Паранойя

Несколько минут я просто хлебал «Спрайт», уставившись на стенки каморки, затянутые черной «в пупочках» тканью, — точь-в-точь как ковровое покрытие в квартире моего отца. На них не было ни следа человеческого присутствия — ни фотографий жены и детей (что неудивительно, ибо у меня их попросту нет), ни карикатур с Гилбертом, ни умных фраз, свидетельствующих о моем внутреннем протесте, поскольку я давно пережил все это. Висела лишь одна книжная полка со справочником по протоколам маршрутизации и четырьмя толстыми черными папками с «возможностями» модели MG-50K. Я не буду скучать по своему кубику.

Только не подумайте, что я чувствовал себя так, будто шел на расстрел. Меня уже расстреляли. Осталось лишь избавиться от тела и вытереть кровь. Помню, как-то в колледже я прочел в исторической книге о гильотине — как один палач, доктор по образованию, поставил некий зловещий эксперимент (каждый сходит с ума по-своему!). Через пару секунд после отсечения головы он заметил, что глаза и губы продолжают дергаться в спазмах — пока веки не закрылись. Тут врач позвал покойника по имени, и глаза открылись, уставившись на палача. Еще пара секунд — и веки опустились. Доктор опять произнес вслух имя несчастного — и глаза распахнулась еще раз. Очень симпатично. Выходит, в течение тридцати секунд после усекновения голова казненного продолжает реагировать. Именно так я себя и чувствовал. Топор уже опустился — а меня окликнули.

Я взял телефонную трубку, позвонил в офис Арнольда Мичема, сказал его помощнику, что уже иду, и спросил, как к ним добраться.

В горле у меня опять пересохло. Я остановился на минутку в комнате отдыха, чтобы выпить некогда бесплатной содовой, которая теперь стоила пятьдесят центов. Комната эта находилась посреди этажа, рядом с лифтами, и пока я шагал туда почти на автопилоте, пара коллег, заметив меня, смущенно отвернули в сторону.

Я посмотрел на запотевший стеклянный холодильники вместо обычной диетической пепси решил опять взять «Спрайт»: куда уж больше кофеина! Денег из чувства протеста не положил — вот, мол, вам! — открыл бутылку и направился к лифту.

Я ненавидел свою работу, можно сказать, от души презирал, так что мысль о ее потере не сводила с ума. С другой стороны, состояния в банке у меня не было, а без денег, увы, не проживешь. В этом-то все и дело. Я устроился сюда, чтобы оплачивать уход за отцом — моим папенькой, считавшим меня полным неудачником. Работая барменом в Манхэттене, я зарабатывал вдвое меньше, зато жил гораздо лучше. Ах, Манхэттен! Я занимал паршивую квартирку на первом этаже, где воняло выхлопными газами от проезжавших машин, а окна дребезжали каждый раз, когда в пять утра мимо с ревом мчались грузовики. Конечно, пару вечеров в неделю я мог оторваться с друзьями, но, как правило, сумма на моей кредитке кончалась за неделю до того, как пятнадцатого на нее начислялась зарплата.

Платили мне здесь не ахти, однако я тоже особо не надрывался. Халтурил, короче говоря. Проводил на работе минимально необходимое время, опаздывал, уходил раньше и все же с делом справлялся. Показатели моей производительности, мягко говоря, не зашкаливали. Я был так называемым середнячком — всего в паре шагов от «непродуктивного работника» (а если вы получаете подобную оценку, то смело можете паковать вещи).

Я вошел в лифт, глянул на свой прикид — черные джинсы, серая тенниска, кроссовки — и пожалел, что не надел галстук.

3

Если ты работаешь в большой корпорации, то никогда не знаешь, чему верить. Там вечно болтают бог весть о чем в духе крутых мачо. Тебе то и дело говорят: «Я его сделал!» или «Я вонзил ему нож в сердце!»; ты постоянно слышишь: «Убей — или убьют тебя!», «Либо ты его, либо он тебя!», «Побеждает сильнейший!»; тебе советуют сожрать его обед — или же жрать собачьи галеты.

Будь ты инженер-компьютерщик, или управляющий производством, или агент по продаже, со временем начинает казаться, что ты попал в племя папуасов Новой Гвинеи, которые раскрашивают себе лицо, втыкают в ноздри кабаньи клыки и надевают на член сушеную тыкву. Но стоит послать по электронной почте шутливое и при этом несколько политически некорректное сообщение своему приятелю из другого отдела, как он тут же перешлет его всем остальным — и кадровый отдел неделю будет учить тебя в душном конференц-зале уважению к представителям всех рас и верований. В общем, если ты крадешь скрепки, получишь по рукам линейкой.

Однако на сей раз я действительно переступил всякие границы. Каюсь!

Меня продержали в приемной полчаса или минут сорок пять, хотя мне показалось, что гораздо дольше. Все это время я тупо пялился на табличку «Служба безопасности». Больше читать было нечего. Секретарша с платиновыми волосами, подстриженными в виде шлема, и желтыми кругами курильщицы под глазами отвечала на телефонные звонки, искоса поглядывая на меня время от времени так, как смотрят на дорожную аварию, — стараясь не отрывать глаз от дороги.

Я сидел достаточно долго, чтобы моя уверенность в себе сильно пошатнулась. Возможно, именно этого они и добивались. Ежемесячная зарплата показалась мне в общем-то хорошей штукой. Может, не стоит наглеть? Может, подлизаться? Или уже поздно?

Арнольд Мичем не встал, когда секретарша провела меня в кабинет. Он сидел за громадным черным столом, походившим на полированный гранит. Лет сорока, сухощавый и жилистый, как пластилиновый Гамби из мультика, с квадратной головой, длинным носом и совсем без губ. Его седоватые каштановые волосы начали редеть. На Мичеме были синий пиджак с двойным рядом пуговиц и синий в полоску галстук, как у президента яхт-клуба. Он уставился на меня через большущие очки в стальной оправе. Сразу видно: чувство юмора на нуле. Справа от стола в кресле сидела женщина чуть постарше меня — похоже, ее обязанностью было записывать каждое слово.

— Стало быть, вы Адам Кэссиди, — сказал Арнольд Мичем, четко, даже чопорно выговаривая каждое слово. — Ну что, пижон, вечеринка закончилась?

Он раздвинул губы в ухмылке.

Боже правый! Плохи мои дела.

— Чем могу служить? — спросил я, стараясь принять изумленный и озабоченный вид.

— Чем вы можете служить? Ну что ж... Для начала скажите правду. Вот чем вы можете мне служить?

Как правило, я нравлюсь людям. Я умею завоевывать их доверие — брызжущего слюной учителя математики или клиента нашей компании, которому уже шесть недель не удается получить заказ. Но я сразу усек, что правила Дейла Карнеги сейчас не помогут. Моя судьба в компании действительно висит на волоске.

— Нет проблем, — ответил я. — Правду о чем?

Он аж поперхнулся от удивления.

— О вчерашнем празднестве, естественно!

Я помедлил, соображая, что сказать.

— Вы говорите о скромной вечеринке по поводу ухода на пенсию?..

Что именно им было известно, я не знал, поскольку тщательно замел все денежные следы. Говорить следовало очень осторожно. Женщина с блокнотом — стройная, с курчавыми рыжими волосами и зелеными глазищами — могла присутствовать здесь в качестве свидетеля.

— Скромная вечеринка? Быть может, по стандартам Дональда Трампа.

Говорил Мичем с еле уловимым южным акцентом.

— Всего лишь заслуженное моральное вознаграждение, — сказал я. — Поверьте мне, сэр, это чудесным образом отразится на подъеме производительности!

Он скривил безгубый рот.

— Моральное вознаграждение... Однако на его финансировании сплошь отпечатки ваших пальцев!

— Финансировании?

— Кончай дурака валять, Кэссиди!

— Боюсь, я вас не понимаю, сэр.

— Ты считаешь, что я болван?

Несмотря на то что нас разделяли шесть футов поддельного гранита, до меня долетели капельки слюны.

— Да вообще-то... нет, сэр.

Я не выдержал и улыбнулся — еле заметно, уголками губ, гордясь своим остроумием. Большая ошибка.

Землистая физиономия Мичема побагровела.

— Думаешь, это смешно — залезть в базу данных компании и откопать секретные номера выплат? Смешно? Ишь, умник нашелся! И ты считаешь, что выйдешь сухим из воды?