Страница 23 из 44
А за этим валом, почти на самой границе Леса, на второй от воды береговой террасе и находятся остатки земляных укреплений когда-то стоявшего здесь города то самое неисследованное Лукинское городище.
Впрочем, «неисследованное» это — смотря кем. Археологами — возможно, да. И тем не менее весь склон и сама площадка городища покрыты раскопами. Есть старые, заросшие травой, с осыпавшимися краями, есть и совсем свежие, еще хранящие следы лопат. Работали явно не профессионалы, да археологи и не оставляют после себя таких следов. Вот так — Лес хранит свои тайны, а единственный обнаруженный памятник раскапывается хищниками...
Вернемся, однако, к Лесу. Поселок Талицы — последний оплот цивилизации на северных подходах к нему. Здесь Лух принимает вид нормальной, то есть извилистой, реки и, миновав последний мост, выносит свои коричневые воды под сень Леса. Все мгновенно меняется. Берега приподнимаются из воды, песчаные обрывы встают то слева, то справа. Пропадает подлесок и прибрежные ивовые заросли, и встает вдоль реки великолепное редколесье, где могучие древние дубы и сосны, словно осознавая свое величие, не подходят друг к другу ближе, чем на несколько десятков шагов.
Уже через день сплава по Луху мы попали в самую сердцевину Леса. Редколесье сменилось дремучими сосновыми лесами. Здесь можно плыть днями и не встретить не только человека, но даже его следов. Природа Леса уникальна и совершенно не похожа на природу лесов средней полосы; если бы я оказался здесь, не зная географического положения Мугреевского леса, то непременно решил бы, что нахожусь в Карелии. Здесь то же безлюдье и такая же живая лесная тишина, то же обилие всевозможных мхов, и прежде всего — ягеля, белого мха, который выстилает огромные пространства и светится в вечерних сумерках.
Плывя по неторопливому коричневому Луху, ощущаешь, что Лес действительно заколдован. Из всех приходящих в голову литературных сравнений лучше всего его характеризует одно-единственное, родившееся в первый же проведенный здесь день. Удивительно похож Мугреевский лес на зачарованный Вековечный лес Дж.Р.Р.Толкиена — бессмертного создателя сказочного мира хоббитов.
Так кто же все-таки жил в Мугреевском лесу и его окрестностях? Вероятно, однозначно ответить на этот вопрос не удастся до тех пор, пока не будут проведены серьезные археологические исследования этого района. Тем не менее строить определенные гипотезы можно и сейчас. И единственный на данный момент источник информации богатейший топонимический материал.
На топонимическую «аномалию» в Лухском полесье впервые обратил внимание выдающийся наш исследователь географических названий и имен людей В.А.Никонов в вышедшей в I960 году работе «Неизвестные языки Поочья». Он-то и выявил, что распространенные здесь названия с окончанием на -х являются реликтом некоего вымершего языка. К сожалению, в поле зрения В.А.Никонова не попали названия, заканчивающиеся формантом -хар, несомненно принадлежащие к тому же языку (об этом свидетельствует совпадение некоторых корней: Печхар — Печух, Ламхар — Ламех и т.д.).
Любопытно, что подобные названия встречаются не только в Лухском полесье: топонимы на -х и -хар можно иногда встретить по берегам Оки, Клязьмы и Ушны. Нетрудно заметить, что география распространения этих топонимов не случайна топонимы двумя цепочками тянутся от Лухского полесья на запад и юго-запад. Причем археология тех мест обладает рядом интересных особенностей. В курганах по Оке и Ушне, а также в курганах, окружающих Мугреевский лес, археологам удалось выделить элементы, присущие исключительно балтским народам. Более того, В.В.Седов, изучавший эти захоронения, отмечал, что речь может идти даже о балтском влиянии и о соседстве коренного финно-угорского населения с племенами пришлых с запада балтов.
Необходимо, вероятно, небольшое отступление в глубь веков. Около четырех тысячелетий тому назад на просторах Европы кочевала и обрабатывала землю огромная общность воинственных индоевропейских народов, называемых сейчас «северными праевропейцами». К середине или концу II тысячелетия до нашей эры эта общность распалась на две глобальные ветви: на славян и германцев. И где-то между двумя этими ветвями остались народы, до сих пор сохранившие такое промежуточное положение и названные позднее балтскими. В свое время балтские племена занимали обширнейшие территории, но к двадцатому столетию сохранилось лишь два балтских народа: литовцы и латыши.
Может ли быть, что вымерший язык Мугреевского леса был представителем балтской ветви северно-европейских языков? Похоже, что мог. Конечные формы -х (-ех, -ух, -их) в здешних топонимах очень напоминают окончания -s (-es, -us, -is) в современных балтских языках. Названия озер, заканчивающиеся на -хар, также могут быть истолкованы как балтские. Если -х здесь окончание собственно названия озера, то остается некое «ар», подозрительно похожее на древнюю балтскую основу аr (are) со значением «вода».
Можно попробовать и прочитать названия Мугреевского леса, используя балтские корни. Читаем: Палех «болотная», Утрех — «быстрая», Пенюх «молочная» (может быть, в значении «мутная»?), Ламех - «низинная» (или просто — «низина»?), Ламхар — «озеро-в-низине» (может быть, «болотное озеро»?)...
И все же это лишь гипотеза. А колдовской Мугреевский лес хранит свою тайну и ждет исследователей.
Антон Платов | Фото В.Орлова
Природа и человек: Возвращение а саванну, или Обыкновенное сафари в Самбуру
Почему «Возвращение в саванну»? Я уже ездил по эфиопской саванне в Огадене, и мне снова хотелось вернуться в эти места. Помните, у Гржимека: «Тот, кто хоть раз побывал в Африке, обязательно хочет вернуться...»
Сафари, участвовать в котором меня любезно пригласило туристское агентство «Альбион тур» (с рекламой этой фирмы вы можете познакомиться на второй обложке журнала), предоставляет редкую возможность повидать множество разных зверей.
В своих заметках я не столько описываю африканских животных (вы все наверняка видели их в кино или читали о них), сколько рассказываю о том, как мне удалось найти их в саванне и даже запечатлеть на фотопленку.
Но сначала — о человеке, без которого, возможно, эти встречи и не состоялись бы, о нашем никогда не унывающем шофере, замечательном следопыте; заповедные уголки саванны для него — дом родной.
Окончание. Начало в № 3/95.
Эту присловицу наш шофер обычно повторял в трудных случаях жизни. Почему же Самми боялся именно львов и масаев, можно было только гадать, пока он не приступил к рассказу о великом народе кикуйю, принадлежностью к которому Самми Камаи очень гордился. Впрочем, все по порядку...
Он встретил нас в аэропорту Найроби, словно старый знакомый. Как только мы прошли таможенный досмотр, кстати, весьма формальный (таможенник даже не обратил внимания на то, что в моей сумке побрякивали десять бутылок водки, а в Кении — это валюта: джин и виски дорожают по мере углубления в саванну, и в дальних отелях-лоджах стоимость бутылки в десятки раз превышает обычную цену), Самми решительно взмахнул рукой, и расторопные носильщики моментально подхватили наши вещи. Что бы он ни делал, подтянутый и энергичный, в зеленой униформе, он всегда ослепительно улыбался. При этом большие карие глаза сияли, и все его круглое миловидное лицо излучало доброжелательность. Поприветствовав всех, Самми вручил каждому из нас сумку и кепи с зеленой эмблемой своей компании «African Tours and Hotels», которая обеспечивала нам путешествие по саванне.
— Какая она, саванна? — весело переспросил Самми. — Да вот она перед вами, любуйтесь.