Страница 7 из 35
Совсем неподалеку от этого шедевра развернул свою работу Огюст Монферран. Его «полем» стала Адмиралтейская площадь. Здесь он, порой отвлекаясь на другие заказы, строил почти полвека. Сначала величественное здание с тремя фасадами – дом Лобанова-Ростовского, практически одновременно взявшись за весьма рискованное дело – перестройку Исаакиевского собора.
Брюллов же, стоя перед ним в то майское утро, даже не догадывался, что довольно скоро его пригласят расписывать стены собора. За эту работу Брюллов возьмется с жаром – быть русским Леонардо Исаакия для художника значило войти в бессмертие… Ну а в мае 1836-го он мог увидеть, что дело у Монферрана заметно продвинулось: уже стояли на своих местах все темно-красные гранитные колонны портиков, а само здание «доросло» до высоты их капителей. Вообще же, француз Монферран был замечательным инженером. Когда на установку первой колонны Исаакия 20 марта 1828 года прибыла вся царская семья, то ждать ей пришлось недолго – подъем огромной колонны занял всего 45 минут. Что было на 5 минут дольше, чем подъем из ямы знаменитого Царь-колокола в Кремле, который отлить-то отлили, а из ямы вытащить до прибытия Монферрана не могли без малого 100 лет. И уже совсем непревзойденным его инженерным подвигом стало водружение на Дворцовой площади грандиозной Александровской колонны.
Эта колонна, посвященная Александру I, стала «последней точкой» в работе нескольких поколений архитекторов, украшавших парадный центр Петербурга. Важно, что общим результатом их работы стала не просто «застройка», а уникальный ансамбль ансамблей. Великолепные здания стоят вокруг площадей, которые в свою очередь сливаются с пространством Невы. Самой природой созданная между Петропавловской крепостью, Стрелкой Васильевского острова и Зимним дворцом, водяная (а зимой – ледовая) площадь плавно перетекает в вереницу рукотворных площадей. Дворцовая, Адмиралтейская (ныне Адмиралтейский проспект и Александровский сад), Сенатская (ныне Декабристов), а также Биржевая и Марсово поле – образуют величественный комплекс открытых городских пространств, демонстрирующих единство природных и рукотворных творений. Известно, что идея «анфилады» площадей вдоль Невы была заложена еще в планах архитектурной комиссии в 1762 году, но вот осуществлена была только в Николаевскую эпоху.
Эти площади, слитые воедино своей историей и архитектурным исполнением, совершенно непохожи друг на друга. Дворцовая, стянутая упругой дугой здания Главного штаба, как бы сворачивается воронкой вокруг Александровской колонны. Адмиралтейская, еще до того как распалась на проспект и городской сад, являла собой грандиозный плац, на котором выстраивалась в торжественные дни вся русская гвардия. Прохладой Невы и горькой памятью братоубийства декабря 1825-го дышит соседняя с ней Сенатская с «кумиром на бронзовом коне», а за ней раскинулась Исаакиевская – место, где в Мариинском дворце расположатся Госсовет и Министерство государственных имуществ и встанет памятник самому Николаю I.
В 1839 году французу Кюстину, привыкшему к тесному уюту Парижа, анфилада петербургских площадей показалась пустырем, окруженным редкими строениями. Для русского же человека эта цепь – архитектурный символ целой эпохи великой империи…
В неразрывной слитности архитектуры и природы, в удивительном сочетании тонких северных красок и оттенков есть своя глубина, ясность и акварельное изящество.
…На Сенатской площади Брюллов взял извозчики и по самому старому на Неве наплавному Исаакиевскому мосту отправился на Васильевский остров, мимо Академии художеств, к дому родных, живших на Среднем проспекте. Как только экипаж оказался на набережной Васильевского острова, Брюллова окружили иная атмосфера, иные звуки.
Где-то внизу, под настилом пристани, хлюпала вода, а корабли скрипели канатами и терлись бортами друг о друга. Васильевский остров уже давно простился с мечтами Петровской поры о том, чтобы стать центром столицы. Зато он лежал ближе всего к морю. Здесь, как нигде в другом месте, ощущалось присутствие Балтики. Остров жил своим портом, охватившим набережные Большой и Малой Невы. Новостью для Брюллова в порту могла оказаться новостройка – изящное, благородное классическое здание, сооруженное в 1832 году архитектором И.Ф. Лукини для вполне прозаической таможни. Брюллов вряд ли мог не оценить ставшего характерным для Стрелки разительного сочетания внешней помпезности и утилитарного, коммерческого назначения зданий – ведь расположившийся рядом на высоком подиуме роскошный античный храм был таким же «перевертышем» – шумной, грязноватой Биржей.
Встреча с родными была радостной – все они гордились славой сына выходца из Франции резчика Поля Брюлло. Триумфом стало и его появление в Академии художеств, и встреча с ее профессорами и учениками, куда Брюллов шестилетним карапузом пришел за руку с братом Александром (ставшим потом крупным архитектором), чтобы учиться живописи.
Впрочем, вернувшись в Петербург, Брюллов не долго наслаждался отдыхом. Он стал преподавать в Академии, и в его мастерской можно было увидеть людей знаменитых. Сюда наведывались даже царь с царицей, чтобы посмотреть, как работает Карл Великий (так звали Брюллова окружающие).
В 1837-м вместе с поэтом В.А. Жуковским и обер-гофмейстером двора меломаном М.Ю. Виельгорским он решил затеять необыкновенное дело. Брюллов написал портрет Жуковского, потом «заговорщиками» была устроена лотерея, в ходе которой картину купила императрица, а вырученные за нее 2,5 тысячи рублей пошли на выкуп крепостного художника Тараса Шевченко.
Почти всех их, как поодиночке, так и группами, можно было увидеть на том Невском проспекте, ставшем хорошо знакомым нам по гравюрам знаменитой панорамы B.C. Садовникова. Вообще, Невский служил прекрасной архитектурной декорацией, на фоне которой проходила интеллектуальная жизнь столицы. Если приглядеться к той части панорамы Садовникова, где изображена Голландская церковь, можно заметить Пушкина, гуляющего по Невскому в высоком цилиндре. Это – почти фотография. Как писал современник, «в числе гулявшей по Невскому публики почасту можно было приметить и А.С. Пушкина». Совсем рядом, на Мойке, в доме № 12, он нанимал квартиру, и именно здесь развернулась последняя трагедия поэта.
Как и у каждого петербуржца, у Пушкина была своя «тропа» по Невскому. Здесь или поблизости жили или служили его приятели и знакомые – идет ли речь о салоне в доме А.Ф. Воейкова (там же жил и Жуковский), о Публичной библиотеке, которой управлял его друг А.Н. Оленин и где работали И.А. Крылов и Н.И. Гнедич. Тут, на «книжной версте» Невского проспекта (от его начала до Аничкова моста), для Пушкина и других литераторов было подлинное средоточие бесчисленных книжных и нотных лавочек и магазинов, редакций, издательств, типографий. С радостью встречали Брюллова как в книжном магазине и библиотеке А.Ф. Смирдина, так и во множестве кофеен и кондитерских, где всегда можно было почитать свежие газеты, посидеть с друзьями. Одну из этих кондитерских – заведение Вольфа и Беранже на углу Невского и набережной Мойки – знают все. Отсюда Пушкин отправился на Черную речку. Здесь и в послепушкинскую эпоху вовсю кипела литературная жизнь. В ту же кондитерскую Вольфа и Беранже в 1846 году зашли два литератора – поэт А.Н. Плещеев и писатель Ф.М. Достоевский. И именно здесь они случайно познакомились с Буташевичем-Петрашевским, что, как известно, резко переломило жизнь Достоевского и привело его на каторгу.
Столичная жизнь почти тотчас закрутила, увлекла Брюллова, и он частенько отправлялся со своего острова на материк – на Адмиралтейскую сторону да на Невский. Что и немудрено – тогда в этой части города жили рядом, собирались, сидели в одних салонах и кондитерских, спорили, дружили, ссорились необыкновенно талантливые люди: Пушкин, Гоголь, Глинка, Жуковский, Крылов, Тропинин, Вяземский, Одоевский и многие другие.
Впрочем, с началом 1840-х годов центр писательской жизни сместился к «литературному» дому у Аничкова моста, где жили В.Г. Белинский, И.С. Тургенев, И.И. Панаев и Д.И. Писарев. Сюда к Белинскому приходили Н.А. Некрасов, И.А. Гончаров, Ф.М. Достоевский, Л.Н. Толстой – в общем, вся русская классическая литература…