Страница 17 из 18
Папуасы, не связываясь со взрослыми птицами, охотно ловят малышей и выращивают их у себя дома. Из когтей их ног туземцы делают наконечники для копий, а из колючек крыльев — тонкие, длиной до 10 см иглы, которыми они шьют и чинят свою одежду. В селениях на Новой Гвинеи можно увидеть, как молодые казуары расхаживают по улице вдоль хижин, а нередко даже играют вместе с детьми. За такого красавца папуас может получить 8 свиней или, отдав его в уплату за супругу, — жениться. Так что крестьянин, вырастивший казуара, становится богачом и уважаемым в деревне человеком. А зоопарки мира платят за одну такую птицу более тысячи долларов. Интересно, знают ли об этом аборигены?
Василий Климов
Архив: Американец из рода Толстых
XIX век стал периодом расцвета российского флота, эпохой русских кругосветных плаваний, оставивших на карте мира десятки имен наших соотечественников. К сожалению, самые невероятные приключения участников тех путешествий в наши дни чаще всего незаслуженно забыты. Чего стоят хотя бы знаменитые похождения Толстого-Американца, того самого, о котором в «Горе от ума» сказано: «в Камчатку сослан был, вернулся алеутом». История его «путешествия поневоле» примечательна во всех отношениях.
Надо сказать, что Федор Иванович Толстой с детства отличался буйным нравом. В полной мере это проявилось, когда, окончив Морской корпус, он попал на военную службу – почему-то не во флот, а в Преображенский полк, где очень быстро сумел «отличиться», застрелив на дуэли сына знатных родителей. После этого положение Толстого стало весьма незавидным — вскоре должно было последовать суровое наказание. Было очевидно, что в такой ситуации лучше всего на время скрыться, дабы избежать расследования и суда. Недолго думая, он занял место двоюродного брата, который вместе с Крузенштерном и Лисянским должен был отправиться в кругосветное плавание — первое в истории российского флота. Из этого-то путешествия он и вернулся Американцем.
По судовой роли Толстой числился одним из кавалеров посланника Резанова, которому было поручено заключить торговое соглашение с Японией. Неизвестно, чем бы закончилось и без того провалившееся посольство, если бы в нем принял участие Толстой, но увидеть японские берега ему не было суждено.
В ходе плавания Федор развлекался как мог. Во время стоянки у острова Нукагива, например, он обратился к местному мастеру, который растатуировал его буквально с ног до головы, не покрытыми полинезийскими рисунками остались только лицо и шея. По тем временам для человека дворянского происхождения это был поступок совершенно дикий, однако Толстой сделанным был очень доволен. И впоследствии, уже в Петербурге, с удовольствием демонстрировал свои «наколки» близким друзьям, когда те его об этом просили. После званых обедов Федор Иванович оголялся перед собравшимися по пояс, после чего только в сопровождении мужчин удалялся в отдельную комнату, где раздевался уже догола, представляя на обозрение свое мощное тело, покрытое замысловатыми орнаментами, изображающими фантастических змей и птиц. Но все это было позже, по возвращении в Петербург, а еще будучи на Нукагиве, он успел подружиться с королем острова по имени Танега Кеттонове, оказавшимся человеком толковым и бесхитростным. И вскоре вся команда с удовольствием наблюдала за тем, как Толстой берет небольшую палку, плюет на нее, кидает за борт и кричит: «Пиль, апорт!», а король бросается в воду и прихватывает добычу зубами… Когда экспедиция двинулась дальше и остров с коронованным другом остался позади, Толстой стал придумывать себе новые развлечения. Прознав о любви судового священника отца Гедеона к спиртному, он напоил его до смерти, после чего припечатал его бороду к палубе казенной печатью, специально для этого выкраденной у Крузенштерна. Когда же батюшка, протрезвев, пытался освободиться, Толстой стоял рядом и приговаривал: «Лежи! Видишь — казенная печать». Пришлось бороду отстричь. Эта шутка сошла тогда Толстому с рук, но вот на следующей его плавание и закончилось. А случилось вот что.
Толстой привел всеобщего любимца команды — орангутана, подобранного на одном из тропических островов, в пустую каюту капитана и показал там примату, как можно чистый лист бумаги вымазать чернилами. Показал и ушел. А на столе лежали дневники Крузенштерна. Орангутан же, вняв наставлениям, очень добросовестно залил их чернилами.
Суд был коротким, суровым, но справедливым. Толстой с соучастником-орангутаном был высажен на один из Алеутских островов. В экспедиционном журнале была сделана запись: «На Камчатке оставил корабль и отправился в Петербург сухим путем». Надо сказать, что этот «сухой путь» оказался для Толстого весьма долгим.
Среди алеутов он освоился быстро и в скором времени был провозглашен чуть ли не местным царем. Причем непонятно, что при этом сыграло решающую роль — крутой нрав Федора Ивановича или его татуировки, служившие у всех островитян Тихого океана признаком власти и знатного происхождения.
Однако его пребывание среди алеутов не особенно затянулось — через несколько месяцев на остров зашло русское торговое судно, с которым он и переправился на Аляску. Там он обошел практически всю Русскую Америку, после чего на попутных судах пересек Берингов пролив и уже из порта Святых Петра и Павла на Камчатке посуху продолжил путь в Санкт-Петербург. Вернувшись, наконец, в столицу и узнав, что чуть ли не в тот же день Крузенштерн дает бал, он незамедлительно явился туда без приглашения, но прощен так и не был. Офицера Толстого направили в медвежий угол — заштатный гарнизон Нейшлотской крепости.
После такого бесславного окончания столь блистательного, правда, не для него, путешествия граф Толстой еще не раз становился героем различных громких историй и попадал в опалу из-за своего буйного характера. За отчаянную храбрость, с которой он сражался в Шведской войне, Толстой вновь был переведен в Преображенский полк, но опять долго там не задержался. Когда очередной однополчанин пал на дуэли от его руки, Федор был разжалован в рядовые и отправлен в отставку. После вторжения Наполеона в Россию он вступил ратником в Московское ополчение и, опять благодаря своей безумной храбрости, возвратил себе чины и ордена и получил в награду Георгия IV степени. В отставку Толстой вышел уже в чине полковника. После войны Толстой поселился в Москве, в Староконюшенном переулке, и здесь его жизнь снова завертелась вокруг карт, вина и дуэлей.
За карточным столом мухлевал он нещадно, причем нисколько этого не стесняясь и приговаривая при этом примерно следующее: «Только дураки играют на счастье, а ошибки фортуны надо исправлять». Свои баснословные выигрыши он, как правило, тут же проматывал, устраивая роскошные празднества и гуляния. На данную ему в «Горе от ума» характеристику «ночной разбойник, дуэлист» Толстой ничуть не обиделся, но вот строка «крепко на руку нечист» его серьезно задела, и он потребовал у Грибоедова объяснений. А услышав в ответ, что, мол, в карты передергиваешь, сказал: «Так ты так и напиши, что «в карты на руку нечист», а то подумают, что я со стола чужие табакерки прикарманиваю».
Дуэли, сыгравшие во всей его жизни особую роль, были самыми разными, но граф неизменно выходил из них победителем. Однажды Толстой даже был намерен стреляться с Пушкиным, но постепенно с ним примирился, причем настолько, что впоследствии по его же просьбе даже сватал за поэта Наталью Гончарову. Не раз доводилось ему спасать друзей от верной смерти, когда, узнав о предстоящей дуэли, он сам вызывал их противников к барьеру. Вообще, судя по всему, дружбу Толстой ценил превыше всего и, говоря словами Булгарина, «для друга готов был на все»: выручал, когда мог, и словом, и делом, и деньгами, если, конечно, сам в них не нуждался. Известен случай, когда графу Гагарину на поездку в Париж он одолжил тысячу рублей, а взамен сначала попросил привезти ему канделябры, но потом передумал и заказал только шампанского и бордоского.