которую вначале немало и поругивали, после присуждения ей премии стала многократно издаваться и переиздаваться. Потом появились и другие книги. Их тоже и ругали, и хвалили, но издавали и переиздавали. И мне стало казаться, что я приношу какую-то пользу. Свидетельство этому – 120 изданий на более чем 30 языках мира.
Так длилось до 8 марта 1963 года, когда с высокой трибуны Н.С. Хрущев подверг, как у нас говорится, жесточайшей критике мои очерки «По обе стороны океана» и выразил сомнение в уместности моего пребывания в партии. С его легкой руки меня стали клеймить позором с трибун пониже, на собраниях, в газетах, завели персональное партийное дело и вынесли строгий выговор за то, что в Америке я увидел не только трущобы и очереди безработных за похлебкой. Само собой разумеется, печатать меня перестали.
Падение Хрущева кое-что изменило в моей судьбе. Оказалось, что в Америке есть кое-что, что можно и похвалить, и злополучные очерки вышли отдельной книжкой. На какое-то время передо мной открылся шлагбаум в литературу, пока в 1969 году опять не закрылся – я подписал коллективное письмо в связи с процессом украинского литератора Черновола и позволил себе выступить в день 25-летия расстрела евреев в Бабьем Яру.